Вверх тормашками в наоборот-3 (СИ) - Ночь Ева

Барк неожиданно щёлкает пальцами, пристально вглядываясь в лицо Когиты.

– Ты сайна! – голос его звучит, как выстрел. Когита затравленно оглядывается, но на нас, к счастью, почти не обращают внимания. Мы всего лишь ещё одни из прибывших, а люди устали и потрясены, измотаны и несчастны. Многие из них потеряли кров над головой и, наверное, близких.

– Бывшая, – шепчет она и добавляет умоляюще: – Тише, прошу вас, тише.

Взгляд у Барка, как клещ. Вцепился в бедную девушку и не хочет отпускать. Жёсткий, презрительный.

– Любомудр, – выплёвывает он с отвращением. – Не любовь к мудрости, а ложь – вот во что вы превратили философию. Прикрылись словами и заменили истинные ценности враньём.

Чем больше шипит, тем спокойнее становится Когита. Она больше не жмётся, а расправила плечи.

– Я знаю, кто ты, – перебивает она расходившегося светоча науки и на растрескавшихся губах рождается широкая улыбка. Барк затыкается и настороженно смотрит на преобразившуюся деву. – Ты философ. Бродяга. Поводырь. Как и я.

Кажется, Барк задохнулся возмущения. Он силится что-то сказать, но из горла вырывается только непонятное клокотание и бульканье, будто он глотнул слишком горячего супа и обжёгся.

– Да как ты… как ты посмела! Думай, что говоришь, дева! – блеет он, как только обретает дар речи.

– А ты что у нас, царь и бог? – интересуюсь, принимая огонь на себя.

Философ пыхтит, краснеет и сам на себя не похож. Видимо, замкнутое пространство плохо на него действует.

– Он у нас дед, – вставляет свои пять копеек Алеста, и, пряча глаза, все вокруг начинают давиться смехом. Барк неожиданно сдувается. Алеста частенько действует на него отрезвляюще.

– Любомудры не философы, – поясняет он уже спокойно. – Когда ушли истинные бродяги, ведьмы начали писать новую историю. Назвали себя любящими мудрость и извратили большую часть событий. Лживые летописи и искажённые факты – их рук дело. Они дошли до того, что начали открывать свои обители и обучать слабых девчонок, вроде этой, – он пренебрежительно кивает в сторону Когиты.

Девушка не меняется в лице, улыбается лишь тоньше и загадочнее. В глазах её – звёзды. Наверное, так блестят слёзы тех, кого несправедливо оболгали.

– Возможно, мы заслужили подобные высказывания, – проговаривает она медленно, как только фонтан Барковского красноречия сдувается. – Не буду ни оправдываться, ни спорить, но не все любомудры одинаковы. Как и философы прошлого, впрочем. Ты забываешь о тех, кто предавал свою суть. Об этом удобно умалчивать, ведь так? Ну, а тех, кого интересует только истина, не останавливает ничто. Именно поэтому некоторые сайны становятся бывшими. Не в наказание за провинность, – лёгкий кивок в сторону Пиррии, – а изгнание за непокорность и нежелание отказываться от правды.

С этими словами она опускает глаза и становится далёкой-далёкой. Отрешённой, как холодный космос. Я вижу, как злится Барк. В этот раз на самого себя. Он жалеет о сказанных словах. Жалеет, что не сдержался. Но вылетевших слов не вернуть.

– Интересно, сколько мы проторчим здесь? – задаю я вопрос, который, наверное, терзает многих. Уж «наших» так точно. Тревога рвёт душу на части, и хочется мне сейчас оказаться там, рядом с Гелланом.

– Сколько нужно, – резко отвечает Иранна и, прихватив свою необъятную сумку, начинает бочком протискиваться между людьми. И мне становится стыдно: здесь не просто толпа горожан. Есть раненые и страдающие. И только Иранна не потеряла голову – пошла прикладывать свои мази и припарки тем, кто нуждался в помощи.

– Это идея, – бормочу я себе под нос и отправляюсь за нею вслед: лучше занять себя чем-нибудь, а не умирать от беспокойства.

Геллан

Он бы не хотел убивать, но иного выхода не видел.

– Ломаешь голову, как их спасти? – Сандр кривит губы в жёсткой улыбке и встряхивает кудрями.

– Они наши братья, – Геллан даже не возражает, а лишь пытается высказать то, что невыносимой тяжестью лежит на сердце.

– Ты же понимаешь, что они – оружие в чьих-то руках? Слепое и безжалостное? Не услышат слов и не смогут очнуться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– А может, смогут? – знает: спорить бесполезно, но сомнения разъедают душу. Мы же пытались спасти тех, кого поработила первозданная тварь. И часть из них очнулась.

– Там другое, – подаёт голос Раграсс. Порабощённые, но разумные. А эти получили приказ, который должны выполнить.

Маленький отряд движется неспешно, осторожно. И пока есть время, почему бы не поговорить о том, что волнует сейчас каждого?

Лерран отрицательно качает головой: он не верит. Он – тёмная лошадка. Никто толком не знает, на что способен бывший властитель и какая сила таится в нём. Лерран не прост – об этом догадываются все. Раграсс до сих пор не простил красавчику выходку на рынке.

– Никакие, даже тайные знаки не умеют пробуждать от подчиняющего разум приказа, – медленно тянет Ферайя.

– Зато есть магические ритуалы, позволяющие подавлять волю. Заставлять людей следовать за зовом. За новой миссией, – задумчиво пялится в пустоту улиц Ренн. – Когда-то мне довелось видеть подобное. Люди не выходят из транса, но подчиняются новому «хозяину». Он всего лишь должен быть сильнее того, кто отдал им приказ. К тому же, охотники пользуются магическими штучками, чтобы захватить в плен.

Геллан увидел, как встрепенулась в седле Инда. Как порозовела, нервно перебирая поводья пальцами. Что знает об этом очень тихая, неразговорчивая драконица?

Их слишком мало. А сколько стакеров зачищает центр города – неизвестно. Стакеры, дававшие клятву не убивать людей, если эти люди не представляют угрозы. Стакеры, призванные уничтожать нежиль, чтобы люди могли жить спокойно. Вот оно – тайное оружие. Внезапное и жестокое. Неожиданный удар, которого не ждёшь.

Разрушенный город, покалеченные люди. Зачем нужна эта намеренная демонстрация превосходства? К чему ненужные жертвы? Или Спирейт в чём-то провинился перед невидимым манипулятором, который стирает с лица зеосской тверди целые селения? Геллан был убеждён: Спирейт не единственный город, куда постучалась беда.

– Ты сможешь? – спросил он у Ренна. Маг сурово сжал губы и нахохлился в седле.

– Я должен попытаться. Но мне нужно время. И я не смогу участвовать в битве, если она случится.

– Я помогу тебе, – шелестит почти беззвучно Айбин. Его взгляд встречается с глазами мага. Геллан так и видит скрещенные стило их внутренних противодействий. – Ты же помнишь: мы связаны. А у кровочмаков сильна магия подчинения. Нам нет разницы, кого вводить в транс: разумных или не очень. Но одному мне не справиться. И тебе, как мне кажется, – тоже. Ты один, а их много. Вдвоём мы сделаем это. Плечом к плечу. Как когда-то.

Последние слова кровочмак говорит совсем тихо. Вряд ли кто способен услышать почти беззвучное шевеление губами. Но Геллан видит: Ренн тоже уловил последние слова. Понял мысль Айбина и, чуть помедлив, кивнул, соглашаясь.

Кровочмак и маг. Геллан почувствовал, как ледяные иглы прошлись по позвоночнику. Но это был приятный холод. Предчувствие того, что в этот миг свершилось нечто очень важное.

– Действуйте, как считаете нужным, – махнул он рукой и прикрыл глаза. От сражения не убежать. Но они обязаны попытаться спасти хоть кого-нибудь, если у них есть хотя бы маленький, самый ничтожный призрачный шанс.

Ренн и Айбин отстали. Плёлись позади. Не разговаривали, не обменивались знаниями. Что делали – не понять. Наверное, их общение шло на каком-то ином, внутреннем уровне. И хорошо, что никто не мешал им побыть вместе. Люди и нелюди не оглядывались, хотя, чем дальше они продвигались, тем напряжённее становился каждый из них.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Первым заметил стакеров Тинай. Закричал тревожно – подал сигнал. У крохотного отряда не было плана. Они даже не войско, потому что никогда не сражались вместе. Только Геллан и Сандр могли достойно противостоять равным себе. Все остальные не имели опыта.

Ферайю спасёт верный лук со стрелами. Вуг не умел толком держать оружие в руках. Мохнатки – рабы. А рабам не позволяли становиться воинами. Полулюди-полузвери могли надеяться только на когти и клыки при обороте.