Калейдоскоп вечности (СИ) - Евгения Кострова

Она захлопнула книгу в желтоватом кожаном переплете, скользя пальцами по золотой розе ветров и металлическим замкам, слушая щебетание соловья и растягиваясь на ковре из пушистого белого меха, в наслаждении ощущая на теле пристальный взгляд полной голубой луны. Дверцы окон с шумом распахнулись, развевая тончайшие ткани на холодном воздухе ночи, впуская внутрь запах сирени, и по деревянному подоконнику просачивались зеленые лозы, разрастаясь в крупные стебли, образуя неповторимые и никогда ранее несуществующие цветы — пухлые и сильные бутоны раскрывали чарующие лепестки, мерцающие сиреневым. Лепестки походили на тончайшее стекло, сквозь которое виднелись серебряные прожилки, выплетающие узоры на кремовой поверхности. Растения ползли вниз по стенам, проникая на балкон, опутывая колонны и черепичную красную крышу, в ночи казавшуюся совсем черной; оплетали ростки и металлическую скамейку с кружевной длинной спинкой, прорастали из-под коры земли, лопая, как яичную скорлупу, ухоженную плитку на полу.

— Дея, — потусторонний голос другого мира прервал ее хитросплетенные строфы, что выплетала она в своем сознании, и витье узорного покрывала из цветов завершилось. — Если будешь продолжать, то вполне возможно лишишь нас и дома, — рассудительно говорил Фраус, ставя на белую тумбочку с львиными ножками поднос с фужером горячего зеленого чая, восточными сладостями и двумя маленькими пиалами с рисунками лепестков сакуры. Он так и не переоделся, но со спины исчезли грозные копья, и теперь в тусклом свете огня, он походил на безропотного слугу, нежели на безжалостного стража.

— Они прекрасны, — прошептал юноша, приблизившись к цветкам и легко дотронувшись до фиалкового бутона, — непрестанно удивляюсь богатству твоей фантазии. Ты, — в этот раз взгляд обожания и преклонения, он послал ей, — достойна звания лучшей из лучших.

— Мы все здесь лучшие из лучших, — парировала она, аккуратно разливая чай по пиалам. — И все мы здесь братья и сестры, куда в больше степени, ведь нас единит и талант, и происхождение. Пускай мы говорим на других диалектах в родных землях, пускай почитаем иные традиции и религию, богов и родителей, кровь у нас одна, верно? — и с этими словами губы прижались к фарфоровой чаше, и Дея немного отпила, ощущая на языке вкус мяты, и пока тепло проникало в плоть, бежало по венам и будило кровь, тепло чужой руки дотронулось пальцами до ее щеки, проводя нежную дорожку по скуле, отчего все тело было напряжено, как струна, а мысли опустошались, впадая в черную дыру. Чашка выпала из ее рук, и жидкость медленно стекала на махристый ковер, изменяя безупречный белый в желтый. Пятно будет сложно очистить, потому что чай приготовлен на основе кореньев красного дерева, что цветет возле святилищ в старой части города, и чтобы заполучить мелкие корешки, еле заметные на ладони, многие отдавали жизнь. Ведь у деревьев дивной красоты было свое темное и страстное начало. Люди, еще не знавшие его опасных свойств, влекомые необъяснимым притяжением и чувством спокойствия в сердце, полнейшей умиротворенности, припадали к коре, будто падая в объятия страстного любовника, окруженные аурой мечтательного сновидения. И принимали смерть, страдая в ужасающих муках. Поддавшись соблазну зверя, тот уже не выпустит человека из кольца своих рук, так и происходили с жизнями наведавших о смертельной опасности искателей. Кора приставала к коже, и даже если это всего лишь легкое касание, та присасывалась к телесной оболочке, как толстая пиявка и ядовитая змея, впрыскивая отраву в кровь, отчего органы быстро разлагались. Кожа становилась частью древа, и даже если плоть нещадно отрезали, ростки уже проникли в кости, и человек цвел как цветок, когда сквозь кожный покров прорывались красные цветы, распускаясь в алых брызгах крови. Кровь — лучшее из всех возможных удобрений. Горячая и пылающая жизнью, как огненная река, земля впитывала багровые капли, принимая в себя остатки надежд и последние драгоценные минуты мыслей умирающего. И пусть внешний облик прекрасен, а внутренняя суть уродлива и опасна, плоды оставались лекарством от всех болезней. Даже время для многих останавливалось, прекращая свой расторопный и неуловимый бег вперед. И именно корни красного дерева, сдобренные кровью на протяжении многих столетий, стали незаменимым лекарством, из которого была создана сыворотка, позволяющая костям за считанные секунды срастаться, коже, соединиться, суставам и нервам регенерировать, обезболивать. И капли теплого отвара еще не высохли с алеющих и полных, мягких губ, раскрытых, как бутон расцветшей дамасской розы. Дея утопала в его руках, растворялась в невидимом эфире и жгучем взоре серых глаз, во тьме комнаты сменились грозной тучей пасмурные дни. Его дыханье трепетало, а взор застила дымка, что простирается над озерами в часы рассвета, в отдаленных высотах, простирающих облака ночного неба.

Его ладони взяли ее лицо, приподняв так, чтобы их глаза встретились друг с другом, и когда большой палец нежно провел по верхней губе девушки, рот ее чуть приоткрылся, а щеки залил смущенный румянец, дыхание, сплетавшееся воедино. Ее пальцы зеркально проводили по линиям его темных бровей, он тяжело вздыхал немой и утомленный нежностью ее души, в которой было все лучшее от человека. Ему столько раз грезилось ее лицо, чудились прикосновения, он пьянел от аромата, сходил с ума от блестящих глаз.

— Я умру за тебя, — слетело с губ его признанье, и одно из его копий пробило ее сердце, отчего она могла бы умереть наповал, словно от выстрела картечи.

— Я не нуждаюсь в твоей смерти, — выдавила она из себя, отворачиваясь от его взгляда. — Зачем мне жизнь без друга, без духовного брата, следующего за мной? Тогда я останусь совсем одна, и все потеряет всякий смысл. Я не перенесу твоей утраты, и уж лучше пасть ради тебя, нежели остаться в одиночестве. Девушка резко поднялась, пройдя мимо него через арку, ведущую на балкон, с которого виднелись ночные огни города, освещающие черные небеса. Эйфория чувственной эпохи проходила сквозь пейзажи ночной тиши, маскарады-богов и головокружительные акробатические танцы, представления укротителей полуночных зверенышей черногривых львов с длинными белоснежными рогами и когтями из золота. На холодном ночном воздухе появлялись клубы пара от ее горячего дыхания, дымчатые змеи, растворяющиеся средь теней призрачных садов и жемчужного света луны. Она присела на каменную скамейку, подтянув под себя колени. Она думала о том, каков будет завтрашний день, до которого оставалось совсем немного времени, считанные минуты, быстро ускользающие секунды спокойствия. Именно покой был в ее сердце, она не боялась умереть, не боялась почувствовать телесную боль или голод, она ничего не боялась. Голова откинулась назад, и она глубоко выдохнула прохладный воздух, от которого слабело и немело тело. Но внутри она ощущала тревожное чувство, когда Фраус переживал, когда боялся и отдалялся в те места своей души, до которых она не могла добраться, Дея чувствовала это.