Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2 - Пантелеймон Кулиш

В числе украшений нынешнего дома в Васильевке, надобно упомянуть о трех портретах aqua tinta Императрицы Екатерины, князя Потемкина и графа Зубова, как о предметах, которые представлялись глазам Гоголя в детстве. В этом же отношении интересны и пять небольших старинных английских гравюр, представляющих: 1) Продажу рыбы, 2) Продажу серных спичек, 3) Точение ножниц, ножей и бритв, 4) Покупателей гороху и 5) Покупателей новых баллад. Но истинное украшение дома составляет прекрасный грудной портрет Гоголя, в натуральную величину, писанный Моллером около 1840 года в Риме. Гоголь просил Моллера написать его с веселым лицом, "потому что христианин не должен быть печален", и художник подметил очень удачно привлекательную улыбку, оживлявшую уста поэта; но глазам его он придал выражение тихой грусти, от которой редко бывал свободен Гоголь. Судя по этому портрету, автор "Мертвых душ" одарен был наружностью, которая не бросалась в глаза с первого взгляда, но оставляла приятное впечатление в том, кто его видел, а при повторенных свиданиях заохочивала изучать себя и наконец делалась дорогою для сердца. Высокий лоб, полузакрытый спущенными наискось, светлорусыми, лоснящимися волосами; тонкий с небольшим горбом нос, несколько нагнувшийся над русыми усами; глаза, которые в Малороссии называют карыми, с тонкими, поднятыми как бы от удивления бровями, и легкий румянец щек, на светлом, почти белом цвете всего лица: таков был Гоголь в то время, когда первый том "Мертвых душ" был написан, а второй и третий существовали только в его уме.

Но иной представлялся мне образ, во время моих грустных бесед с его матерью. Мне указали место, в углу дивана, где обыкновенно он сиживал, гостя на родине. В последнее пребывание его дома, веселость уж оставила его; видно было, что он не был удовлетворен жизнью, хоть и стремился с нею примириться. Телесные недуги, происходившие, вероятно, не от одних физических причин, ослабили его энергию; а земная будущность, сократившаяся для него уже в небольшое число лет, не обещало исполнения его медленно осуществлявшихся планов. Он впадал в очевидное уныние и выражал свои мысли только коротким восклицанием: "И все вздор, и все пустяки!"

Но каковы бы ни были его душевные страдания, он не переставал заботиться о том, чтобы занять милых его сердцу домашних полезною деятельностью и сохранить их от уныния. Одною из трогательнейших забот его о матери было возобновленье тканья ковров, которым она в молодости распоряжалась с особенным удовольствием. Он думал, что ничем так приятно не рассеет ее под час грустных мыслей, как занятием, которое будет напоминать ей молодость. Для этого-то с неутомимым терпением рисовал он узоры для ковров и показывал, что придает величайшую важность этой отрасли хозяйства. С сестрами он беспрестанно толковал о том, что всего ближе касается деревенской жизни, как-то: о садоводстве, об устройстве лучшего порядка в хозяйстве, о средствах к искоренению пороков в крестьянах, или о лечении их телесных недугов, но никогда о литературе. Кончив утренние свои занятия, он оставлял ее в своем кабинете и являлся посреди родных простым практическим человеком, готовым учиться и учить каждого всему, что помогает жить покойнее, довольнее и веселее. От этого, дома его знают и вспоминают больше, как нежного сына, или брата, как отличного семьянина и как истинного христианина, нежели как знаменитого писателя. И в общей любви к нему родных, независящей от удивления к его высокому таланту, много трогательного: тут видим Гоголя-человека, с заслугами, которые имели не все великие писатели. Работал он у себя во флигеле, где кабинет его имел особый выход в сад. Если кто из домашних приходил к нему по делу, он встречал своего посетителя на пороге, с пером в руке, и если не мог удовлетворить его коротким ответом, то обещал исполнить требование после; но никогда не приглашал войти к себе, и никто не видал и не знал, что он пишет. Почти единственною литературного связью между братом и сестрами были малороссийские песни, которые они для него записывали и играли на фортепьяно. Я видел в Васильевке сборник, заключающий в себе 228 песен, записанных для него от крестьян и крестьянок его родной деревни, и слышал множество напевов, переданных на фортепьяно. Ничто не дало мне почувствовать так ясно души поэта, как эти мотивы, слышанные под его родным кровом, - ничто, кроме разве самого радушного, самого можно сказать христианского гостеприимства, которое нашел я там. Оно соответствовало шестой статье завещания Гоголя, которая, при жизни его, не могла явиться в печати, но которая теперь прибавит новую черту к его драгоценному для нас образу.

"----------По кончине моей, никто из них уже не имеет права принадлежать себе, но всем тоскующим, страдающим и претерпевающим какое-нибудь жизненное горе. Чтобы дом и деревня их походили скорей на гостиницу и странноприимный дом, чем на обиталище помещика; чтобы всякой, кто ни приезжал, был ими принят, как родной и близкий сердцу человек; чтобы радушно и родственно распросили они его обо всех обстоятельствах его жизни, дабы узнать, не понадобится ли в чем ему помочь, или же по крайней мере дабы уметь ободрить и освежить его, чтобы никто из их деревни не уезжал сколько-нибудь неутешенным. Если же путник простого звания привыкнул к нищенской жизни и ему неловко почему-либо поместиться в помещичьем доме, то чтобы он отведен был к зажиточному и лучшему крестьянину на деревне, который был бы притом жизни примерной и умел бы помогать собрату умным советом; чтобы он распросил своего гостя так же радушно обо всех обстоятельствах, ободрил, освежил и снабдил разумным напутствием, донеся потом обо всем владельцам, дабы и они могли с своей стороны прибавить к тому свой совет, или вспомоществование, как и что найдут приличным, чтобы таким образом никто из их деревни не уезжал и не уходил, сколько-нибудь неутешенным".

Возвратимся к "Мертвым душам", которых продолжением занят был в своей деревне Гоголь. Внутренний акт творчества есть тайна, так же неразгаданная психологией, как физиологией - зарождение жизни в существе органическом; но любопытству нашему доступен по крайней мере внешний процесс перехода изящных идей в изящные формы, и наблюдение этого процесса, кроме интереса для всякого мыслящего человека, полезно для руководства молодых талантов. Мы не знаем, как поднял Гоголь из небытия второй том "Мертвых душ", сожженный в 1845 году: набрасывал ли он план на бумаге, писал ли по плану, содержимому в уме, последовательно ли, или с промежутками живописал он свои сцены и характеры, - этого мы ничего не знаем. Но я представлю часть его заметок для переделки первого тома и сочинения второго, найденных в чемодане за границею и следовательно принадлежащих времени до первого состояния второго тома "Мертвых душ". Эти заметки обнаруживают в Гоголе силу творчества, способную постигать несовершенство уже раз выношенного в душе создания и вновь его переработывать, что, ведь, труднее работы первоначальной. Интересны они также и потому, что говорят о времени литературной жизни Гоголя, столь различном от того, в которое был написан почти без помарок "Тарас Бульба". Многие привыкли удивляться быстроте сочинения, обнаруживающейся в автографах писателей; но это чаще бывает недостатком, нежели достоинством. Не даром существует пословица, что скорой работы не хвалят; не даром также и такие люди, как Томас Мур говорят, что очень редко случается, чтобы поэтическое создание, стоившее мало труда автору, приносило много удовольствия читателям [39]. В последнее время Гоголь готов был трудиться над страницей столько, сколько трудился прежде над целой пьесой и, в ожидании истинного вдохновения, проводил целые годы, не принимаясь за перо. Это был у него период строгого суда над самим собою, строгого осмотра, до последних мелочей, своего создания. Даже в этих летучих заметках, которые сейчас будут мною приведены и которые набросаны такими намеками на слова, что часто нет возможности догадаться, что хотел сказать автор, даже и в этих заметках - обратите внимание - иногда одна по-видимому ничтожная подробность, вновь прибавленная автором, дает другой свет целой сцене, и одно удачно подмеченное наблюдение развивает полнее картину общества и нравов.