Шпион в доме любви - Анаис Нин

Перед тем, как он расстегивал брюки и извлекал член, давая ей возможность прикоснуться к нему, всегда возникало секундное напряжение. Несколько раз он позволял ей самой доставать член. Если ей не удавалось достаточно быстро справиться с подштанниками, он делал это сам. Звук расстегивающегося ремня действовал на нее. Для нее это было эротическим мгновением, как для него — когда она снимала трусики или подвязки.

Хотя за минуту до этого ей удалось кончить, она снова возбудилась. Ей — захотелось опять расстегнуть пряжку, спустить брюки до пола и прижаться к члену. Появляясь из-под брюк, он всегда указывал на нее, словно моментально узнавал.

Внезапно ей стало больно от сознания того, что ремень так состарился. Она представила себе, как Пьер расстегивает его перед другими женщинами в других местах.

Эта картина крутилась у нее в мозгу, переполняя Элену безнадежной ревностью, и ей захотелось крикнуть: «Да выбрось ты его! По крайней мере перестань его надевать, когда мы вместе. Я подарю тебе другой».

Казалось, он испытывает к ремню те же чувства, что и к своему прошлому, от которого никак не может освободиться. Для Элены ремень символизировал поступки, совершенные Пьером раньше. Она спрашивала себя, не так ли точно обстоит дело и с ласками.

В течение последующих нескольких недель она кончала каждый раз, почти теряя сознание в объятиях Пьера, а однажды даже расплакалась, так велико было ее чувство. Потом она стала подмечать изменения, происходившие в его настроении. Она не задавала ему вопросов, но истолковывала его озабоченное состояние по-своему. Он думал о той политической деятельности, которую забросил ради нее. Быть может, бездействие как раз-таки и мучило его. Ни один мужчина в отличие от женщины не способен жить исключительно ради любви, делать ее содержанием своей жизни и каждый день служить только ей.

Элена же вполне могла жить исключительно ради него и ничего более. Собственно, так и происходило.

Остальное время — когда она не была рядом с ним — Элена воспринимала не совсем отчетливо. Она уносилась куда-то далеко и вновь приходила в себя только у него дома. Когда она занималась еще какими-нибудь повседневными делами, ее мысли о нем путались. Лежа одна в своей постели, она вспоминала выражение его лица, смешинки в уголках глаз, упрямый подбородок, сверкающие зубы и форму губ, когда он выражал страсть словами.

В тот вечер, покоясь в объятиях Пьера, она обратила внимание на его мрачный взгляд и не смогла кончить. Обычно их возбуждение подчинялось одному ритму, так что они чувствовали момент приближения оргазма у партнера. Каким-то непонятным образом им удавалось сдерживать оргазм до того мгновения, когда они оба оказывались готовы его принять. Как правило, поначалу движения их были замедленными, постепенно ускоряясь в такт возбуждению и волнам страсти, пока они не кончали вместе. Когда выпрыскивалось семя, член его трепетал, как трепетала ее матка от толчков, словно языки пламени ласкающих ее изнутри.

Сегодня он ждал ее. Она двигалась в том же ритме, что и он, но не кончила.

— О моя любимая, ну же, давай, я не могу больше ждать, — просил он ее.

Он выпустил в нее семя, лег ей на грудь, не издав ни звука, и так и остался лежать, как будто она сбила его с ног. Ничто не ранило его сильнее, чем когда она не могла ответить на его страсть.

— Ты жестока, — сказал он. — Почему ты сейчас сдерживаешься?

Она хранила молчание. Она была тоже расстроена тем, что беспокойство и сомнение так легко могут помешать ей достичь оргазма, когда сама она того хочет. Будь то даже последний раз в ее жизни, все равно она хочет его испытать. Однако именно из-за того, что она испугалась, не окажется ли этот раз последним, ей не удалось открыться и добиться полного слияния с любимым. Когда они не получали удовлетворения вместе, между ними не возникало никакого единения, их тела не сливались полностью. Она знала, что потом это будет мучить ее, как уже случалось не раз. Она оказывалась неудовлетворенной, а его тело не оставляло в ней ни малейшего следа.

Она вновь захотела увидеть это, увидеть, как он склоняется над ней, увидеть, как выглядят их ноги, когда они заигрывают друг с другом, увидеть, как его член вонзается в нее снова и снова, как он заваливается набок, когда все кончено. Ей вновь захотелось ощутить растущий голод и терзаться желанием уже после того, как он вторгся в нее. Она знала это напряжение, появлявшееся следом за неудовлетворенной страстью, когда нервы еще дрожат, а кровь кипит, готовясь к климаксу, который не наступает. Потом она не могла заснуть. У нее свело ноги и она заерзала, как беспокойный скаковой жеребец. Всю ночь ей мерещились эротические картины.

— О чем ты думаешь? — спросил Пьер, разглядывая ее лицо.

— О том, как жаль, что я уйду без ощущения, что была твоей.

— Тебя беспокоит что-то другое, Элена, что-то, о чем ты думала, когда только пришла, и что я хочу знать.

— Я обеспокоена твоей депрессией и задаюсь вопросом, не скучаешь ли ты по своей прежней деятельности и не желаешь ли снова к ней вернуться.

— Ах вот ты о чем. Ты готовилась к тому, что я снова уеду. Но я этого и в мыслях не держал. Напротив. Я уже поговорил кое с кем из друзей, и они подтвердят, что я вовсе не был активистом, что я всего-навсего салонный революционер. Помнишь героя Гоголя? Человека, день и ночь разглагольствовавшего и ничегошеньки не делавшего. Это я. Я только и делал что говорил. Если это будет доказано, я смогу остаться здесь как свободный человек. Вот за что я борюсь.

Эти слова оказали на нее фантастическое воздействие, такое же сильное, какое оказал на ее чувства страх, помешавший ей кончить. Это испугало Элену. Теперь ей хотелось лечь на Пьера, и чтобы он взял ее. Она знала, что его слов достаточно для того, чтобы освободить ее чувства. Должно быть, он догадался об этом, потому что не переставал ее ласкать, ожидая, когда ощущение от влажной женской кожи вновь разбудит в нем страсть. Гораздо позднее, когда они лежали во тьме, он снова взял ее, и ей пришлось изо всех сил сдерживать подступавший оргазм, чтобы кончить вместе с возлюбленным. Они оба громко стонали, и она плакала от радости.

С той минуты они боролись за свою любовь, стараясь одолеть холод, который поселился в Элене и который язвительное слово или ощущение сомнения могли пробудить и тем самым помешать им удовлетворить друг друга. Пьер сделался одержим этой мыслью. Душевное состояние возлюбленной заботило его теперь сильнее, чем свое собственное. Даже когда они были вместе, он оставался начеку и ждал малейшего намека на то, что это вот-вот произойдет снова. Он выматывал сам себя, ожидая, когда она кончит, и сдерживаясь. Он злился на эту ее нечувствительность, которую она могла вызывать по собственной воле, и начал понимать развратную любовь некоторых мужчин к фригидным женщинам.