Таксопарк - Илья Штемлер

— Что вы притихли, Корин? — нетерпеливо проговорил Гогнидзе. — Пригласите к микрофону этого удальца.

Тарутин протиснулся между рядами, приблизился к микрофону и едва поздоровался, как его прервал Гогнидзе:

— Что там у вас происходит, Тарутин? Отказываетесь от новой техники, разваливаете парк. Водители бегут… Сколько вам лет?

— Тридцать восемь. — Тарутин хмурился, стараясь успокоить волнение.

— Что ж, возраст вполне почтенный, — съязвил Гогнидзе. — Пора и отдавать отчет своим поступкам. Или вам не известно, что внедрение новой техники — политика государства?.. В чем дело, Тарутин? Объясните!

Надо бы собраться, сосредоточиться, но Тарутину было сейчас мучительно стыдно. И не столько оттого, что на его персону обращено внимание сотен людей в разных городах России, сколько оттого, что рядом с заместителем министра находится его бывший сокурсник Леня из Смоленска. Глупо, конечно, но просто наваждение, и только…

— Что же объяснять, — вяло проговорил Тарутин. — Новые таксомоторы были предложены не в обмен на старые, а в счет роста. А это еще рано…

— Рано?! — прервал Гогнидзе. — Вероятно, вы рано сели в кресло директора, Тарутин. Неужели в вашем автохозяйстве не было более опытных людей? Я вас спрашиваю, товарищ Корин и Лариков…

Корин молчал. Кандидатура Тарутина на должность директора утверждалась по настоянию Ларикова. Корин был тогда не то чтобы против, а как-то отнесся к этому без особого внимания — Тарутин так Тарутин…

Лариков придвинул к себе микрофон и наклонился.

Тарутин видел перед собой его покрасневшую морщинистую шею, рыжеватые жесткие волосы окаймляли лысину. А на смуглой руке, держащей микрофон, проступала бледно-голубая наколка «Миша». Тарутин никогда раньше не замечал этой наколки. Голос Ларикова, и без того низкий, сейчас звучал невнятной расколотой нотой.

— Гурам Самсонович… Я могу объяснить поступок Тарутина…

— Что объяснять, Михаил Степанович, что?! В министерство и Госплан пришли письма от таксистов. Тревожные письма. Люди увольняются. С планом неважно. Ведь неважно, верно?

Тарутин наклонился к микрофону.

— Да. В этом месяце неважно, — произнес он громко.

— Я разговариваю с Лариковым, — сухо проговорил Гогнидзе. — Неважно, Михаил Степанович, с планом. А директор отказывается от новой техники. Верно?

— Верно, — вяло пробормотал Лариков.

— То-то. Чем же крыть будете, Михаил Степанович? Сами обивали пороги — требовали новые таксомоторы. Горим, мол! А теперь нам звонят из Госплана, ехидничают. Дескать, министерство жалуется, что новую технику не даем, а вот, пожалуйста, на местах отказываются. И, главное, нашли кому писать, в Госплан… Ладно, мы еще вернемся к этому разговору.

Лариков достал платок и вытер лоб. Широкие его плечи поникли. Нужны ему неприятности накануне ухода на пенсию, как же…

А референт уже вызывал следующий город. И уже очередной начальник транспортного управления принялся перечислять сотрудников, что собрались на совещание, когда Тарутин взял в руки микрофон:

— Минуточку, Гурам Самсонович…

Но его прервал встревоженный голос референта:

— Кто это?

Прямой выход на высокое начальство был заманчив и грозил самыми непредвиденными осложнениями. Так недавно связью воспользовался один неуравновешенный человек, пытаясь решить свои личные вопросы…

— Леня, подключи меня к Гогнидзе, — произнес Тарутин.

— Успокойся, Андрей, — сдержанно ответил референт. — Не время сейчас.

— Прошу тебя, Леонид. — Голос Тарутина дрогнул.

Тяжелая пауза стянула рябой кулачок микрофона.

Тарутин приковал к себе внимание всего зала… Он видит, что Корин ищет на пульте тумблер. Еще секунда — и микрофон будет отключен. И Тарутин останется как наказанный школьник. Под недоброжелательными взглядами. Многие из собравшихся к нему сейчас относились с неприязнью. Не вникнув в суть дела. Странное свойство человеческой натуры…

— В чем дело, Тарутин? — Гогнидзе был крайне раздражен. — Я же сказал: вернемся к этому разговору позже.

Тарутин понимал, что он сейчас в маловыгодном положении. И сама ситуация — прерванное селекторное совещание. Напрасно все, напрасно. Надо выждать, взвесить, продумать. Посоветоваться с Леней. Все это он отлично понимал… Но разум сейчас не подчинялся логике. Он был точно в бреду…

Торопливо и сбивчиво он объяснял заместителю министра, что тарная фабрика все продолжает функционировать. И было постановление исполкома о передаче территории фабрики таксопарку. С тех пор прошел не один месяц, а воз и ныне там. Однако министерство и Госплан почему-то считают, что парк расширился. И присылают новую технику именно в счет роста производства. А ставить негде. Техническая норма хранения таксомотора — двенадцать квадратных метров, а у него уже сейчас восемь. Что он не волюнтарист какой-нибудь. И не фантазер. Что сейчас разрабатывается принципиально новое решение вопроса, внедрение которого позволит разгрузить таксопарк от громоздких технических служб. Использовать территорию для более бережного отношения к технике…

Гогнидзе не прерывал Тарутина.

И в этом молчании чувствовалась особая недобрая напряженность. При других обстоятельствах доводы Тарутина и могли бы казаться убедительными. Но только не сейчас. А главное, в такой сумбурной и беспомощной форме…

Однако по мере нарастания этого словесного крещендо самообман, на который шел Тарутин вопреки логике, вопреки обстоятельствам, иссякал. Уступая место холодной и ясной злости. В голосе его это ничем пока не проявлялось. Он по-прежнему звучал возбужденно. Но лихорадочная краснота щек уже уступила место привычной бледности. И спокойней мерцали широко расставленные темные глаза. Он был убежден в своей правоте. Просто его выбили из колеи. На короткое время. Теперь же все становилось на место… Тарутин на мгновение смолк и проговорил совершенно другим тоном:

— Буду рад, Гурам Самсонович, все это изложить вам в более подходящей обстановке…

— И я буду рад, Тарутин, — сдержанно подхватил Гогнидзе. — Но учтите, Тарутин, настоящий директор никогда не доведет парк до развала, даже руководствуясь высокими соображениями. Настоящий директор найдет место каждому новому колесу. От настоящего директора не побегут водители. Ясно вам, Тарутин?

Где-то одобрительно зашумели, и в динамике это было слышно. Возможно, в Краснодаре. Или в Новосибирске… А возможно, возглас одобрения раздался в этом зале, где сейчас стоял Тарутин…

Он провел по щеке ладонью. Его длинные белые пальцы слегка дрожали. Он это почувствовал и, опустив руку вниз, сжал пальцы в кулак.

— Простите, Гурам Самсонович… Если бы так сказал посторонний человек, а не заместитель министра, я бы не очень удивился… такому непрофессионализму.

Последнее, что запомнил Тарутин, это выражение лица Ларикова. Прищур его глаз с редкими светлыми ресницами.

И растерянная тишина в зале.

Они сидели в холле первого этажа, в зеленых плюшевых креслах.

Тарутин сцепил замком руки и обхватил ими колени.

— Как он мог, Сергей? Государственный человек, заместитель министра.

— Сгоряча. Не разобрался толком.

Мусатов потянулся к чугунной пепельнице на высокой ножке.

— Его так взяли в оборот в Центральном Комитете за автобусные дела, что он голову потерял… К тому же ваши претензии на фоне всеобщего энтузиазма действительно выглядят наивно. Подумаешь, не освободили тарную фабрику! Вон Абрамцев полгорода заставил своими автомобилями. Сразу видно — человек работает…

Мусатов покинул зал следом за Тарутиным. И это выглядело как демонстрация, как прямая поддержка Тарутина.

— Куда это вы? — предостерегающе проговорил сидящий в конце ряда Абрамцев.

— На пленэр, — ответил Мусатов. — Впрочем, вы не очень сильны во французском.

— Понабрали мальчишек. — Абрамцев поджал ноги, позволяя ему протиснуться.

Тарутина он нагнал у лифта и уговорил посидеть в холле первого этажа…

— А, вернусь-ка я в Ленинград, — улыбнулся Тарутин.

— Одно министерство, — проговорил Мусатов.

— Ну и что? Наймусь таксистом. И зарабатывать стану больше.

— Возьмете меня «менялой»? Кстати, вам надо будет подучить жаргон, чтобы выглядеть солидней.

— Между прочим, Сережа, в каждом городе свой жаргон. Кое-где сменщика называют «братец»… Послушайте, я давно хотел у вас спросить: где вам так отлично стирают сорочки?

— Я сдаю в пункт, что на Морском бульваре.

Мусатов довольно оглядел свою бледно-голубую рубашку, она топорщилась свежим крахмалом.

— Вы, вероятно, очень нравитесь женщинам, Сергей.

— Не более, чем вы, Андрей. — Мусатов сделал паузу, но так и не добавил отчества к имени Тарутина.' Впервые за время их совместной работы.