Луначарский - Юрий Борев

Воцарилось молчание, полное радостного возбуждения. Чувствуя, что восторженность, охватившая наркома, может остыть, Чуковский решил подогреть его интерес и после паузы обратил внимание на новую кипу листов:

— Я отыскал неизданное стихотворное обращение Некрасова к Достоевскому.

Луначарский взял в руки рукопись и стал читать:

Что ты задумал, несчастный?Что ты дерзнул обещать?..Помысел самый опасный —Авторитеты карать!..

В доброе старое время —Время эклог и баллад,Пишущей братии племяБыло скромнее стократ.

Чуковский, проявляя блестящую эрудицию, стал комментировать:

— Эти стихи относятся к историческому эпизоду: Достоевский по возвращении из ссылки затеял издавать журнал «Время» и опубликовал в 1860 году программу этого журнала, суть которой, во-первых, независимость от литературных авторитетов при полном уважении к ним; во-вторых, обличение литературных странностей эпохи. Достоевский писал: «Мы не побоимся иногда немного „пораздразнить“ литературных гусей…» Именно эти положения программы и вызвали шуточное обращение Некрасова к Достоевскому.

— Конечно же, Корней Иванович, эти стихи важно опубликовать. Каждая строчка классиков требует внимательного и бережного отношения. Кроме того, перед нами яркий эпизод литературного процесса шестидесятых годов прошлого века. Такие факты бесценны для истории литературы.

Чуковский, радуясь похвалам и восторгам Луначарского, продолжал представлять и нахваливать свою действительно богатейшую сокровищницу:

— А на следующей странице продолжение этого стиха. Всего пятнадцать четверостиший. Вот видите, в них о Майкове, и о Полонском, и о Фете, и о Тургеневе…

— Достаточно было бы одного имени Достоевского, чтобы этот стих был важен и интересен. А знаете ли вы, Корней Иванович, эпизод с Достоевским у могилы Некрасова? Мне об этом Георгий Валентинович Плеханов рассказал. Достоевский над гробом Некрасова сделал усилие над собою и, несмотря на то, что ему не были близки творчество и позиции покойного поэта, вымолвил: «Он был не ниже Пушкина». Однако обступившая могилу толпа молодых людей закричала: «Выше, выше!» Достоевский поморщился и продолжал: «Не выше, но и не ниже Пушкина». Опять хор молодых голосов: «Выше, выше!»

Чуковский восторженно воскликнул:

— Я не знал об этом эпизоде! Он бесценен для истории литературных отношений минувшего века. Таких неизвестных еще науке фактов много. Например, в бумагах Панаевой я нашел некрасовскую эпиграмму «Социалист» на пушкиниста и критика Павла Васильевича Анненкова. Эпиграмма имеет в виду переписку и встречи русского критика с Марксом, а также известное радикальное высказывание Анненкова, который писал Марксу, что осуждает Францию за то, что она не пошла дальше Робеспьера. Некрасов осмеивает эту революционную позу Анненкова — человека умеренного, аккуратного и ни к каким горячим убеждениям не способного. В доселе неизвестной концовке эпиграммы Некрасов иронизировал над Анненковым:

А впрочем, может быть и точноСоциалист он беспорочный…Пора, пора уж нам понять,

Что может собственных КатоновИ быстрых разумом ПрудоновРоссийская земля рождать.

Чуковский со дна чемодана достал еще одну пачку рукописей и стал их представлять наркому:

— Посмотрите! Это неизданная заметка Некрасова о Гумбольдте. А вот записи эпизодов из жизни декабристов, сделанные Некрасовым уже после окончания поэмы «Русские женщины».

— Интересно! Не собирался ли Некрасов написать поэму, посвященную жизни декабристов в Сибири? — предположил Луначарский.

— Это мне не приходило в голову! А ведь, возможно, собирался! — обрадовался Чуковский и продолжил представление своих богатств: — Вот до сих пор неизданные рукописи Некрасова: стихотворная пьеса «Как убить вечер». Из драматической поэмы «Медвежья охота», стихи, посвященные матери поэта, и черновой автограф стихов «Поэту» и «Сон Петра Ивановича».

Луначарский взволнованно воскликнул:

— Это огромные, бесценные сокровища! Революция должна вернуть их народу!

За дверью раздался шум какого-то спора. Луначарский выглянул и ахнул: вся приемная была полна народу. Нарком взглянул на часы и про себя подумал: «Я разговариваю с этим человеком уже около часа. Я увлекся. Ужасно неудобно получается. В приемной сидят люди, ждут, у многих срочные и неотложные дела, ждет академик Кони…» — вслух же произнес из полуоткрытой двери в приемную:

— Прошу извинить меня, я через минуту освобожусь.

Луначарский прикрыл дверь и вернулся в кабинет к своему креслу, но садиться уже не стал, давая понять, что беседу следует закончить. Чуковский стал торопливо собирать в чемодан рукописи. Луначарский успокоил его:

— Не торопитесь, пожалуйста, а то помнете листы рукописей, а они бесценны. Необходимо как можно скорее издать максимально полное собрание сочинений Некрасова. Революция должна нести свободу не только гражданам современной России, но и ее классикам. Советскому читателю надо дать советского Некрасова. Возьмитесь за это дело. Не один, конечно…

— Охотно включусь в эту работу, — сказал Чуковский.

Луначарский подошел к двери, приоткрыл ее и пригласил своего секретаря:

— Будьте добры, запишите, пожалуйста.

Секретарь сел за машинку и быстро застучал под диктовку наркома.

— «Уважаемый…» Поставьте многоточие и от руки впишите нужные фамилии. Ниже пишите текст: «Приглашаем Вас на заседание Комиссии по изданию русских классиков при Комиссариате просвещения. Повестка дня: общие организационные вопросы работы комиссии; об издании собрания сочинений Некрасова; назначение редактора собрания сочинений Некрасова.

Заседание состоится в помещении Наркомпроса в 10 часов утра 24 февраля 1918 года».

Луначарский прервал диктовку и сказал, обращаясь к Чуковскому:

— Редактором мы назначим Блока, а его заместителем и помощником — вас, Корней Иванович. Будьте здоровы и приходите на заседание.

Чуковский, попрощавшись, ушел, а нарком обратился к секретарю:

— Пошлите, пожалуйста, это приглашение Корнею Чуковскому, Александру Блоку, Натану Альтману и товарищам Лебедеву-Полянскому и Керженцеву.

В 1926 году в кооперативном писательском доме в районе улицы Герцена собрались литераторы. Троцкий в те поры старался играть роль мецената. Сталин тоже стал наведываться на литературные посиделки. Как-то раз он спросил у Всеволода Иванова: