Темна египетская ночь - Дия Гарина

Скальная стена скрыла от меня солнце, спешащее за горизонт, чтобы всю ночь дарить свой благословенный свет Царству Мертвых. Выходит, я успею туда попасть к самому восходу. Еще несколько секунд и… И меня снова накрыло раздвоение. Один «я» медленно, очень медленно падал вдоль изъеденной ветром скалы, а другой…

Темно. Только скудный свет единственного факела пытается выгнать мрак из огромного зала, рассеченного надвое каменной колоннадой. Пусто. Только одинокий молодой человек застыл на коленях перед статуей божества, которому нет никакого дела до молящегося. Полные отчаяния глаза юноши то и дело поднимаются, чтобы взглянуть на гордо вскинутую птичью голову статуи, а губы шепчут привычные слова молитвы.

– Что делаешь ты здесь ночью? – хмурый пожилой жрец с изрядным брюшком появляется из-за ближайшей колонны, чем повергает молодого человека в ступор.

– Наставник, я… – начинает он и потерянно умолкает.

– Ты молишься. Это похвально. Но о чем же ты просишь мудрого Тота?

– Я прошу помощи в учении, – юноша поднимается с колен и оказывается на голову выше своего наставника. – Завтра я должен показать перед всеми, чему научился у вас. А я…

– А ты до сих пор не усвоил последний мой урок, – вздохнул жрец. – И скрыл это от меня.

– Вы были нездоровы, Наставник! Я не осмелился…

– Что ж, хвала Исиде, я выздоровел и впереди у нас целая ночь. Что ты не понял из Книги Тота?

– Все, Наставник. То есть, все понял.

– Тогда почему…

– Потому, что понять мало! Нужно что-то еще. Я чувствую это как, чувствует священный скарабей приближение песчаной бури. Я выучил все Слова власти. Но стихии не подчиняются мне, и я не продвинулся ни на шаг по пути постижения. Простите меня за дерзкие речи, но вы были не здоровы в тот день. Быть может, вы что-то…

– Что-то упустил? – усмехнулся старый жрец и одобрительно потрепал ученика по плечу. – Да будет тебе известно, что меня допустили к Книге Тота, когда я был вдвое старше тебя. И многие из наших Наставников, настоятелей и пророков были против того, чтобы я посвятил слишком юного ученика в сокровенные тайны Храма. Но я успокоил их, пообещав, что, подведя тебя к двери знания, не дам ключа. Если только ты сам об этом не попросишь. И вот час настал, – ты просишь у меня ключ.

– Я не понимаю, Наставник… – передернул плечами юноша.

– Сейчас я открою тебе одну очень простую вещь. Ты мог бы и сам догадаться, но… За всю историю храма сам догадался об этом только один человек.

– Вы, Наставник?

– Что ты, что ты… – рассмеялся жрец, – это был основатель нашего Храма – великий Сатни-Хамуас, нашедший Книгу Тота и раскрывший все ее тайны. А теперь слушай.

Жрец произнес последние слова с такой силой, что ученик обхватил свои плечи руками, склонил голову, и замер – само почтение и внимание. Даже я помимо воли сделал несколько шагов к жрецу, запоздало испугавшись, что сейчас буду обнаружен. Но меня не увидели. Потому что меня здесь не было. И скоро нигде не будет. Каждой частицей души и тела я чувствовал, что мое ненормально растянувшееся падение подходит к концу. Так что…

– Чтобы подчинить себе стихию, – очень серьезно произнес жрец, – нужно хоть на краткий миг самому стать ею. Повелевая Огнем, ты должен стать пламенем. Вызывая Ветер, тебе придется уподобиться ему… И тогда слова власти явят вложенную в них силу.

– Но как… – юноша поднял голову – белки глаз жадно сверкнули в лунном свете, сочившемся сквозь звездчатое отверстие в крыше.

– Сейчас узнаешь. Закрой глаза и слушай мой голос. Ты будешь слышать только мой голос. Только мой голос. Вокруг тебя сгущается легкий сиреневый дым. Он медленно заполняет твое тело. Все твое тело. Дым клубится в тебе, и ты уже не можешь отличить, что находится внутри, а что вне тебя. Сильный порыв ветра, пришедший из ниоткуда выдувает дым, и ты наполняешься этим ветром словно чаша водой. Все в тебе: и гибельная мощь самума, и освежающее вечернее дуновение, и свежий ветер, наполняющий паруса. Ты – ветер и все его свойства – это твои свойства. Все его желания – твои желания. Он – это ты. Почувствуй это. Ветер – это ты!…

Ветер – это я… Это я проношусь над пальмами и швыряю песок в Великую реку. Это я надуваю штопаный парус и, повинуясь Слову, крушу настигающие лодку корабли. Это я лечу вдоль скалы рядом с нелепо изогнувшимся человеческим телом, чтобы вновь исполнить неизреченное Слово. Это я…

Наверное, это был гипноз. И я, как безмозглый карась, попался на его удочку вместе с погрузившимся в транс учеником. Я даже прозевал тот момент, когда мой полет завершился в полном соответствии с законом всемирного тяготения. Сильный удар, встряхнувший тело, вернул меня на грешную землю. В прямом смысле. Я лежал на спине, широко раскрытыми глазами охватывая неспешно темнеющее небо, а невесть откуда взявшийся туман тягуче медленно обволакивал сознание. Не так давно Андрей утверждал, что ничего не потеряно, даже когда ты мертв. Сейчас я это проверю.

Глава 6

Господи, что за вонь! Неужели я попал в ад и осторожно вдыхаю удушающий запах серы? Почему осторожно? Потому, что по-другому не получается – грудь моментально сдавливает широким раскаленным обручем. Значит, точно в аду. Хотя пока мне не так уж и плохо. Особенно если дышать редко и неглубоко. Вот только эта зубодробительная тряска, от которой по телу прокатываются волны одуряющей боли… Странно. Про адскую тряску я ничего не слышал. Тут, кажется, котлы смоляные должны быть, с кочегарами-чертями, сбивающими ноги в тщетной попытке обслужить сразу всех грешников. Но ничего. Тряска тоже вполне сойдет за адскую пытку. Я от нее даже глаза открыть не могу, чтобы внимательно рассмотреть окружающее безобразие. Наконец, мне удается немного приоткрыть слипшиеся веки и даже удивленно ими похлопать. Ада нет. То есть, конечно, он есть, но совсем маленький, для личного, так сказать, пользования. Моего. И размещается этот ад на спине одного отдельно взятого «корабля пустыни», на котором меня везут, перекинув через седло, точно куль с мукой. Краем глаза я исхитряюсь заметить темнокожего хозяина верблюда, тянущего за собой флегматичное животное на толстой веревке. И снова отчаливаю в спасительное небытие, позволяющее не думать, не чувствовать, не вспоминать.

В следующий раз я всплываю из небытия в маленькой комнате, с белеными стенами, кое-где завешенными ткаными ковриками. Интерьер что-то вроде наших советских пятидесятых. Одинокий шкаф. Стол с большим закопченным чайником. Арабская вязь в прихотливой рамке над столом, написанная прямо на стене черным по грязно-белому. А вместо кровати вдоль стен несколько довольно высоких лежанок, застеленных все теми же полосатыми коврами. Вот на такой лежанке я и лежу, а надо мной склонилась старуха чернее закопченного чайника, с ног до головы увешенная всевозможными амулетами. Начиная от акульего зуба на тонком кожаном шнурке и заканчивая маленькими кожаными сумочками, с круглыми бусинами, противно напоминающими человеческие глаза. О браслетах, кольцах и прочих женских побрякушках я уж не говорю. Она, со знанием дела, подносит к моим губам керамическую чашку с каким-то совершенно жутким снадобьем, которое добьет меня куда вернее, чем сорокаметровая высота. Но жажда берет свое, и я глотаю горькую вонючую гадость с не меньшим энтузиазмом, чем холодное пиво. И снова погружаюсь в расплывчатое ничто.