Рассвет - Вирджиния Эндрюс

– Мне придется пропускать еду, – начала я, хватаясь за ниточку. – Но не потому что я этого хочу.

– Что? – Она перестала улыбаться, заметив настойчивость в моих глазах. – Что-то не так? О, пожалуйста, не говори мне, что произошло что-то нехорошее, – умоляла она, роняя вилку и прижимая ладони к груди.

– Я должна тебе сказать, – настаивала я. – Ты моя мать, и мне просто не к кому больше обратиться.

– Ты больна? У тебя ужасные колики в животе? Это твое особое время месяца? – спрашивала она и продолжала ковырять еду вилкой и внимательно изучая каждый кусочек, прежде чем быстро отправить его в рот. – Ничто не вызывает у меня большего раздражения и отвращения. Во время месячных я не вылезаю из постели. Мужчины просто не понимают, насколько им повезло, что им не приходится страдать от этого. Если в это время Рэндольф сердится на меня, я просто напоминаю ему об этом и он сразу же замолкает.

– Это не то. Я хотела бы, чтобы это было так, – возразила я. Она перестала жевать и уставилась на меня.

– Ты говорила со своим отцом? Он послал тебя к доктору?

– Я не больна, мама. Ну не в том смысле. Я просто пришла сюда после беседы с бабушкой.

– О, – вздохнула она, будто мой ответ все объяснил.

– Она хочет, чтобы я носила пластинку с именем Евгения на форме, – объяснила я. Я не стала упоминать бабушкиных слов о Филипе не только потому, что мне не хотелось смущать ее, но и потому, что сама не могла вынести подобного разговора.

– О, дорогая, – она посмотрела на свою еду, затем снова уронила вилку и отставила поднос. – Я не могу есть, когда возникают такие неприятности. Доктор говорит, что это повредит моему пищеварению и у меня будут жуткие желудочные спазмы.

– Мне очень жаль. Я не хотела помешать твоему ужину.

– Ну, ты это сделала, – вдруг резко сказала она. – Пожалуйста, не говори больше об этих вещах.

– Но… бабушка Катлер велела мне оставаться в своей комнате до тех пор, пока я не соглашусь носить пластинку, и она запретила приносить мне еду. Персонал определенно не будет обслуживать меня, если она им это прикажет.

– Запретить кормить тебя? – Она покачала головой и посмотрела в сторону.

– Ты не можешь поговорить с ней обо мне? – Попросила я.

– Ты должна была пойти к своему отцу, – ответила она, все еще не глядя на меня.

– Я не могу. Все равно он ничего не сделает, чтобы мне помочь, – пожаловалась я. – Я дала ему письмо для… для человека, который называл себя моим отцом, и он обещал, что отправит его, но вместо этого, он отдал письмо бабушке Катлер.

Она кивнула головой и обернулась ко мне, на лице ее была уже другая улыбка. Она была больше похожа на презрительную гримасу.

– Это меня не удивляет. Он легко дает обещания, а затем забывает, что обещал. Но почему ты захотела отправить письмо Орману Лонгчэмпу после того, как узнала, что он сделал?

– Потому… потому что я хотела, чтобы он рассказал мне о причинах, заставивших его это сделать. Я все еще этого не понимаю, и у меня не было возможности по-настоящему поговорить с ним, прежде чем полиция забрала меня и привезла сюда. Но бабушка Катлер не позволяет мне поддерживать с ним никаких контактов, – сказала я и протянула конверт.

– Почему ты отдала его Рэндольфу? – спросила мать, в ее глазах внезапно вспыхнуло подозрение.

– Я не знала, куда его отправить, и он обещал, что все разузнает и сделает это для меня.

– Он не должен был давать тебе таких обещаний. – Мать на мгновение задумалась, – ее взгляд стал отрешенным.

– И что я должна делать? – воскликнула я, надеясь, что она выполнит свой долг как моя мать и возьмет на себя ответственность за то, что произошло со мной. Но вместо этого она беспомощно опустила глаза.

– Надень эту табличку и снимай ее, когда ты не на работе, – ответила она.

– Но почему бабушка должна говорить мне, что делать? Ведь это ты моя мать, не так ли?

Она подняла глаза, ставшие еще темнее и печальнее.

– Да, – отозвалась она мягко. – Я твоя мать, но я не так крепка, как раньше.

– Почему нет? – Я была расстроена до глубины души ее слабостью. – Когда ты заболела? После того, как меня похитили?

Мать снова откинулась на подушки.

– Да, – ответила она, глядя в потолок. – После этого моя жизнь изменилась. – Она глубоко вздохнула.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Но я не понимаю. Именно поэтому я написала человеку, вырастившему меня, которого я считала своим папой. Откуда я была похищена? Из больницы? Или ты уже привезла меня домой?

– Ты была здесь. Это случилось поздно ночью, когда мы все спали. Один из люксов, которые мы держим закрытыми, был твоей детской. Мы так красиво оформили ее. – Она улыбнулась при этом воспоминании. – Красивые обои, ковры и новая мебель. Каждый день во время моей беременности Рэндольф покупал какую-то детскую игрушку или что-то, чтобы повесить на стенку. Конечно, он нанял и няню. Ее звали миссис Дальтон. У нее было двое своих детей, но они уже выросли и у них началась своя собственная жизнь, поэтому она могла здесь жить. Она провела здесь всего три дня. После того как тебя похитили, Рэндольф хотел, чтобы она осталась. Он всегда надеялся, что ты будешь найдена и возвращена, но бабушка Катлер рассчитала ее, обвинив ее в небрежном отношении к своим обязанностям. Рэндольф был очень огорчен всем этим и считал, что неправильно обвинять ее, но он не мог ничего сделать.

Она глубоко вздохнула, закрыла глаза, затем открыла их и покачала головой.

– Он стоял здесь, в дверях, и плакал как ребенок. Он так любил тебя. – Она повернулась ко мне. – Никогда не видела, чтобы взрослый человек вел себя так по-детски, когда ты родилась. Если бы он мог проводить с тобой все двадцать четыре часа в сутки, то он бы это сделал. Ты знаешь, что родилась с золотыми волосиками? Ты была такая маленькая, слишком маленькая, чтобы сразу забирать тебя домой. Потом Рэндольф все повторял, что лучше бы ты была поменьше. Тогда, может быть, мы не потеряли бы тебя. Он не отказался от поисков и надежды отыскать тебя. Любая ложная тревога заставляла его отправляться в путь по всей стране. В конце концов бабушка Катлер решила положить конец этим надеждам.

– Она поставила памятник, – сказала я.

– Я не знала, что тебе известно об этом, – произнесла мать, глаза ее расширились от удивления.

– Я его видела. Почему ты и отец позволили бабушке Катлер это сделать? Я же не умерла.

– Бабушка Катлер всегда была женщиной с сильной волей. Отец Рэндольфа говорил, что она цепкая, как корни дерева, и твердая, как кора. Она настаивала, чтобы мы посмотрели фактам в лицо и продолжали нашу жизнь.

– Но разве это не было ужасно для тебя? Почему ты согласилась сделать подобное? – повторила я. Я не могла представить себе, как мать могла согласиться символически похоронить своего ребенка, не зная наверняка, жив он или умер.