Царство небесное - Елена Хаецкая

— Мне думается, мессир, — сказал он Ридфору, — что вам хотелось досадить графу Раймону. Вы получили то, чего хотели, — будьте теперь снисходительны и умоляйте его о примирении, не напоминая о том, кто в вашем споре стал победителем!

— Я буду чертовски снисходителен, — сказал Ридфор. — Чертовски.

Он выдернул свою руку из пальцев Мулена и засмеялся, запустив пятерню в гриву своей лошади. Мулен посмотрел на него едва ли не с завистью: тамплиер представлялся ему в это утро матерым животным, не боящимся ран, которые он может получить в драке с другим хищником. Земля звенела под копытами — она пела от желания принадлежать Ридфору; голландец втягивал ноздрями воздух, точно присваивал его; и повсюду вокруг находились замки, принадлежащие его братии, и везде можно было видеть красный крест на белом плаще, и все эти люди не боялись смерти и не дорожили собой, и все они были послушны Жерару де Ридфору.

По большей части путники помалкивали. День тянулся вместе с дорогой; часы превращались в мили; вдали иногда празднично поблескивала вода, цветы выбегали на луга — словно бы специально ради того, чтобы приветствовать проезжающих сеньоров.

К вечеру впереди показался Наблус, принадлежащий Бальяну д'Ибелину. Здесь решили заночевать.

Человек, которого Ги де Лузиньян встретил тем пасхальным днем в Гефсиманском саду, был архиепископ города Тир — Гийом. Ги слышал — как и все в Иерусалиме, — что именно он должен был стать патриархом Иерусалимским; но его обошел Ираклий — благодаря своей дружбе с высокими лицами Королевства. Ираклий поддерживал Ги и Сибиллу; поэтому Лузиньян не вполне понимал, как относится к нему Гийом. Как к человеку, с которым близок его соперник? Как к нелюбимому королю?

При виде Ги архиепископ встал. Смутившись, король приблизился к нему, чуть нагибая голову и поглядывая исподлобья, по-детски, как будто в ожидании нагоняя. Гийом взял его за руку и поцеловал в губы ради пасхальной радости этого утра.

Ги смутился еще больше — от него крепко пахло вином. Но архиепископ ничего на это не сказал.

И неожиданно он — худенький, невысокий, сухонький — показался королю Ги самым близким из всех людей. Должно быть, оттого, что они вдвоем оказались в саду, не иначе.

Тихо голосили отдаленные колокола, заполняя долину.

Ги сказал:

— Я отправил Ибелина и с ним обоих магистров просить Раймона примириться со мной.

Гийом помолчал немного. Он выглядел спокойным, отрешенным.

— Умно, — проговорил наконец архиепископ.

— Он должен согласиться, — сказал Ги. — Глупо идти против всего Королевства! Даже мессир Онфруа признал мое право на трон.

— Мессир Онфруа — рыцарь без страха и упрека, — сказал Гийом. — Сэр Персеваль, который так и не решится задать вопрос о ране Увечного короля.

— А я? — спросил Ги.

— Вы? — старый архиепископ посмотрел ему прямо в глаза, и тут случилось невероятное: сухой хворост, которым мнился Гийом собеседнику, разом вспыхнул. С внезапной силой, страстно, Гийом сказал: — О, вы-то спросили об увечье! И Увечный король полюбил вас за это всей душой и сразу дал ответ… Да только вы — не Персеваль.

— О, если бы мессира Онфруа да соединить со мной, — сказал Ги, — да так, чтобы получился единый рыцарь… А мадам Сибиллу слить с госпожой Изабеллой… Как в той забавной песне мессира Бертрана де Борна о Составной Даме: глаза от госпожи такой-то, а нос — от такой-то, а сердце — от доброй дурнушки. Как бы он, дескать, любил сию Составную красавицу… Не слышали?

— Он выбрал вас, — сказал Гийом.

Ги не сразу понял:

— Кто?

— Увечный король… — Темные глаза архиепископа сверкнули. — Мой король! Вот кто. Онфруа понимает смысл случившегося, поэтому и поддержал вас.

— Вы были дружны с графом Раймоном, — задумчиво молвил Ги. — Расскажите о нем. Согласится ли он пойти на мир со мной? Он, великолепный потомок Раймона Тулузского, он, самый могущественный из моих вассалов, знатный, богатый, родовитый… Сто тысяч корней, пущенных им в Святой Земле! Согласится?

— Вы сами объяснили, почему ваша власть над ним — оскорбление, — произнес архиепископ со вздохом. — Он хранил детство моего короля, учил его владеть оружием, разговаривать с сарацинами… А я обучал короля священной истории, мы читали книги и изучали законы Королевства. И я, и Раймон — мы оба любили его. Как же нам с Раймоном было не любить друг друга?

— Граф Раймон очень горд, — сказал Ги.

— А вы?

— Я?

Ги сел на скамью, прижался спиной к старому дереву. Архиепископ рассматривал этого молодого человека в диаконском облачении, с легкими кругами под глазами — от бессонницы, с выгоревшими золотистыми волосами, с крепкими руками (вот и шрам через правую ладонь, а вот еще один, поменьше, у запястья). Новый король. Выскочка, вчера приехавший в Святую Землю из-за моря. Возлюбленный королевы. Плохая замена Прокаженному королю — но другой нет. Говорят, Ги добросердечен. Этого мало.

Гийом спросил:

— Вы любите эти деревья?

Ги спокойно протянул руку, провел пальцами по стволу.

— Очень, — ответил он, словно ожидал такого вопроса.

— Почему?

— Потому что деревья никогда не были изгнаны из рая, — проговорил Ги. — Они находятся одновременно и здесь, и там. Они видят Бога так, как никогда не видим Его на земле мы.

Гийом сел рядом с ним, сложил руки на коленях — словно собирался просидеть так в неподвижности целый день.

— Сад и одиночество, — проговорил он наконец. — Даже если все остальное будет у вас отнято. — Он резко повернулся, и снова Ги обожгло темным взглядом.

Ги склонил голову к его рукам, и архиепископ осторожно накрыл золотистые волосы короля своей маленькой старческой ладонью.

В Наблусе послы расстались: Бальян решил задержаться на день у себя дома, Мулен отправился дальше, к Назарету, а Ридфор повернул коня к замку Фев, который принадлежал тамплиерам.

Магистры разошлись без особенной печали. С Муленом отправились его госпитальеры; что до Ридфора, то он гнал коня и кричал на скаку от радости, потому что торопился оказаться среди собратьев.

Замок Фев, тамплиерская твердыня, с его квадратными башнями и высокими, толстыми стенами, и с ходами между внешней и внутренней стеной, и с великолепными бойницами, которыми истыкана внешняя стена наверху, и с подъемным мостом, — вся эта краса вырастала из местных скал и сливалась с ними. Дерева здесь почти не использовали, только для мебели, да и то не везде — в трапезной стояли огромные каменные столы, и их мыли, выливая бочку воды по всей огромной их поверхности. И скамьи там были каменными, но на них клали мягкие одеяла, ибо приглашались к трапезе не только суровые братья, но и нищие, и паломники, и странники, и больные — как полагалось по уставу, — и за всеми обездоленными и нуждающимися ухаживали нежнее, чем это делала бы родная мать.