Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2 - Пантелеймон Кулиш

Козакы йдуть...

27.

Та журба мене зкрушила,

Та журба ж мене зсушила...

28.

У поли крыныченька,

Холодна водыченька, -

Там чумак волы наповае...

29.

Ой кряче, кряче та чорнёнькый ворон.

Та на глыбокш долыни:

Ой плаче, плаче молодой козаче

Пры нещаслывiй годыни...

30.

Ой израда кари очы, израда...

Чому ж в тебе, козаченьку, не вся щыра правда?

31.

Ой пид гаем-гаем,

Гаем зеленёнькым,

Там орала дивчынонька

Волыком чорнёнькым...

32.

Гомин гомин по дуброви,

Туман поле покрывае;

Маты сына проганяе...

33.

Ой з-пид гаю, гаю,

З-пид чорного гаю,

Ой крыкнулы козаченькы:

"Утикай, Нечаю!"

34.

Ой ты, дивчыно,

Горда та пышна!

Чом ты до мене

З вечора не выйшла?

35.

У Кыеви на рынку

Пьють козакы горилку...

Самыми любимыми песнями у Гоголя были напечатанные под нумерами 12, 21 и 25; песня под нумером 28 была одною из первых, которым Гоголь научился в детстве. Главною его музою в этом случае была его тетка, о личности которой интересно было бы собрать возможно полные сведения. В жизни Вальтера Скотта играла важную роль тетка его, мисс Анна Скотт, первая поэтическая натура, с которой сблизили его обстоятельства его детства. Может быть, здесь было то же самое.

Жаль, что мы не вошли еще, так сказать, во вкус биографий и как-то холодно собираем материалы для этого рода сочинений, а между тем едва ли в каком-нибудь другом роде могут быть совмещены серьезный интерес истории, глубокие психологические исследования и самый роскошный романтизм. Поэтому-то, может быть, хорошая биография появляется только в литературах народов, стоящих уже на высокой степени общественного развития. Там она находит много ценителей, следовательно много и деятелей для скопления материалов, из которых уже потом такой человек, как Вальтер Скотт, как Вашингтон-Ирвинг, как Томас Мур, строит целое и вечное создание. Будем надеяться, что и наши знаменитые личности не останутся без подробных мемуаров для будущих биографов. Что касается до пишущего эти строки, то он, понимая вполне,важность предмета, старался разузнать, от кого только мог, обо всем касающемся Гоголя и желает лучше быть в своем изложении отрывочным, нежели пренебречь каким-нибудь известным ему моментом жизни поэта.

Как провел Гоголь остальное время в Москве, в течение зимы 184 8/9-го года, лета и осени 1849-го и опять зимы 18 49/50-го года, видно отчасти из следующих писем его к отцу Матвею, к П.А. Плетневу и к А.С. Данилевскому.

К отцу Матвею.

"Москва. Ноября 9 (1848). Я к вам долго не писал, почтеннейший и близкий душе моей Матвей Александрович. Сначала я думал было скоро увидеться с вами лично; потом; когда случилось так, что намерение мое ехать к вам отложилось до весны, я долго не мог взяться за перо, - может, по причине большого неудовольствия на самого себя. Я был недоволен состоянием души своей и теперь также. В ней бывает так черство. То, о чем бы следовало мне думать всякой час и всякую минуту, так редко бывает у меня в мыслях; и это самое редкое помышленье о нем так бывает холодно, так без любви и одушевленья, что в иное время становится даже страшно. Иногда кажется, как бы от всей души молюсь, то есть, хочу молиться; но этой молитвы бывает одна, две минуты. Далее мысли мои расхищаются, приходят в голову незванные, непрошенные гости и уносят помышленья Бог знает куда, Бог весть в какие места, прежде чем успеваю очнуться. Все как-то делается не вовремя: когда хочу думать об одном, думается о другом; когда думаю о другом, думается о третьем. А между тем в теперешнее опасное время, когда отвсюду грозят беды человеку, может быть, только и нужно делать, что молиться, обратить все существо свое в слезы и молитву, позабыть себя и собственное спасенье и молиться о всех. Все это чувствуется и ничего не делается, и от того еще страшнее все вокруг, и слышишь одну необходимость повторять: "Господи, не введи меня во искушенье и избави от лукавого". Друг мой и богомолец, скажите мне какое-нибудь слово; может быть, оно мне придется".

К П.А. Плетневу.

"1849 г. Москва. Генваря 10. Письмецо твое получил. От всей души и от всего сердца желаю тебе возможного счастия вместе с тою, которую избирает твое сердце себе в подруги, - хотя признаюсь в то же время, что я мало верю какому-нибудь счастию на земле. Тревоги начинаются именно в то время, когда мы думаем, что причалили к берегу и желанному спокойствию. Блажен тот, кто живет в здешней жизни счастием нездешней жизни.-------Идите же оба к Тому, Кто один путь и дорога к нездешнему миру, без Которого в мире идей еще больше можно запутаться, чем в прозаическом мире повседневных дел. Чем дале, тем яснее вижу, что в нынешнее время шатаний ни на час, ни на минуту не должно отлучаться от Того, Кто один ясен как свет. Время опасно. Все шаги наши опасны".

К нему же.

"3 апреля (1849).

Христос Воскрес!

От всей души поздравляю с Светлым Праздником и тебя, и твою милую супругу, с которою желал бы душевно познакомиться. Напиши мне хоть что-нибудь из новой жизни своей. Что до меня, хоть и не так живу, как бы хотел, хоть и не так тружусь, как бы следовало, но спасибо Богу и за то. Могло бы быть еще хуже".

Следующее письмо к тому же другу наводит на догадки, весьма важные, но о которых говорить еще рано.

"Мая 24 (1849). Ты позабыл меня, мой добрый друг. Обвинять тебя не могу. У тебя было много забот и вместе с ними много, без сомнения, таких счастливых минут, в которые позабывается все. Дай Бог, чтоб они длились до конца дней твоих и чтобы без устали благословлялось в устах твоих святое имя Виновника всего.

А я все это время был не в таком состоянии, в каком желал быть. Может быть, неблагодарность моя была виновницей всего. Я не снес покорно и безропотно бесплодного, чорствого состояния, последовавшего скоро за минутами некоторой свежести, пророчившими вдохновенную работу, и сам произвел в себе опять тяжелое расстройство нервическое, которое еще более увеличилось от некоторых душевных огорчений. Я до того расколебался и дух мой пришел в такое волнение, что никакие медицинские средства и утешения не могли действовать. Уныние и хандра мною одолели снова. Но Бог милостив. Мне кажется, как будто теперь легче чувствую слабость и расстройство физическое. Но дух как будто лучше. О, если бы все это обратилось мне в пользу, и вслед за этим недугом наступило то благодатное расположение духа, которое мне потребно!"

К нему же.

"6 июля (1849) Москва.