Удар «Молнии» - Сергей Алексеев

И Головеров решил перехватить его на обратном пути из Гудермеса.

— Алекс, помнишь, как мы пригласили в гости Кархана? — спросил он по радиосвязи у Отрубина — все переговоры велись только на английском: даже если бы перехватили, что было маловероятно, чужой язык сбил бы с толку спецслужбы.

— Помню… С этим бы понежнее как-нибудь, натура тонкая, — откликнулся командир «тройки».

— Предлагай.

— Мы из Интерпола, работаем нелегально во многих странах мира.

— О'кей! Его «ангела» с собой, а карету оставьте где-нибудь в селе. Только без багажа.

Похоже, телохранители боялись Интерпола больше, чем бандитов. «Ангел» Кастрата начал отстреливаться из двух пистолетов, продырявил машину Отрубина, выбил заднее стекло и угомонился лишь на земле со сломанной рукой и стволом у виска. Как потом выяснилось, великолепно владел английским и понял весь короткий разговор, состоявшийся между Тучковым и Кастратом. Тонкий по натуре Кастрат пытался бежать в темноту, но не смог пробиться через густой кустарник, запутался и сдался без сопротивления. Этот безрассудный побег показался Отрубину странным — с его огромной задницей и животом можно было передвигаться лишь короткими шажками от двери офиса до дверцы автомобиля, а от страха такие люди обычно не бегут, подламываются на месте.

Пришлось обследовать кустарник с фонариком, и не зря: в траве обнаружился бумажник, туго набитый долларами. И опять его поведение показалось слишком нелогичным, даже вздорным, поскольку нет смысла таким образом прятать от Интерпола деньги, которые, как известно, не пахнут. Другое дело — от бандитов либо налоговой службы…

При обыске машины нашли семь запаянных цинок с патронами для винтовок иностранного производства, что тоже было не менее странно, а при личном досмотре изъяли «красный мандат» — специальный пропуск для проезда по всей территории Чечни, подписанный Диктатором. На московских гостей натянули черные маски задом наперед и привезли в музей. В подвале, где когда-то находились запасники, было подходящее для камеры место с железной дверью, но не оказалось ни одного замка, поэтому пришлось вставить в пробой болт и завернуть гайку ключами. Головеров вскрыл первую попавшуюся цинку и вместо патронов обнаружил плотные вакуумные упаковки с героином. У депутата Госдумы были серьезные причины опасаться Интерпола…

Наркобизнеса в России пока вроде бы и не существовало, правоохранительные органы лишь робко подкрадывались к этой новой, еще не открытой теме.

Похоже, Кастрат еще никогда не сталкивался с Интерполом и знания его об этой организации были смутными, киношными. Он и защищаться начал так же по-киношному.

— Я нахожусь на территории России, являюсь депутатом Государственной Думы, — по-английски он говорил с большой натяжкой, на уровне вузовской подготовки. — Ваши действия незаконны. Требую немедленного освобождения!

— Послушай, ты, мешок с дерьмом, — развязно и грубо сказал Глеб. — Мне наплевать, где ты находишься, в Пакистане или драной России. Ты слишком мелкая тварь, чтобы требовать. Рот будешь открывать после того, как я задам вопрос.

Киношный же набор полицейских ругательств подействовал на него убедительно, охладил пыл, — верно, понял, что не в какой-нибудь районной милиции, где можно качать права.

— Прошу вас, сообщите о моем задержании президенту республики, — попросил он. — Я его личный гость и друг.

— Твой президент принадлежит к международной наркомафии, и что я с удовольствием сделаю — сообщу ему об аресте и затолкаю в подвал вместе с тобой.

— В таком случае… вы обязаны пригласить моего адвоката, — Кастрат начал потеть. — Есть же права человека…

— Права человека существуют для человека, — оборвал Глеб. — В этой стране их нет. Откуда поступает товар, я знаю. Но для кого предназначен?

— Я не буду отвечать на вопросы. Это шантаж. У меня нет и не было никакого товара. А это, — он показал глазами на распечатанную цинку, — вы подбросили ко мне в машину.

— И в твой самолет подбросили?

Большие, навыкате, глаза его оловянно блеснули.

— Если через полчаса я не буду в аэропорту, самолет взлетит. Задержать вы не сможете, охрана не подпускает никого, стреляет без предупреждения.

— Придется тебе задержать вылет, — Головеров положил перед Кастратом радиостанцию, отнятую при обыске. — В целях самосохранения.

— Нет, — усмехнулся он. — Задерживать не буду. А за свою жизнь я не опасаюсь. Ее гарантирует и оберегает лично президент. В ваших интересах освободить меня и не нарываться на скандал.

Глеб посмотрел в его наглые, непроницаемые глаза и подозвал Тучкова.

— Приготовь ему дозу. Рассчитай на килограмм веса, посадим на иглу.

Князь молча взял героин и удалился. Кастрат взбагровел, зашевелились тяжелые, большие уши.

— Вы — не Интерпол! Вы банда преступников!

— В бандитских странах вынуждены применять соответствующие приемы, — неохотно заявил Головеров. — Цивилизованные — для цивилизованных.

— У меня большие связи за рубежом!

— Не сомневаюсь.

— Меня знают члены «большой семерки»!

— Допускаю, но я не член «большой семерки» и ничем помочь не могу.

— Я сделаю заявление о ваших методах работы в России!

— Возможно, если я тебя отпущу, — спокойно заметил Глеб. — Но я этого делать не собираюсь. К сожалению, мы не можем найти общего языка.

Тучков принес шприц, Цыганов — жгут, встали в ожидании, с бесстрастными лицами. Кастрат вжался в стену, завертел головой.

— Садисты! Не посмеете!.. Какая дикость!

— Не дергайся, — Головеров взял у Князя шприц. — К вечеру попросишь сам, но тогда не получишь.

Мужики схватили его за руки, вжали в стену. Цыганов перетянул руку жгутом, заломил ее и подставил под укол. Пот у Кастрата напоминал запах негра — терпко-мускусный, непривычный, отвратительный. Глеб нащупал вену, всадил иглу — Кастрат завизжал, мелко затрясся.

— Не надо! Уберите шприц!! — закричал по-русски. — Буду отвечать!..

— Что он говорит? — по-английски спросил Глеб Тучкова.

— Говорит, отвечать будет, просит убрать шприц.

— Ес! Ес! — опомнился Кастрат. — Уберите!

— С кем ты связан в Европе? — не вынимая иглы, спросил Головеров. — Для кого этот товар?

— Это не в Европу! В Россию!

— В Россию? Кому в Россию? В Государственную Думу?

— Нет!.. Я продаю оптом, господину Зарецкому!

— Кто он? Род занятий?

— Шоу-бизнес, ночные клубы, казино… Уберите иглу!

— С кем вели переговоры в гостинице? Кто эти люди? Откуда?

— Они не имеют отношения к наркотикам…

— Отвечай! — Глеб пошевелил шприцем.

— Не знаю откуда, — Кастрат поднял умоляющий взгляд. — Я всего лишь посредник, мне не сказали…

— Имена, фамилии?

— Знаю одного, только одного! Абдель Кендир, из Ирана. Других только по именам. Хафес, Омар, Мусет, Салавди…

— Чем они занимаются?

— Торговля нефтью.

— И международным терроризмом? Кастрат затряс головой:

— Не могу утверждать! Не знаю! Я посредник, свел людей, имеющих взаимный интерес…

— А интерес — террор?

— Меня это не касается. Я занимаюсь бизнесом!

— И законотворчеством в парламенте?! — Глеб выдернул шприц, выпустил струйку наркотика в лицо Кастрата, подождал, пока тот утрется. — Сейчас повторишь все, что говорил, перед видеокамерой. И задержишь вылет своего самолета!

— Надолго? Мне сегодня до десяти часов нужно вылететь…

— Вылетишь, когда я из тебя вытрясу все дерьмо! — крикнул ему Головеров. — Иначе ты будешь этот героин жрать ложкой!

И стремительно вышел из комнаты, оставив там Тучкова и Цыганова. Спустился на первый этаж, к туалету, и чуть не столкнулся с бабушкой-хранительницей. Та отпрянула в сторону, прикрыла ладошкой открытый от страха и изумления рот.

— Господи, что это с вами?

— Простите, — буркнул Глеб, — плохо себя чувствую, кажется, отравление…

В туалете он отмыл руки, сполоснул лицо, но ощущение гадливости все равно оставалось. В жилой комнате музея все оставалось так, как в то время, когда здесь жили реставраторы, раскладушки с грязными матрацами и одеялами, горы пустых бутылок по углам, завалы консервных банок, какого-то тряпья, мусора, мерзости человеческих отходов. Весь этот бардак сохраняли для маскировки, однако сейчас он казался Глебу невыносимым, смердящим, как разлагающийся труп. Хотелось навести порядок, отмыть, отчистить жилище либо уйти отсюда и больше не возвращаться.

Он лег, закрыл глаза и дышал ртом, чтобы не чувствовать запаха, но уснуть не мог даже после ночи бодрствования. Вспоминалась недавняя мирная жизнь в московской квартире, бесшабашный покой, ласковые и прекрасные женщины, которых он мысленно называл «мягкими игрушками», и незнакомая прежде щемящая тоска по домашнему уюту и чистоте отзывалась физической болью где-то за грудиной. Отрубин сидел в углу перед развернутым аппаратом космической связи и шифровал информацию о Кастрате — близился сеанс связи. То ли как медик, то ли как человек верующий, он относился ко всему окружающему с невозмутимым спокойствием, воспринимая мир таким, какой он есть, и, лежа на грязном одеяле, Глеб тихо завидовал ему, как раненый завидует уцелевшему. Алеша не зря носил прозвище «Капеллан», и хотя не совершал общих молебнов в своей «тройке», но зато ходил к бабушкам-хранительницам и учил их молиться, читать Евангелие, петь псалмы. Старые комсомолки почитали его, как священника, только рук не целовали, а так и батюшкой звали, и в рот смотрели с благоговением…