Королева Виктория - Литтон Стрэчи

Причем она любила не только сам замок. В равной степени она привязалась к «простым горцам», которые, сказала она, «преподали ей многочисленные уроки смирения и веры». Смит, и Грант, и Росс, и Томпсон — она любила их всех, но больше всего привязалась к Джону Брауну. Егерь принца стал теперь личным адъютантом королевы — слугою, с которым она не расставалась никогда, который сопровождал ее во время переездов, служил ей днем и спал в соседней комнате ночью. Ей нравились его сила, надежность и внушаемое им чувство безопасности; ей нравились даже его грубые манеры и нескладная речь. Она позволяла ему такое, о чем другие даже и думать не смели. Придираться к королеве, командовать ею, делать замечания — кто бы еще мог на это осмелиться? А вот когда с ней обращался подобным образом Джон Браун, ей это явно нравилось. Эксцентричность казалась невероятной; но, в конце концов, не так уж редко вдовствующие владычицы позволяют преданному и незаменимому слуге вести себя так, как не дозволено даже родственникам или друзьям: ведь власть подчиненного всегда остается твоей собственной властью, даже если она направлена на тебя самого. Когда Виктория покорно подчинялась приказу оруженосца слезть с пони или накинуть шаль, разве не демонстрировала она высочайшее проявление своей собственной воли? Пусть удивляются, что уж тут поделаешь; но ей нравилось так поступать, и все тут. Возможно, подчиниться мнению сына или министра казалось мудрее или естественнее, но она инстинктивно ощущала, что в этом случае действительно утратила бы независимость. А зависеть хоть от кого-то ей все же хотелось. Ее дни были перегружены властью. И когда она ехала в карете по тихой вересковой равнине, то откидывалась на спинку сидения, удрученная и усталая; но какое облегчение — сзади на запятках стоял Джон Браун, готовый в любую минуту протянуть сильную руку и помочь ей сойти.

К тому же мысленно она связывала его с Альбертом. Во время походов принц доверял ему как никому другому; грубый, добрый, волосатый шотландец казался ей неким таинственным наследником усопшего. В конце концов она уверовала — или, по крайней мере, так казалось, — что, когда Браун рядом, где-то рядом витает и дух Альберта. Часто, ища решение какого-нибудь сложного политического или домашнего вопроса, она в глубокой задумчивости взирала на бюст бывшего мужа. Но было также замечено, что иногда в такие минуты неуверенности и сомнений взгляд Ее Величества останавливался на Джоне Брауне.

В конечном итоге «простой горец» стал почти что государственной фигурой. Его влияние трудно было переоценить. Лорд Биконсфилд не забывал время от времени в письмах королеве передавать приветы «мистеру Брауну», и французское правительство проявляло особую заботу о его комфорте во время визитов английского монарха во Францию. Так что, вполне естественно, он не пользовался популярностью у старших членов королевской семьи, и его недостатки — а он их имел достаточно, хотя Виктория и закрывала глаза на его чрезмерное пристрастие к шотландскому виски, — постоянно были темой едких замечаний. Но он верно служил своей хозяйке, и не уделить ему внимания было бы неуважительным со стороны ее биографа. К тому же королева не только не делала секрета из своей нежной привязанности, но и разнесла весть о ней по всему свету. По ее указу в честь Джона отчеканили две медали; после его смерти в 1883 году в придворном циркуляре появился длинный хвалебный некролог; и по эскизу Ее Величества выпустили мемориальную брошь — золотую, с изображением бывшего егеря на одной стороне и королевской монограммой на другой — для награждения шотландских слуг и крестьян, которую им следовало надевать в годовщину его смерти с траурным шарфом и заколками. Во второй серии избранных страниц шотландского дневника королевы, опубликованного в 1884 году, ее «преданный адъютант и верный друг» появляется почти на каждой странице и фактически выступает героем книги. Без всякой приличествующей королевской персоне сдержанности Виктория в деликатной манере как бы требовала сочувствия целой нации; и все же — так уж устроен мир — находились люди, делавшие отношения между монархом и ее слугой темой вульгарных шуток.

Неумолимо неслись годы; все заметнее оставляло следы Время; приближающаяся старость мягко наложила на Викторию свою руку. Пепельные волосы побелели; черты смягчились; невысокая плотная фигура раздалась и двигалась медленнее, опираясь на трость. И одновременно все существование королевы подверглось невероятной трансформации. Отношение нации, бывшее долгие годы критическим и даже враждебным, совершенно изменилось; и соответствующим образом изменился нрав самой Виктории.

Тому было немало причин. Среди них можно назвать целый ряд личных трагедий, обрушившихся на королеву в жестоко короткий срок. В 1878 году при трагических обстоятельствах умирает принцесса Алиса, вышедшая в 1862 году замуж за принца Луиса Гессен-Дармштадтского. В следующем году в войне с зулусами погибает имперский принц, единственный сын императрицы Евгении, к которому Виктория сильно привязалась еще с катастрофы 1870 года. Двумя годами позже, в 1881 году, королева теряет лорда Биконсфилда, а в 1883 году Джона Брауна. В 1884 году, вскоре после своей свадьбы, скоропостижно умирает принц Леопольд, герцог Албанский, который был инвалидом с рождения. Чаша горести Виктории воистину переполнилась; и общество, наблюдая, как овдовевшая мать оплакивает своих детей и друзей, стало проявлять все больше сочувствия.

О чувствах нации красноречиво говорит одно событие, случившееся в 1882 году. Когда в Виндзоре королева шла от поезда к карете, некий юноша по имени Родерик Маклин с расстояния нескольких ярдов выстрелил в нее из пистолета. Итонский мальчик ударил Маклина зонтиком по руке до того, как тот успел выстрелить, и обошлось без жертв; преступника мгновенно арестовали. Это было последнее из семи покушений на королеву — покушений, предпринятых через случайные промежутки времени в течение сорока лет и удивительно однообразных по стилю исполнения. Все они, за единственным исключением, совершались подростками, которые явно не ставили своей целью убийство, поскольку, не считая Маклина, их пистолеты не были заряжены. Эти несчастные юноши, покупающие дешевое оружие, заряжающие его порохом и бумагой и затем выбегающие из толпы, что тут же выдает их с головой, и щелкающие им в лицо королевы, являют собой странную проблему для психологов. Но хотя во всех случаях их действия и мотивы были весьма схожи, судьбы их заметно разнятся. Первый из них, Эдвард Оксфорд, стрелявший в Викторию через несколько месяцев после ее замужества, был осужден за государственную измену, объявлен невменяемым и пожизненно заключен в психиатрическую лечебницу. Но, похоже, этот приговор показался Альберту недостаточным, потому что когда через два года Джон Френсис совершил аналогичное нападение и был осужден по той же статье, принц объявил его полностью вменяемым. «Этот отвратительный тип, — сказал он своему отцу, — вовсе не сумасшедший, а законченный негодяй». «Надеюсь, — добавил он, — что его будут судить по всей строгости». Видимо, так и произошло; во всяком случае, присяжные разделили мнение Альберта, прошение о невменяемости отклонили, и Френсиса признали виновным в государственной измене и приговорили к смерти; но поскольку его намерение убить или даже ранить так и не было доказано, после долгих дебатов между министром внутренних дел и судьями казнь заменили пожизненной каторгой. По закону, эти покушения, хоть и неудачные, могли рассматриваться лишь как государственная измена; несоответствие между реальным деянием и чудовищностью наказания было явно гротескным; и к тому же было ясно, что присяжные, зная, что вердикт о виновности автоматически влечет за собой смертную казнь, попытаются изменить ход дела и признать преступника не виновным, а невменяемым — что, учитывая все обстоятельства, конечно, более разумно. Поэтому в 1842 году был проведен акт, согласно которому любая попытка навредить королеве каралась семью годами каторги или тюремным заключением, с работами или без таковых, на срок до трех лет — и обвиняемый, по усмотрению суда, «мог быть публично или приватно выпорот, столько раз и таким способом, каким суд сочтет нужным, но не более чем трижды». Следующие четыре покушения рассматривались уже по новому закону; Уильяма Бина в 1842 году приговорили к восемнадцати месяцам тюремного заключения; Уильяма Гамильтона в 1849 году приговорили к семи годам каторги; и в 1850 году тот же приговор вынесли лейтенанту Роберту Пэйту, который на Пикадилли ударил королеву тростью по голове. Из всех нападавших один лишь Пэйт был в зрелом возрасте; он, будучи армейским офицером, вырядился как денди и был, по словам принца, «публично разжалован». В 1872 году семнадцатилетний юноша Артур О’Коннор выстрелил в королеву из незаряженного пистолета возле Букингемского дворца; он был немедленно схвачен Джоном Брауном и приговорен к одному году тюремного заключения и к двадцати ударам розгами. Именно за этот случай Браун получил одну из своих золотых медалей. Во всех этих случаях присяжные отказались принять прошение о невменяемости; но покушение Родерика Маклина в 1882 году было совершенно иным. На этот раз выяснилось, что пистолет был заряжен, и общественное возмущение, подкрепленное растущей популярностью Виктории, было особенно велико. То ли поэтому, то ли по какой иной причине, практика предшествующих сорока лет была отброшена, и Маклина судили за государственную измену. Результат был вполне предсказуем: присяжные вынесли вердикт «не виновен, но невменяем»; и подсудимого, к удовольствию Ее Величества, заключили в психиатрическую лечебницу. Между тем этот вердикт имел замечательные последствия… Виктория, несомненно помнящая недовольство Альберта аналогичным вердиктом в оксфордском случае, сильно рассердилась. Что имели в виду присяжные, спросила она, когда объявили Маклина невиновным? Ведь совершенно ясно, что он виновен — она сама видела, как он выстрелил. Напрасно конституционные советники Ее Величества напоминали ей принципы английского законодательства, которое признает человека виновным лишь в том случае, если будут доказаны его преступные намерения. Виктория была непоколебима. «Если есть такой закон, — сказала она, — значит, его нужно изменить»; и его действительно изменили. В 1883 году провели акт, изменяющий форму вердикта в случаях невменяемости, и эта странная аномалия и по сей день остается в своде английских законов.