Красотки кабаре - Олег Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чудовищная в своем напряжении пауза – и вдруг англичанин заговорил, заговорил спокойно, без малейшего волнения в голосе, словно беседуя с самим собой.
– Да, я совершил ошибку. Узнаю этот револьвер. Проклятый комиссар Вондрачек!
Загипнотизированный этой невероятной невозмутимостью, Морис не осмелился выстрелить в голову. Перед тем как нажать курок, он чуть опустил револьвер – и, вздрогнув от выстрела, прозвучавшего пугающе громко, увидел, как в сером жилете мгновенно возникло небольшое черное отверстие. Англичанин содрогнулся, как от удара, откинул голову назад и бессильно обвис на спинке стула. При этом его глаза продолжали оставаться открытыми – но Морис уже не решался смотреть на этого странного даже в своей смерти человека. Какое-то непонятное и неуместное в данных обстоятельствах любопытство подтолкнуло его взять наушники и надеть их себе на голову. Что же такое слушал лорд Сильверстоун за несколько мгновений до смерти?
Узнать этот резкий и самоуверенный голос, не выкрикивающий, а словно бы выдаивающий слова, было несложно.
– …С целью создания предпосылок для окончательного разгрома Англии я намерен вести воздушную и морскую войну в самой беспощадной форме. Для этого приказываю – германским военно-воздушным силам всеми имеющимися в их распоряжении средствами разгромить английскую авиацию. По достижении превосходства в воздухе надо сосредоточить основные воздушные удары против гаваней и складов, предназначенных для хранения запасов продовольствия. Террористические налеты на крупные английские города в качестве средства возмездия производить только по моим указаниям. Находиться в состоянии постоянной боевой готовности к началу операции «Морской лев»[11]…
Потрясенный Морис снял наушники. Неужели это начало конца – нацисты сокрушат Англию, послече-го вся Европа окажется под сенью свастики?
Не зная, что делать дальше, он блуждающим взглядом обводил помещение, стараясь не смотреть на труп Сильверстоуна, как вдруг заметил телефон прямой связи с капитанской рубкой. Положив револьвер на стол, Морис снял трубку и покрутил рычаг.
– Капитан Гильбо слушает.
Морис радостно вздохнул, после чего заговорил очень быстро, оглядываясь на дверь и опасаясь того, что их в любую минуту могут прервать:
– Капитан, это говорит один из пассажиров, Морис Дан. Я нахожусь в радиорубке. Только что я убил Сильверстоуна и двоих охранников. Капитан, что делать? Как захватить судно? Я бы хотел послать сигнал SOS, но не знаю, как обращаться с радиостанцией. Что делать, капитан?
– Теперь уже ничего.
– Как? – Меньше всего Морис ожидал услышать такой ответ от бравого француза, который, как он знал, искренне ненавидел нацистов. – Почему? Что вы такое говорите?
– В двух милях от нас маячит германский крейсер. Прощай, юноша, и да благословит тебя Бог!
Глава 10.
В преддверии ада
Ярким июльским полднем к пристани французского города Аркашона подкатило десять грузовиков, заполненных немецкими солдатами. Послышалась громкая команда – солдаты начали выскакивать на землю и тут же строиться. Первыми выскочили те, кто вел перед собой на поводках злобных, рычащих овчарок. Несмотря на присутствие армейского полковника, всем распоряжались два эсэсовца в черных мундирах и с повязками на рукавах – белый круг на красном фоне, в центре которого красовался черный паук свастики.
У пристани швартовался пароход «Бретань», на корме которого сгрудились испуганные, молчаливые, плачущие пассажиры, с ужасом взиравшие на грузовики и солдат.
– Наверное, именно так черти встречают в аду новую партию грешников! Господи, спаси наши души! – восклицал старый раввин.
Невдалеке, на горизонте, окутанном легкой, синеватой дымкой, вырисовывался серый силуэт германского крейсера «Людендорф».
Лай собак, отрывистые команды, лязг оружия, топот ног, грохот якорных цепей, крики чаек – и вдруг над всем этим взвилась тонкая, пронзительная, дьявольски задорная и тем особенно страшная мелодия скрипки.
Но прежде на пароходе завязалась суматоха – сначала раздались три револьверных выстрела подряд, а затем какой-то человек, выскочив из двери, выходившей на верхнюю палубу, стремглав помчался в сторону задней мачты. Его преследовали несколько охранников с автоматами.
– Брать живым! – кричал на бегу второй помощник капитана Лефевр, придерживая морскую фуражку. Сам капитан Гильбо уже был арестован и заперт в своей каюте.
Добежав до мачты, человек начал поспешно взбираться наверх, прижимая подбородком к груди какой-то продолговатый предмет, напоминавший футляр от скрипки.
Его преследователи растерянно столпились у подножия мачты, не зная, что предпринять дальше. Наконец Лефевр что-то сообразил и отдал приказание. Двое заспешили обратно и быстро скрылись во внутренних помещениях.
За всем этим, затаив дыхание, следили сгрудившиеся на корме пассажиры «Бретани», общим числом не менее двухсот человек.
Тем временем смельчак добрался до крестовины, уселся на нее верхом и, обхватив одной рукой мачту, проворно раскрыл футляр, который тут же полетел вниз, угодив в голову одного из преследователей.
– Боже мой, мамочка, что он делает! – Берта не выдержала и отвернулась, уткнувшись лицом в грудь Эмилии.
– Молчи, молчи, – кусая губы, чтобы не разрыдаться, отвечала та.
А Морис, с трудом удерживаясь на тонкой перекладине, ухитрился приложить скрипку к подбородку, взять в руку смычок и… Нет, он заиграл не «Траурный марш» или «Марсельезу» – ко всеобщему изумлению, это была знаменитейшая мелодия Кальмана из «Королевы чардаша».
«Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлеченья. Изящны, беспечны красотки кабаре, вам не понять любви мученья…»
Пока он играл, двое, что были посланы в служебные помещения, снова возникли на палубе. Повесив автоматы на шеи, они волочили за собой большой кусок брезента.
Веселая и задорная мелодия, под которую на сценах театров всего мира артисты распевают свои куплеты для беззаботных прожигателей жизни, вселяла в сердца слышавших ее сейчас пассажиров «Бретани» больший ужас, чем если бы это был похоронный марш. Проворный смычок Мориса ходил не по струнам, а по нервам истерзанных ожиданием мучительной смерти людей.
– Зачем он это делает? О Боже, сжалься над всеми нами! Пусть это все поскорее кончится!
«Красотки, красотки, красотки кабаре пленяют сердца лишь на мгновенье, программу можно изменить и снова, как вчера, любить, не зная ни тревог и ни сомнений…»
Мелодия лилась все быстрее и быстрее, и теперь это уже был не просто игривый опереточный мотив, это был вызов, бросаемый талантом, весельем и радостью тупой, омерзительной и беспощадной жестокости. Скрипка, выводящая мелодию, смеялась, презирала, торжествовала, издевалась над нацеленными на нее автоматами!
И случилось чудо – заплаканные лица вдруг стали проясняться, смертельный ужас отступать, морщины печали разглаживаться, а кое-кто из пассажиров сперва неуверенно, а затем все смелее заулыбались и даже стали пританцовывать!
Берта почувствовала изменившееся настроение окружающих и, подняв голову, удивленно посмотрела на мать. Эмилия улыбалась – улыбалась сквозь непрерывно льющиеся слезы.
– Посмотри же на него, детка, и помаши ему рукой. Он прекрасный юноша – ты не могла сделать лучшего выбора!
Четыре человека, взявшись за края брезента, растянули его прямо под мачтой, на которой играл Морис.
А он все ускорял и ускорял бешеный темп мелодии – теперь это уже был отчаянный вопль жизни перед тем, как навсегда исчезнуть, но исчезнуть гордо и быстро!
Один из пассажиров – молодой мужчина лет тридцати – словно бы понял это. Он быстро вскочил на борт и, взмахнув руками, бросился в море.
Последовал бурный взрыв заключительных аккордов – и музыка смолкла, В неожиданной тишине все увидели, как Морис приподнялся, размахнулся и резким движением выбросил скрипку за борт. Затем он сломал смычок, небрежно кинул обломки вниз, подтянулся на руках и встал на крестовину.
Несколько мгновений молодой скрипач с усмешкой смотрел на растянутый внизу брезент, затем взглянул в сторону пассажиров, помахал им рукой и, с силой оттолкнувшись, прыгнул вниз.
В тот момент, когда палубу сотряс глухой звук упавшего тела, Берта потеряла сознание, бессильно повиснув на руках матери.
И вновь все закричали, застонали, зарыдали. По опущенным сходням на пароход быстро взбежали солдаты, выстраиваясь и окружая толпу. Отрывистые команды, озлобленные лица, черные дула автоматов, оскаленные морды овчарок…
Эмилия с трудом привела дочь в чувство – как раз в тот момент, когда один из двух эсэсовских офицеров, поднявшихся на борт «Бретани», приказал начать выгрузку пассажиров.
Медленной, печальной, плачущей от страха вереницей они потянулись на берег. Здесь им приходилось идти сквозь строй солдат, широко расставивших ноги и придерживавших руками висевшие на шее автоматы, и, помогая друг другу, лезть в грузовики. Некоторые еще украдкой оборачивались, чтобы в последний раз увидеть «Бретань», которая должна была спасти их жизнь и свободу, а оказалась лодкой Харона, доставившей их на другой берег Стикса[12].
