Рабыня Вавилона - Джулия Стоун

Занятия в высшей школе Эсагилы стали ему в тягость. Древние языки — то, что раньше возбуждало его любопытство, — теперь вызывали раздражение. Что-то иное, новое, манило его, но что, Адапа еще не понял.

Все-таки он узнал имя хозяина Ламассатум. Это был Нингирсу, главный писец принцессы. Очень богатый человек. Но у Адапы достаточно денег, чтобы купить у него рабыню. Другие варианты он не рассматривал. С холодной уверенностью он думал о том, что скоро Ламассатум станет его супругой.

Как он жил до нее? Как жил все эти восемнадцать лет? Теперь ему казалось, что все те туманные, золотые, спокойные годы были лишь предисловием к бытию настоящему. И вот он испытал любовь и страдание, и прошлое ушло, распавшись на составляющие. Адапа словно вылез из кокона — мокрый, дрожащий, раненый навылет, но знающий, что существует любовь, и что одна она и есть величайшая ценность этого мира. Теперь, задыхаясь от боли, нужно найти в себе силы, чтобы расправить крылья и подняться над землей. Молодая бабочка в лучах утреннего солнца.

Адапа подошел к мосту и с удивлением увидел, что настил не разобран. Это было кстати. Поутру он собирался отправиться к Нингирсу. Нужно было выспаться и привести себя в порядок.

За рекой мерцали огни Старого города. Светился храм, венчавший Этеменанки, на террасах дворца мигали светильники, похожие на заплаканные глаза. Луна светила ярко, клинок реки отливал белой сталью. У отвесных берегов лежала густая тень. Яркая рябь волны меркла, касаясь ее. В непроницаемости тьмы берега было что-то смутно влекущее, даже пугающее. Адапа постоял, глядя вниз, потом спустился с насыпи.

Запах реки глушил все остальные запахи. Пахло мокрой глиной, гниющей водной травой, моллюсками. Это было глупо — бродить здесь во мраке, спотыкаясь о камни, слушать, как где-то воют собаки. Он подошел к лачугам, сгрудившимся у воды. По-видимому, это была рыбацкая община. В одном из домов маячил подслеповатый огонек, несуразно, пьяно причитала какая-то женщина.

Адапа присел на камень, еще теплый с вечера. Мерцали звезды, Скорпион сместился, ореол вокруг луны отливал красным. Что-то неестественное было во всем происходящем, в притихшей ночи. Он мог бы сказать твердо, что ситуация повторяется, что-то похожее уже было. Вот так же он сидел здесь, думая о Ламассатум, и река, вся белая от луны, сонно переворачивалась с боку на бок.

Старая деревянная пристань, такая же безнадежная, как лачуги, врезалась в тело реки, дрожало ее черное искривленное отражение. Несколько лодок качались на приколе. Адапа отвернулся. Пора уходить. Завтра предстоит нелегкий день, решится его судьба. Он предвидел тяжелые сражения с домочадцами, ненависть, которой они одарят его. Но это — его жизнь, и прожить ее может только он.

Что-то привлекло его внимание на реке. Он вгляделся в синий бархатный сумрак. В тени пристани что-то происходило, какой-то плеск доносился с той стороны. Пришло чувство беспокойства и осталось легким покалыванием где-то под сердцем. От пристани отошла лодка; луна щедро и радостно посеребрила ее. Лодка качалась на волнах, медленно разворачиваясь. Тот, кто сидел в ней, либо не умел грести, либо был слишком слаб. Наконец лодка развернулась и пошла на середину реки. Теперь Адапа глядел не отрываясь.

Завыла собака. Человек поднялся, и Адапа увидел, что это молодая женщина. Она постояла минуту и бросилась в воду. Ошеломленный, Адапа стоял на берегу, глядя, как смыкаются лунные круги над самоубийцей. Пустая лодка качалась, поворачиваясь к нему кормой.

— О боги! — прошептал Адапа. Оцепенение в следующее мгновение прошло, он бежал к пристани. Сердце колотилось в груди, словно ему было тесно и оно собиралось покинуть тело Адапы.

Он ринулся в реку. Вода оглушила, полилась в нос, рот. Адапа вынырнул, отплевываясь и кашляя. Нырнул снова. В глубине был чернильный мрак, только у поверхности летали бледно-голубые блики, и дрожало серебристое пятно. Адапа рыскал во мраке, хватая руками одну пустоту. Подплыл ближе к лодке, которая гигантским пером качалась наверху. «Здесь, она должна быть где-то здесь», — пронеслось в голове. Больше задерживать дыхание он не мог, снова с шумом вырвался на поверхность, хватая ртом воздух. На миг Адапе показалось, что не достанет уже мужества нырнуть еще раз. Он зажал нос и ушел в глубину.

Адапа руками ощупывал камни, ускользающий ил. Нет ничего. Ничего вновь. Он коснулся чего-то мягкого и с ужасом понял, что это рука. Утопленница лежала на самом дне, в неглубокой воронке. Адапа потащил ее за одежду, с силой отталкиваясь от пластов воды. Спешил. Глаза ее были закрыты, бледное лицо осветила луна. Лодку отнесло течением, догнать ее не было возможности. Адапа поплыл к берегу. Девушка оказалась легкой, Адапа вынес ее на шуршащую гальку.

Кровь шумела у него в голове. Он прижался ухом к груди девушки, ощутил щекой мертвый, мокрый холод ее платья. Она была жива. Адапа приподнял ее голову. Узкое лицо, наполовину очерченное резким лунным сиянием, тонкие черты, посиневшие губы. Счет шел на секунды, она безмолвно умирала. Адапа растерялся, он не знал, что сделать, как помочь ей. Он схватил ее на руки и побежал к ближайшему дому. Дверь хижины оказалась открытой. Кто-то косматый, в тряпье, стоял с лампой в руках. Адапа вошел. Потолок в комнате был такой низкий, что он касался его макушкой, и волосы цеплялись за сухой тростник. Кто-то задвинул дверь, отсекая комнату от ночи, пошел за ним. От света лампы вырастали страшные тени, взгляд Адапы метался в панике в поисках постели.

— Сюда клади, сюда! — услыхал он.

Затем Адапа разглядел пергаментную руку старухи с указующим перстом.

— Вот сюда, вот, отец мой. В угол, на циновочку. Все видела, все, — бормотала она, становясь на колени перед утопленницей. — А ты выйди, постой снаружи. Я ее оживлю, уж я-то знаю, как.

Адапа попятился, не отрывая глаз от безжизненного тела, лежащего на полу, страдальчески запрокинутой головы. Кое-как выбрался наружу. На него зло глядели звезды. Он не знал, куда ему деться. Возбуждение не проходило. Сердце бешено колотилось, тягостно ныли виски. Он сел на связку хвороста, обхватив голову руками. Кто-то потряс его за плечо.

— Что ты, плачешь, что ли?

Подбоченившись, перед ним стояла полная женщина с накрашенным лицом.

Адапа покачал головой.

— Нет. Ты кто такая?

— Я-то? Живу здесь, а что?

— Я девушку принес к вам. Как она? Жива?

— Кто? Утопленница твоя? Жива. Мамушка хлопочет. Сколько мы таких повидали! Что глядишь? Или не заметил меня, как заходил?

— Не видел…

Женщина наклонилась над ним, глядя в его глаза. В глубоком вырезе виднелась ее огромная голая грудь. На шее качался амулет.