Комната из листьев - Кейт Гренвилл

стоя возле стола, за которым я сидела, они рассказывали обо всем, что требовалось, а я, словно ученица, записывала за ними, составляя список дел: за чем присмотреть, на что выделить деньги, что запланировать, какие проблемы решить.

Миссис Браун и Уильяму Ханнафорду я никогда не говорила, что мне известен их секрет. Их личная жизнь меня не касалась. Но они знали, что я в курсе. И эта тайна крепче связывала нас троих, согревала своим теплом, как добрый друг.

Поначалу, вооружившись списками и расчетами, я приходила к мистеру Макартуру, чтобы спросить совета или получить одобрение, но он лишь бегло просматривал бумаги, не проявляя интереса, и я стала обращаться к нему все реже и реже. Время от времени, чтобы напомнить мужу, как это утомительно – управлять фермой, я притворялась, будто стою перед выбором. Он был вынужден слушать, пока я излагала ему нескончаемые подробности. Я видела, что он нервничает, ждет не дождется, когда я закончу. Дела фермы интересовали его не больше, чем семейство мотыльковых.

Жена фермера, какой я могла бы стать, причем столь прекрасно обученная дедушкой, на цыпочках выступила из-за спины супруги джентльмена. Время, проведенное с мистером Доузом, показало мне, что я люблю сложные задачи, люблю преодолевать трудности. Будучи хозяйкой фермы «Элизабет», я каждый день сталкивалась с раздражающими проблемами. Но каждая новая проблема напоминала о предыдущей, которая была благополучно разрешена. Проблемы, конечно, раздражали, но безделье было бы смерти подобно.

Тонкая шерсть

Мы с Ханнафордом больше не говорили друг другу ничего о том, чтобы пустить испанских баранов в отару овец скрещенных пород, и уж тем более не обсуждали это с мистером Макартуром. Мы это просто сделали. Ягнята, родившиеся в результате тех спариваний, подрастали, и стало заметно, что испанский баран передал своим отпрыскам тонкую шерсть, а овцы-кроссы – свою выносливость.

Мы и надеяться не смели на такое чудо.

– Должно быть, Господь чувствует нечто подобное, – заметила я Ханнафорду как-то вечером, когда мы вдвоем, прислонившись к ограждению, наблюдали за пушистыми ягнятами грубошерстных овец.

Однажды, в той другой жизни, я сказала что-то вроде этого о модели планетной системы. Воспоминание вызвало на губах улыбку.

– Да, пожалуй, – согласился Ханнафорд. – А мы могли бы помочь Господу – если будем все делать правильно – вывести целое стадо овец с прекрасной шерстью.

В его лице промелькнул страх. Наверно, он подумал, что слишком вольно обошелся с местоимением «мы», соединив в одном предложении каторжника Уильяма Ханнафорда и супругу Джона Макартура. Да и говорить столь небрежно о том, чтобы помочь Всевышнему, было тоже как-то грешно. Однако я ничего не имела против того, чтобы быть с ним «мы», и была согласна с тем, что плоды труда Господа не всегда совершенны и помощь Ему не повредит.

– Вы думаете о том, чтобы разводить овец ради шерсти? – уточнила я. – Не ради мяса?

– Тот баран, на которого я позарился… меня шерсть его ввела в искушение, – объяснил Ханнафорд. – Я ведь как думал: надо разводить овец на шерсть. Где гарантия, что Испания всегда будет продавать нам свою? – Он отвернулся, словно собираясь плюнуть, но сдержался. – Сказав «нам», я подразумевал Англию, – презрительно добавил Ханнафорд. – Так почему бы не заняться этим здесь? Хоть будет что отсюда поставлять на рынок.

По моему настоянию мистер Макартур отправился со мной на пастбище и был вынужден признать, что шерсть обещает быть качественной. Однако долго он не задержался: после беглого осмотра тотчас же повернул назад, спускаясь по холму.

– Отлично, отлично, дорогая. Великолепная работа.

– Мистер Макартур. – Я остановила мужа, тронув его за руку. – Наверное, ведь можно было бы отсюда отправлять шерсть на продажу в Лондон, тем более в отсутствие других товаров, которые выдержали бы полугодичное плавание и в хорошем состоянии дошли до рынка?

– О да, пожалуй, – согласился он.

В голосе его слышалась нарочитая небрежность, но кожа на лице натянулась. Я сообразила, что Ханнафорд все еще может слышать нас и муж намерен продемонстрировать непререкаемость своего авторитета, на который посмела покуситься его жена.

– Тому чудаку Марсдену пришла в голову идея производить здесь шерсть, – сказал он. – А нужна не шерсть, нужно мясо. Только дурак может думать иначе.

Он помолчал, давая понять, что «дурак» относится ко мне.

– Моя дорогая жена, – после паузы продолжал мистер Макартур, – ваш энтузиазм достоин аплодисментов. Но позвольте убедить вас путем нехитрых арифметических подсчетов. Стоимость шерсти измеряется в пенсах, а баранины – в шиллингах. Шиллинг в двенадцать раз дороже.

Ханнафорд внезапно засуетился, отводя в сторону одну из овец. Достав нож, он приготовился подрезать ей копыта. Крикнул пастуху, чтобы тот ему помог. Смотри в оба, парень, не зевай!

– Моя дорогая жена. – Мистер Макартур покровительственно потрепал меня по руке. – Думаю, вы и сами поймете, что ваша идея, au fond[23], не более чем тоска по полям и овцам далекой родины.

Больше я не пыталась говорить с мужем о шерсти, но его безразличие позволило мне дать волю воображению. Я представляла, как мы с Ханнафордом отбираем и скрещиваем овец, добиваясь того, чтобы каждое новое поколение ягнят имело более тонкую шерсть. У меня голова шла кругом при мысли обо всех вероятных комбинациях, какие можно проделывать с бенгальской, ирландской и испанской породами, как только мы ступим на эту стезю. Дедушка называл это внутристадным разведением, которое возможно было при условии, что ты знаешь родителей и прародителей каждой овцы. Чтобы отслеживать это, нужно вести учет, облекая родословные особей в аккуратные столбики, как в синей тетради мистера Доуза, в которой он составлял словарь нового для него языка. Только так удастся соблюдать порядок и спаривание возвести в систему.

Теперь каждое утро я поднималась на холм и проверяла на ощупь качество шерсти овец: у одной на боку, у другой – на груди. И мне казалось, что рядом со мной на склоне стоит дедушка. Гордый за свою умную внучку, он с радостью и одобрением взирает на плоды ее трудов. Возможно, он даже снизойдет до того, чтобы простить Уильяма Ханнафорда за то, что тот украл чужого барана.

Mon petit coin

У реки я облюбовала местечко, где время от времени сбрасывала с себя личину миссис Макартур. Этот уголок был огражден кустарниками, которые служили обрамлением для вида, открывавшегося на реку: еще одна воздушная комната из листвы. В том чудесном укромном закутке я часто думала о мистере Доузе: на какую гавань, реку, улицу он сейчас смотрит? Где бы он ни находился, наверняка, нашел для себя новый petit coin, и, возможно, сидя там, вспоминает женщину, которой никак не удавалось произнести фразу «mon petit coin à moi».

Как-то вечером, в созерцательном настроении, я пришла туда, размышляя о годе минувшем и