Вернуться по следам - Глория Му

Зоська была золотисто-гнедой, но заметно уступала в росте трем жеребцам – Напалму и новеньким, Буяну и Коктебелю, – и я боялась, что нас снимут с номера, но Бабай сказал: «Даже хорошо, будешь работать эксцентрику».

Сначала Юлька с близнецами в черных гимнастических трико показывали медленный, лирический номер на Монблане, потом на площадку вылетали с обещанными свистом и гиканьем девять человек во главе с Бабаем, одетые уже по-цирковому, в черкесочки и папахи. Пока близнецы и Юлька переодевались, Бабай показывал класс, потом подключались мы с Егором, а затем и близнецы. Снова выезжала Юлька, уже на своем буланом Тактике, сиявшем золотом среди четырех гнедых коней, как солнце в тучах, наряженная в крошечную белую амазонку с укороченным шлейфом, и мы вчетвером начинали как бы соперничать за ее платок – подхватывать его, отнимать друг у друга и всячески выпендриваться. Я как бы побеждала в этой схватке, и тут начинался мой номер – серия довольно сложных трюков соло. Эксцентрика же заключалась в том, что под финал, стоя на лошади, я снимала свою папаху, распущенные волосы падали на спину, и публика понимала, что вот этот самый мелкий джигитик – ах! – девочка.

Потом к нашей «эксцентрике» прибавились почти настоящие клоунские номера. То Зоська работала «собакой» – приносила мне потерянную папаху, садилась, давала «лапу», то я, как бы устав выступать, убегала с площадки, а Зоська возвращала меня, поймав за шиворот; тогда я наставляла на нее большой оранжевый игрушечный пистолет, и Зоська валилась в обморок. В общем, много было всяких глупостей.

Ну да, Бабай банально мыслил и был совершенно лишен чувства юмора, но все его придумки всегда имели успех у публики.

А тот, первый номер давался мне поначалу трудно – волосы у меня были длинные, очень тонкие и мягкие, один раз шапка слетела, и прядь волос запуталась в пряжке подпруги – я чуть шею себе не свернула.

После репетиций у Юльки теперь было новое дело – заново заплетать мне косы.

– Такие мягкие, – говорила она, любовно расчесывая мне волосы, – такие блестящие… Может, ну их, косички? Давай тебе конский хвост сделаем?

– Конскому хвосту место на жопе лошади, а никак уж не на моей голове, – рявкала я. – Юль, просто заплети как было.

– Почему ты не хочешь быть красивой?!

– О-о-о, и ты еще! – И я начинала остервенело заплетать косичку с одной стороны. – Вот в гости приходи. С мамой моей обсудите это дело. Поплачете вместе, че…

Наша премьера имела большой успех и вызвала большой скандал.

«Это возмутительно! Это недопустимо! Не дети, а дрессированные мартышки!» – сказал кто-то из важных партийных сановников, и нас снова стали запрещать.

Но Бабай, как видно, был готов к такому повороту дела. С самого начала он завел привычку раз в неделю проверять наши школьные дневники и, если у кого были тройки или прогулы, отстранял от занятий, да и выгнать мог.

Нам с Юлькой бояться было нечего, но близнецы и некоторые другие дети взвыли.

И вот когда пошли официальные проверки, выяснилось, что у нас у всех высокая успеваемость в школе, никаких серьезных травм на занятиях, а еще… Ну, вы понимаете, парк, а следовательно, и наша студия, находился на окраине города, это были заводские, люмпенские районы, и проблемы с приводами в милицию у большинства детей начинались очень рано. И у нас занимались такие «бандиты». Так вот, во время учебы в «Школе юных каскадеров» у этих детей приводов не было (ну еще бы, после тренировки, если не сдохнешь, хочется только одного – спать, не до глупостей всяких).

И так Бабай всех победил. Начали-то они за упокой, а кончили за здравие – о нас снова написали в газете, и Бабаева все превозносили как Макаренку и воспитателя малолетних преступников.

«От же хитрый цы́ган!» – сказал мой дед, прослышав в своих партийных кулуарах об этом деле, и немедленно отправился знакомиться с Бабаем.

Выглядело это забавно – Бабай был похож на старого черно-бурого лиса, хитрого и сдержанного, а дед – на бровастого, брылястого старого пса. Они глядели друг на друга с пониманием, без неприязни, но и без доверия.

Понятно, что деду Бабай не понравился, да и выступление наше тоже.

– Нет, очень красиво, – словно оправдываясь, говорил он мне, – но, знаешь, на вас страшно смотреть. Вы как маленькие янычары. Это давно, до революции, так было – в ханскую охрану набирали детишек, вот как вы, одиннадцати – пятнадцати лет, самый такой опасный возраст. Бесстрашные, безжалостные и безмозглые. Ну, не серчай, не серчай, я знаю, что говорю, сам таким был. На первую войну убег, так мне десяти не было, младше, чем ты сейчас. Как живой остался – уму непостижимо. Так я это к чему – ты берегись…

– Я берегусь, дедушка, – привычно соврала я, – мы все очень осторожно на тренировках делаем.

Дед на это усмехнулся и погладил меня по плечу:

– Я не о том. Бабаева вашего берегись. Никакой он не Макаренко, как тут в газете прописывали, у него в этом деле свой интерес – славы ищет, реванш хочет взять. Из цирка он с большим скандалом уходил. Нехороший он человек и тщеславный и вас такими же вырастит, дай срок. Берегись его, лисенятко.

– Не беспокойся, дедушка, я никогда не буду похожа на Бабая. Даже если у меня усы отрастут.

Дед хмыкнул, насовал мне в карман яблок и сушек и отпустил.

Глава 20

Я потом часто вспоминала его слова, глядя на наших мальчишек, которые через одного были влюблены в Бабая по уши. Вот Пашка пытался подражать ему во всем – в поведении, мимике, манере одеваться. Последнее было нелегко – это сейчас любой ребенок может обзавестись хоть костюмом человека-паука, Пашке же, я думаю, пришлось продать душу за черные джинсы марки Lee, а черную рубашку он так и не сумел раздобыть, пришлось обойтись обычной черной майкой. И невозможно было удержаться от смеха, глядя, как Пашка старательно корчит рожи, подражая надменному выражению лица нашего сэнсэя, как пучит глаза и хмурит бесцветные брови, стараясь скопировать грозный бабаевский взгляд.

Денис тянулся к Бабаю меньше, но поскольку они с Пашкой были близнецы и вечно слизывали друг у друга привычки и гримасы, у нас теперь было двое таких маленьких, беленьких бабайчиков.

К нам с Юлькой они по-прежнему относились тепло, а с другими детьми держали себя высокомерно и грубо, и Бабай им это позволял.

У нас вообще это было в порядке вещей – задирать друг друга, с тех пор как стал тренировать Бабай. Новенькие дети не дружили между собой, держались обособленно, и каждый стремился выслужиться перед тренером.

Не думаю, что это было типично. Лет двадцать спустя мне довольно часто приходилось работать с цирковыми на одной площадке, и всегда это было очень удобно. Если твой партнер – цирковой, будь уверен: в случае беды тебя выручат, при накладке заменят, при падении поддержат. «Звезданутость» у них не в чести, и при первых же симптомах звездной болезни тебя засмеют и задразнят. Это понятно – людям приходится много времени проводить вместе, на гастролях, на репетициях, и часто их безопасность, да и жизнь в общем-то зависит от других, от тех, кто рядом.

У нас же тогда все было иначе, каждый за себя – вот как. И казалось, Бабай это поощрял.

Хотя, может быть, дело было в том, что в первый год занятий каждого из нас могли выгнать в любой момент. Люди менялись так часто, что мы просто не успевали запомнить друг друга. Бабай выгонял тех, у кого, по его мнению, не хватало способностей (ну да, это вам не Лиля, которая терпеливо взращивала любой цветок), за трусость, за небрежное обращение с лошадьми, и никакие слезы, просьбы и обещания не помогали. А уходить, несмотря на то что учеба была очень тяжелой и тренер… как бы это сказать… любезным человеком ни разу не был, никто не хотел.

Бабая почти все до смерти боялись, но и любили почему-то. Он умел нравиться. Он и нас учил нравиться – в отличие от Лили, которая учила нас делать трюк чисто, но держаться на площадке скромно и с достоинством, Бабай учил нас заводить, цеплять, а иногда и морочить публику.

Вот простой пример: мой выход доработали, и теперь, после того как публика поахает над тем, что маленький отважный джигит на самом деле девочка, я, под барабанную дробь, на идущей крýгом Зоське выполняла еще и «мельницу» с завязанными глазами. С публикой делался родимчик на этом месте, многие сомневались, что я действительно ничего не вижу, думали, что это хитрость какая-то, но, знаете, за редким исключением, хорошему вольтижеру все равно как работать – вслепую или обычным образом, тем более если речь идет об ординарном трюке. Абсолютно все равно. Ты видишь телом, тело помнит каждое движение и выполняет их четко и уверенно.

Ну вот, а Бабай объявлял этот номер как гвоздь программы, и ведь таки да, мне аплодировали стоя, орали и свистели.

Он учил нас кланяться, приветствовать публику, эффектно подавать себя. Единственное, от чего он нас остерегал, – считать публику дурой.