Новеллы - Эрнст Гофман

— Так, значит, — молвил Северин, — твое привидение относится именно к тем, которые описаны Вагнером в «Книге о призраках»[155], да и твое объяснение, как все естественно происходило и как при этом твоя фантазия сделала все возможное, столь же скучно и тягуче, как и пошлые истории этой пустейшей из всех книг.

— Если тебе непременно нужны привидения, — возразил Марцелл, — то ты прав; впрочем, мой безумец, с которым мы теперь в самых лучших отношениях, крайне интересное лицо, и только одно мне в нем не нравится — то, что он начинает уделять место и другим навязчивым идеям, например, будто он был королем Амбоины[156], попал в плен и будто его в течение пятидесяти лет показывали за деньги, как райскую птицу. Такие вещи могут с ума свести. Мне вспоминается человек, который по ночам страдал мирным и спокойным видом безумия и воображал себя месяцем, днем же приходил в бешенство, когда желал светить в качестве солнца.

— Однако же, друзья! — воскликнул Александр. — Что это за разговоры у нас сегодня, при ярком свете солнца, среди тысячи нарядных, празднично одетых людей? Теперь только не хватает, чтобы и Северин, у которого, по-моему, тоже слишком хмурый и задумчивый вид, рассказал нам какой-нибудь еще гораздо более страшный случай, происшедший с ним за эти дни.

— Да, правда, — начал Северин, — призраков я не видел, но все же я так явственно ощутил близость неведомой таинственной силы, что мне мучительными показались те узы, которыми она окутала и меня и всех нас.

— Разве я не сразу же подумал, — сказал Александр Марцеллу, — что странное расположение духа Северина должно быть следствием каких-нибудь необычайных обстоятельств?

— Сейчас мы услышим много удивительного, — смеясь, заметил Марцелл, а Северин молвил:

— Если покойная тетушка Александра принимала желудочные капли и если секретарь Неттельман, — ибо он и есть тот самый сумасшедший, и я давно его знаю, — в стакане воды увидел добрые намерения Марцелла, то мне будет позволено сослаться на странное предчувствие, которое, таинственным образом воплотившись в благоухание цветка, явилось мне. Вы знаете, что живу я в отдаленной части Тиргартена, около придворного егеря. В первый же день, как я приехал…

В эту минуту Северина прервал какой-то старый, весьма прилично одетый человек, вежливо попросив отодвинуть немного стул, чтобы дать ему пройти. Северин встал, и старик, приветливо поклонившись, прошел вместе с пожилой дамой, по-видимому своей женой; за ними следовал мальчик лет двенадцати. Северин собирался уже снова сесть, как вдруг Александр негромко воскликнул:

— Погоди, вот эта девушка как будто тоже принадлежит к их семье!

Друзья увидели прелестное созданье, которое, оглядываясь назад, приближалось робкими, неуверенными шагами. Девушка, очевидно, старалась отыскать глазами кого-то, быть может, мимоходом замеченного ею. И вот сразу какой-то молодой человек протеснился сквозь толпу прямо к ней и сунул ей в руку записочку, которую она быстро спрятала на груди. Старик между тем занял только что освободившийся столик, невдалеке от трех друзей, и обстоятельно излагал торопливому кельнеру, держа его за куртку, что ему надлежит подать; жена заботливо смахивала пыль со стульев, и, таким образом, они не заметили, как замешкалась их дочь, которая, совершенно не обратив внимания на учтивость Северина, все еще стоявшего возле отодвинутого стула, теперь поскорее присоединилась к ним. Села она так, что, несмотря на большую соломенную шляпу, друзья хорошо могли видеть ее очаровательное лицо и черные томные глаза. Во всем ее облике, каждом движении было что-то бесконечно милое и привлекательное. Она была одета по последней моде, с большим вкусом, даже, пожалуй, слишком элегантно для прогулки, и все же без какой бы то ни было вычурности, вообще весьма свойственной девицам, любящим рядиться. Мать поклонилась даме, сидевшей поодаль, и обе, встав, пошли друг другу навстречу, чтоб поговорить; старик тем временем подошел к фонарю — закурить трубку. Этой минутой и воспользовалась девушка, вынула записку и поскорее ее прочла. Тут друзья увидели, как кровь бросилась бедняжке в лицо, как слезы заблестели на прекрасных глазах, как от внутреннего волнения стала вздыматься и опускаться грудь. Она разорвала бумажку на множество мелких клочков и стала медленно, один за другим, разбрасывать их по ветру, как будто с каждым из них сочеталась прекрасная надежда, с которой трудно расстаться. Старики вернулись на место. Отец пристально посмотрел на заплаканные глаза девушки и, по-видимому, спросил: «Да что с тобою?» Девушка сказала несколько тихо-жалобных слов, которых друзья, правда, не могли разобрать, но так как она сразу же вынула платок и закрыла им щеку, можно было решить, что она жалуется на зубную боль. Но именно поэтому друзьям показалось странным, что старик, у которого было немного карикатурное, насмешливое лицо, стал строить забавные гримасы и так громко рассмеялся. Никто из них — ни Александр, ни Марцелл, ни Северин — до сих пор не промолвил ни слова, и все они внимательно глядели на прелестное дитя, переживавшее большое горе. Мальчик теперь тоже сел, и сестра поменялась с ним местами, повернувшись спиной к трем друзьям. Чары рассеялись, и Александр, встав с места и слегка похлопав Северина по плечу, сказал:

— Ну, друг Северин, где же твоя история о предчувствии, воплотившемся в благоухание цветка? Где этот секретарь Неттельман, покойница тетка, куда девались наши глубокомысленные разговоры? Ну, какое же это видение явилось теперь всем нам, что язык наш скован и взоры неподвижно уставились в одну точку?

— Скажу только, — произнес Марцелл с глубоким вздохом, — что эта девушка — прелестнейший ангел, очаровательнейшее дитя, которое я когда-либо видал.

— Ах! — воскликнул Северин со вздохом еще более глубоким и скорбным. — Ах, и это небесное создание в плену у земных страданий и должно их терпеть!

— Быть может, — сказал Марцелл, — в эту самую минуту ее коснулась грубая рука!

— Я думаю то же самое, — заметил Александр, — и для меня было бы большой радостью и удовлетворением, если бы я мог отколотить этого длинного дурацкого невежу, что подал ей злополучную записку. Это, несомненно, и был ее желанный, который, вместо того чтобы непринужденно сблизиться с ее семейством, вдруг из глупой ревности или из-за какой-нибудь нелепой ссоры вручил ей свое мерзкое письмо.

— Но, — нетерпеливо перебил его Марцелл, — какой же ты жалкий наблюдатель, Александр, и как мало знаешь людей! Твои удары обрушились бы на совершенно невинного и безобидного почтальона, чья спина, правда, могла бы их привлечь благодаря своей ширине. Разве ты не заметил по лицу, глуповато улыбающемуся, разве ты не заметил по всем его ухваткам, даже по походке, что молодой человек лишь передавал письмо и не был его автором? Как ни старайся, но когда свое собственное письмо передаешь от собственного имени, содержание можно прочесть по лицу! Лицо — это, во всяком случае, тот краткий пересказ, который обычно предпосылают официальным донесениям и который должен пояснить, о чем идет речь. И можно ли было бы без иронии, самой злой, но вместе с тем и слишком явной, подавать возлюбленной письмо с таким низким поклоном, в позе вестника, как это сделал молодой человек? Кажется несомненным, что девушка надеялась встретить здесь человека, тайно любимого ею, с которым она не смеет или не может видеться. Возникло непреодолимое препятствие, или, может быть, как думает Александр, его удержала глупая любовная ссора. Он послал друга передать письмецо. Но что бы там ни было, эта сцена терзает мне сердце.

— Ах, друг Марцелл, — начал говорить Северин, — и это глубокое, раздирающее душу горе, которое терпит бедняжка, ты объясняешь такой обыкновенной причиной? Нет! она любит тайно… может быть, против воли отца, вся надежда возлагалась на какой-нибудь случай, который сегодня, сегодня должен был все разрешить. Неудача! Все погибло… закатилась звезда надежды, в могиле — счастье всей жизни! Вы видели, с какой безнадежной тоской во взоре, проникавшем в самую душу, она на мелкие клочки рвала злополучное письмо, как Офелия — лепестки сухоцвета, как Эмилия Галотти — розу[157], и разбрасывала их? Ах, я готов был плакать кровавыми слезами, когда ветер, словно издеваясь над ней, с какой-то жуткой злобой весело крутил эти убийственные слова! Неужели на земле не найдется утешения для этого дивного небесного существа?

— Ну, Северин, — воскликнул Александр, — ты опять увлекся. Трагедия уже готова! Нет, нет, мы не станем лишать красавицу всех надежд, всего счастья жизни, да, я думаю, она и сама еще не отчаивается, — сейчас она, кажется, очень спокойна. Взгляните только, как бережно она положила на белый платок свои новые белые перчатки и с каким удовольствием макает в чашке чая кусок пирога, как приветливо кивает старику, который налил ей в чашку немного рома, а мальчишка без церемоний уписывает огромный бутерброд! Пуф! вот он уронил его в чай, обрызгал себе лицо… старики смеются… смотрите, смотрите, девушка так и трясется от смеха.