Плач льва - Лариса Райт

«Итак, маски сброшены. Цель визита ясна. Что ж, мне тоже ни к чему притворяться».

— Мне кажется, — Женя даже приподнялась на подушках, — это не ваше дело.

— Мой сын — не мое дело? Вот это новости!

— Наша личная жизнь вас не касается.

— Ваша — нет. А вот его даже очень. Если бы это могло относиться к тебе, я бы непременно сказала, что, когда ты станешь матерью, поймешь, но, к сожалению, ты не сможешь понять никогда, что мать не может спокойно смотреть на то, как ее ребенок рушит свою жизнь.

— Майк рушит свою жизнь?

— Конечно! — Линда даже всплеснула руками и уставилась на Женю такими удивленными глазами, как будто пыталась и не могла смириться с мыслью, что в собеседницы ей досталась форменная идиотка, которая ничего не смыслит в жизни и которой нужно все разжевывать и излагать в деталях и подробностях вместо принятых в приличном обществе намеков и полутонов.

— Я не понимаю.

— Хорошо. Если ты настаиваешь, не буду лукавить. Оставаясь с тобой, мой сын делает себя несчастным.

— Я этого не замечаю, — Женя говорила категорично, старалась прибавить голосу уверенности, а взгляду — достоинства.

— Пока нет, Джейн. Но рано или поздно это станет очевидным. И если не для тебя, то для него. Его станут мучить эти узы, взятые на себя обязательства, от которых невозможно отказаться. Ты ведь понимаешь, развод в приличном обществе — страшный скандал.

— Развод в приличном обществе — юридический акт, совершенный по волеизъявлению двух взрослых людей. И, честно говоря, я совершенно не понимаю, почему мы обсуждаем расторжение брака, который еще не состоялся.

— Вот именно, Джейн. Наконец-то ты меня понимаешь!

Женя не понимала ровным счетом ничего, но объяснения не заставили себя ждать:

— Для того чтобы не разводиться, этот брак не стоит и заключать.

— Вы хотите сказать, что…

— Что тебе не стоит выходить замуж за моего сына. Подумай о нем. Ты же любишь его. Разве должен он расплачиваться за то, что случилось, вместе с тобой?

Женя не знала, откуда взялись у нее силы, чтобы не закричать, не сорваться, не вцепиться в это исполненное фальшивым сочувствием холеное лицо, не оттолкнуть эту лживо-ласковую, положенную на ее плечо руку. Как смогла она держать удар и отвечать спокойно, ничем не выдавая охвативших ее одновременно брезгливости, ненависти и отчаяния?

— Мне кажется, Майк сам должен решать.

— Что ты! — Линда снова всплеснула руками и даже улыбнулась краешком рта, демонстрируя таким образом всю несуразность Жениного высказывания. — Это просто нелепо! Неужели ты можешь предположить, что мой сын способен оттолкнуть человека, с которым случилось несчастье? Он не так воспитан.

«Сложно представить, что его воспитали вы», — девушка с трудом удержалась от того, чтобы не произнести этого вслух.

— Джейн, если ты любишь его, ты дашь ему свободу! — Вызов был сделан, и Женя с готовностью подняла перчатку:

— Но если он меня любит, он не позволит мне этого сделать. — Она говорила зло, гордо и, хотя продолжала лежать на кровати, была уверена, что возвышается над собеседницей.

Линда поднялась, прошла к двери, обернулась и бросила на Женю последний, теперь уже вполне искренне сочувствующий взгляд.

— Если любит, — произнесла она на прощание и захлопнула дверь.

Миссис Каннингем удалилась непобежденной. Она добилась того, чего хотела: посеяла сомнения, заставила думать, обращать внимание на мелочи, искать доказательства. И хотя жизнь после выписки из больницы постепенно вернулась в обычную колею, Женя никак не могла заставить себя забыть то короткое, но так много значащее и столь многое объясняющее «если». Девушка пыталась убедить себя в беспочвенности подозрений, но старания были безуспешными. Ей просто необходима оказалась возможность проверить истинные чувства молодого человека, который вновь вернулся к разговорам о свадьбе, предлагал назначить точную дату, составить список гостей и выбрать имя ребенку, которого они усыновят, как только поженятся. И было во всем этом столько поспешности, будто он действительно пытался отрезать себе пути к отступлению.

Женя присматривалась к деталям, анализировала слова и поступки, но делать ничего не делала. И, наверное, так ничего и не предприняла бы: вышла бы замуж и со временем все же сумела выкинуть из головы все свои сомнения, если бы не…

— Отличный номер с афалинами, — полетело вслед Жене, когда она мчалась по коридору океанариума. Девушка резко остановилась. Конечно, русская речь в Австралии не такая уж редкость, но все же услышать ее на работе было полнейшей неожиданностью.

— Спасибо?

— Я — Дмитрий. Ищу номера для своего дельфинария.

— Для своего дельфинария? Где?

— В Москве. Поедете?

— Разве что на гастроли.

— Там видно будет.

И Женя поехала, решив, что вынужденная разлука — самый лучший способ разрешить все сомнения. Майк возражал, протестовал, заглядывал в глаза и в отчаянии повторял:

— Я без тебя не справлюсь.

Женя верила и чувствовала радость, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. По ней заранее скучали, с ней не хотели расставаться, ее боялись отпускать. Но, как оказалось, Майк боялся не справиться вовсе не с грустью из-за невозможности видеть любимую женщину, он был заранее напуган тем, что, получив глоток свободы, не сможет ею не воспользоваться и изменит тем благородным помыслам, которые руководили его поступками в последнее время. Так и случилось. Уже через месяц одна из сиднейских приятельниц обеспокоенно сообщила Жене в телефонном разговоре, что Линда прислала на стажировку в больницу Майка свою аспирантку и, конечно же, не преминула попросить сына оказать молоденькой, симпатичной и «ах, такой одинокой в Сиднее» девушке должное гостеприимство. Резюме приятельницы было коротким:

— Возвращайся в Австралию немедленно!

Женя и не думала медлить. Уже через несколько минут она отменила бронь обратного билета, заручилась согласием владельца московского дельфинария включить ее номер в постоянную программу и отправила в Сидней уведомление о своем увольнении.

— За любовь надо бороться! — отчаянно убеждала ее мама, которая теперь никак не могла смириться с тем, что ее дочь так и не станет миссис Каннингем, не будет жить на берегу океана и вращаться в обществе мировой музыкальной элиты. Что могла ответить ей Женя? Какие аргументы привести? Чем успокоить? Только одним:

— За любовь, мама, за любовь…

Почему люди могут любить на протяжении двадцати лет, а перестают любить неожиданно, например, в четверг на прошлой неделе? Никто не знает ответа на вопрос, откуда приходит и куда исчезает это чувство. Не знала и Женя. Сколько ни пыталась, не могла осознать, когда, как, почему тот узел, который привязывал к ней Майка и заставлял бессчетное количество раз пересекать мир, стал слабеть и в конце концов развязался вовсе. Майк пытался снова затянуть его и заранее знал, что без Жениной помощи ему не справиться. А Женя помогать не хотела, не желала строить зыбкие замки из песка, которые в любой момент могут рассыпаться. Она не хотела бороться за то, что ушло у него, а в ней осталось. Это он не мог справиться без нее, а она вынуждена была без него справляться. Без него снова привыкать к жизни в уже ставшей чужой Москве, без него слушать радио, угадывая с первых аккордов разрывающие душу его любимые мелодии, без него сосуществовать с мыслью о том, что у нее никогда не будет детей, без него придумывать новые номера, расти, подниматься, становиться старшим тренером, заместителем директора и, наконец, директором дельфинария. Женя ни разу не пожалела о мгновенно принятом решении остаться в Москве. Уже через год после возвращения она знала, что молодая, симпатичная австралийская аспирантка ждет ребенка, и это событие казалось ей логичным и правильным. В ней не было злости. Она простила и отпустила и Майка, и его мать, и тем более его ни в чем не повинное будущее дитя.

«Время лечит», — снова говорили все вокруг. И оно действительно исцеляло: поило живительной микстурой в виде профессиональных успехов, кормило таблетками смеха, улыбок, внимания появившихся на свет племянников, выбрасывало дозами целебного спрея возникающие периодически потоки мужского внимания. Женя лечилась. Она старалась не вспоминать ни о Майке, ни об Австралии, ни обо всей истории ее так и не состоявшегося семейного счастья. И только одно не могла она забыть, только одно при всем желании не могла простить, только одного не могла принять: появления на горизонте той самой безразличной ко всему волны. Она появлялась снова и снова: приходила в снах, возникала в памяти, рождалась в вопросах людей.

Вот и сейчас мужчина пытливо смотрит на нее и мягко, но вместе с тем требовательно повторяет:

— Расскажешь?