Ущерб тела - Маргарет Этвуд

ей Пол.

Лора снова плачет.

– Вот паскууудство! Суууки… Я подумать не могла, что они способны на такое!..

* * *

Доктор Пескарь лежит в закрытом гробу в гостиной. Гроб простой, из темного дерева; он стоит на двух кухонных стульях, как на двух опорах. На крышке гроба лежит пара ножниц, открытых, – интересно, так нужно для какого-то ритуала, для неизвестной ей церемонии или кто-то просто их там забыл?

Гроб напоминает сценический реквизит, символ в какой-нибудь идиотской морализаторской пьесе; только никто не объяснил, в чем мораль. Кажется, вот-вот откинется крышка и доктор сядет, улыбаясь и кивая, будто разыграл превосходный скетч. Только этого не происходит.

Ренни в гостиной вместе с остальными женщинами, они сидят кто на стульях, кто на полу, дети спят у них на коленях, или стоят, прислонившись к стене. Сейчас час ночи. В кухне тоже женщины, они варят кофе и выкладывают на тарелки еду, которую принесли гостьи, Ренни видит их в дверной проем. Очень похоже на Гризвольд, на похороны ее бабушки, только там ели после похорон, а не до, и пели псалмы в церкви. А здесь всё делают, когда захочется: одна начинает петь, другие подхватывают, поют в три голоса. Кто-то аккомпанирует на губной гармошке.

Жена доктора сидит на почетном месте, рядом с гробом; она плачет без остановки и не делает никакой попытки сдерживаться, и никто не выражает неодобрения. В этом тоже отличие от Гризвольда: всхлипывать было дозволено, в платок, но ни в коем случае не рыдать в голос, демонстрируя неприкрытое горе, не пряча лица. Это непристойно. Если кто-то вел себя подобным образом, ему давали таблетку и отправляли наверх «полежать».

– Почему это случиться! – повторяла жена снова и снова. – Почему это случиться!

Элва сидит рядом, держа ее руку в ладонях, и участливо поглаживает ее, массируя пальцы.

– Я приняла его в этот мир. Мне и провожать его, – говорит она.

Из кухни выходят две женщины с подносом, на котором стоят чашки с горячим кофе. Ренни берет чашку, кусочек бананового хлеба и кокосовое печенье. Это уже второй кофе. Она сидит на полу, подобрав под себя ноги; они начинают затекать.

Она чувствует себя виноватой и ненужной. Она думает об обломке истории, который лежит сейчас в гробу, загубленный, с дыркой в голове. Ей кажется, это ужасно обидная смерть; теперь-то она понимает, почему он хотел, чтобы она написала об этом статью: чтобы хоть немного снизить вероятность такого исхода.

– Может, нужно что-то сделать? – шепотом спрашивает она Лору, примостившуюся рядом.

– Понятия не имею, – отвечает та. – Я никогда не бывала на таких сходках.

– Долго это продлится?

– Всю ночь.

– Почему это случиться! – плачет жена.

– Пришло его время, – говорит кто-то.

– Нет, – говорит Элва. – Здесь вмешался Иуда.

Женщины беспокойно задвигались. Кто-то затягивает:

Благословен Иисус, о мой прекрасный,Сладчайший вкус Божественных Небес,Спаситель любимый, свыше нам данный,Омыт любовью всеблагой.

Ренни становится не по себе. В комнате жарко и слишком много народу, запах корицы, кофе и пота – сладкий, душный, нездоровый запах, воздух кипит от эмоций, и все настолько напоминает Гризвольд, что просто невыносимо. «От чего она умерла, бедняжка? – От рака, да будет воля Его». Такие вот там велись диалоги. Ренни поднимается как можно тише и крадется по стеночке к выходу и на улицу, к счастью, дверь оказалась открытой.

Мужчины собрались на веранде, которая опоясывает дом с трех сторон. Пьют они не кофе; в неверном ночном освещении поблескивают бутылки, которые передаются из рук в руки. Ниже, в саду, еще больше мужчин, целая толпа, сборище, некоторые держат факелы, их голоса резки, неспокойны.

Пол тоже там, он стоит в стороне, его белое лицо сразу выделяется. Он видит Ренни, быстро хватает ее и подталкивает к стене.

– Ты должна быть в доме, вместе с женщинами.

Ренни хочется думать, что это не принижение, а свидетельство его заботы.

– Там дышать невозможно, – говорит она. – Что здесь творится?

– Пока ничего, – отвечает Пол. – Но все в дикой ярости. Ведь Пескарь родом отсюда, с Сент-Агаты. Здесь полно его родственников.

Кто-то приносит стул и ставит на веранду у самых перил. На него встает мужчина и смотрит на обращенные к нему снизу лица. Это Марсдон. Ропот смолкает.

– Кто убил этого человека? – говорит он.

– Эллис! – выкрикнул кто-то, и толпа подхватывает: – Эллис! Эллис!

– Иуда! – говорит Марсдон, точнее, уже кричит.

– Иуда! Иуда!

Марсдон поднимает обе руки вверх, и скандирование стихает.

– Доколе? – продолжает Марсдон. – Доколе? Сколько еще нужно трупов? Пескарь был хороший человек. Мы что, будем ждать, пока он прикончит нас всех? Мы много раз просили, но ничего не получили. И теперь возьмем все сами!

Крики, вопли ярости, затем чей-то чистый голос:

– Долой Вавилон!

Там, внизу, во тьме, начинается движение. Марсдон наклоняется и снова выпрямляется. У него в руках – небольшой ручной пулемет.

– Проклятье. Я же их предупреждал, – говорит Пол.

– О чем? – говорит Ренни. – Что они намерены делать?

Она чувствует, как забилось сердце, она ничего не понимает. Вот оно, «глубокое проникновение».

– У них мало оружия, вот в чем все дело, – говорит Пол. – И я не знаю, где Принц, он должен их остановить.

– А если не остановит?

– Тогда ему придется их возглавить. – Пол отрывается от стены. – Лучше возвращайся домой.

– Я не знаю дороги, – говорит Ренни.

– Лора знает, – говорит Пол.

– А как же ты?

– Не волнуйся. Я не пропаду.

* * *

Они идут задами, Лора впереди, Ренни за ней. По мнению Лоры, единственный верный путь – в обход. Под ногами сплошная грязь из-за дождя, но они уже не выбирают более сухой путь, идут прямо по лужам – слишком спешат, да и темно. Единственный источник света – окна небольших блочных домов, выходящих на улочки и стоящих на расстоянии друг от друга. Главная дорога пустынна, активное движение происходит дальше, на улицах, что ближе к морю. Они слышат крики, звон разбитого стекла.

– Витрины банков, – говорит Лора. – Чтоб мне провалиться.

Они переходят на другую сторону. Рядом мелькают факелы.

– Главное не попасться им на глаза, вот мой девиз, – говорит Лора. – В темноте любая добыча – твоя. Потом они, может, извинятся, но тогда уже поздно, верно? Кому надо, сведут старые счеты, не важно, по поводу чего буча.

Теперь слышна стрельба, прерывистое стаккато, и почти сразу свет в окнах мигает и гаснет, а гул голосов сникает, замирает.

– Это на электростанции, – говорит Лора. – Они захватят ее, потом здание полиции – на Сент-Агате всего-то двое копов, так что особо возиться не придется. А больше здесь и захватывать нечего. Ну, может, разнесут бар «Лаймового дерева» и нажрутся в хлам.

– Я ничего не вижу, – говорит Ренни.

Ее сандалии все в грязи, подол платья вымок. Ей не столько страшно, сколько противно. Вся эта буря в стакане воды, битье стекол – подростковый бунт, не более.

– Да брось, – говорит Лора, хватает Ренни за руку и тащит за собой. –