Морской пейзаж - Сётаро Ясуока

Сётаро Ясуока

Морской пейзаж

Сквозь стекло свинцово поблескивало море в заливе Коти. В маленьком такси было душно, как в жарко натопленной бане. Когда машина миновала пристань, поднятая ветром белая пыль, летевшая с известкового завода, точно занавес, повисла перед лобовым стеклом.

Синтаро взглянул на сидевшего рядом отца, Синкити. Вытянув загорелую шею и опершись руками о спинку водительского сиденья, он смотрел прямо перед собой, от напряжения морщины на его щеках обозначились резче, и казалось, он улыбается. Синтаро не видел его лица целый год – несколько не-сбритых волосков на шее стали длинными, не меньше сантиметра. Маленькие глазки на круглом лице пожелтели, точно желатин, и стали безжизненно тусклыми, как у всякого несчастного человека.

– Так что же там все-таки случилось?

– Телеграмма какая-то странная, может, уже умерла? Там не сказано, чтобы обязательно приехали сегодня же вечером, хотя ясно, что теперь это уже только вопрос времени, – ответил Синкити. Он говорил медленно, напоминая пережевывающего пищу быка, у которого в углах рта пенится слюна.

– Понятно.

После слов отца ответ Синтаро прозвучал чересчур сухо. Он до конца опустил стекло, но ветер с моря, где царил вечерний штиль, был таким горячим, что в машине не стало прохладнее. Закатывая рукава рубахи, прилипшие к потным запястьям, он попытался вызвать в памяти ощущение, будто переодеваешься в сухое белье… Неожиданно в нос ударила вонь протухших рыбьих потрохов. Перед машиной, пронзительно кудахча, проскочила стайка кур, густо обсыпанных белой пылью. Почти касаясь друг друга крышами, тянутся грубо сколоченные, покосившиеся деревянные хибары. Это район, где живут отверженные, так называемые «буракумин» – «жители поселков». За поселком дорога, до этого крутая, становится пологой, а чуть дальше разветвляется. «Приехали», – подумал Синтаро. В прошлом году на этом самом месте водитель включил радио. Машина была большая и старая, рядом с водителем устроился Синтаро, а сзади, усадив между собой мать, – отец и тетка. В багажнике лежало уложенное в чемоданы постельное белье… Плохо настроенный приемник, едва миновали поселок, истошно завопил. Передавали комическую сценку. Сквозь взрывы хохота доносился пронзительный женский голос. «Выключите!» – хотелось крикнуть Синтаро, но он так и застыл с открытым ртом, ничего не сказав. Водитель предупреждающе поднял руку в черной кожаной перчатке и резко повернул руль. В глаза бросились красные флажки закусочных по обеим сторонам узкой улочки. Синтаро растерянно сказал:

– Нет, это не та улица.

Нажав ногой на тормоз, водитель недовольно посмотрел на него сквозь темные очки. Отец и тетка подались вперед. В зеркале заднего вида отражалось крохотное лицо матери. Смеющееся лицо. Синтаро непроизвольно принялся подпевать актрисе, исполнявшей модную песенку.

– Если вам нужно К., то это как раз К. и есть. Раздраженный голос водителя прозвучал очень громко в

тесном салоне машины. Отец хотел что-то ответить, чтобы удержать его, Синтаро поспешно сказал:

– Нет-нет… Место, куда мы едем, действительно недалеко от К., но нужно повернуть вон там.

Машину окружили люди. Рядом с закусочными с навесов крыш свешивались синие и красные купальники. Водитель с досадой щелкнул языком.

– Вы сказали, поедем в К., я подумал, что вам нужен К. Куда поворачивать? Направо, налево?

– Налево. Но все равно придется чуть-чуть вернуться назад…

– Назад? Ничего не понимаю, куда же вам надо?

– Куда? – прошептал Синтаро. Почему он не может сказать этого? У него была совершенно определенная причина. Матери не следовало знать, куда ее везут. Но только ли в этом дело? Если бы только в этом, то почему вчера вечером, заказывая машину, он не нарисовал водителю точный план? Машина, словно демонстрируя единодушие с рассерженным водителем, время от времени подвывала. А толпа вокруг нее становилась все больше. Это были курортники. Они с любопытством заглядывали в остановившуюся машину, надеясь, наверно, увидеть внутри утопленника. Иначе зачем бы ей останавливаться. Синтаро шепнул на ухо водителю:

– Эйракуэн, знаете? Туда-то нам и нужно.

– Эйракуэн? – переспросил водитель намеренно громко.

Толпившиеся вокруг машины отпрянули назад. Водитель выключил радио, медленно повернулся к Синтаро и, перейдя на нарочито грубый осакский диалект, протянул:

– Чего ж сразу не сказали? – Он покрутил пальцами у виска и, резко повернув руль, поехал назад. Синтаро почувствовал, как еле сдерживаемая тревога превращается в нечто похожее на беспредметную злобу.

Даже теперь, спустя год, Синтаро не мог понять, что же все-таки это было за чувство. Пожалуй, не злоба на окружающих, а самая обычная растерянность. Но так или иначе, благодаря тому случаю, казалось бы совсем незначительному, перед глазами у него ясно, точно это была картина, возникло все, что он тогда делал.

– Потом вместе поедем в Токио, – сказал он матери. – Вернемся в Токио. Но сначала проведем денек в К. – Они сидели в полутемной столовой, освещенной тусклой лампочкой, и мать, неожиданно взбодрившись от его слов, принялась мыть пол в прихожей…

Такси ползло вверх по крутой дороге. Здесь начиналась территория лечебницы. По обеим сторонам дороги на склонах росла вишня.

– Весной сюда приходит из города масса народу полюбоваться цветущей вишней.

Это, вспомнил Синтаро, говорил ему молодой санитар, когда он впервые посетил лечебницу, чтобы навести справки. Тут и в самом деле должно быть очень красиво весной. Склоны сплошь в цветущих вишнях. Но он не мог представить себе, что на территории лечебницы возможно веселье, характерное для тех мест, куда сходятся люди для любования цветущей вишней. Все выглядело слишком прилизанным, недоставало естественности, необходимой для такого праздника. Вопреки словам санитара Синтаро представил себе цветущие деревья, погруженные в безмолвие, а вовсе не праздничное веселье. Ему казалось, будто глянцевые от сочащегося весеннего сока стволы вишен, впитывая из почвы невидимые «флюиды безумия», брезгливо стряхивают их с себя в виде розовых лепестков. Посреди склона дорога снова раздваивалась; налево указывала стрелка с надписью:

Машина одним рывком преодолела косогор. Обзор сразу расширился, и в сгущавшихся сумерках перед глазами возникли маленькая бухта и подковой окаймляющее берег недавно выстроенное белое бетонное здание – пейзаж точно цветная картинка с коробки шоколадных конфет.

Лечебница.

– Нравится? Красиво и нарядно, правда? Оборудование – сами понимаете, провинция, – конечно, устарело, так что нейрохирургические операции, например, делают здесь весьма редко… Но все равно само здание – красивое и нарядное.

Это тоже сказал тот молодой человек, который хвастался вишней на склонах. И Синтаро, сомневавшийся, что в эту вишневую аллею ходят любоваться цветами, без возражений принял слова «красиво и нарядно». Да и какие нужны объяснения, чтобы увидеть, как прекрасен этот пейзаж. Но, поразмыслив над словами молодого человека, он решил, что имелась в виду стерильная уборка лечебницы. Действительно, здесь гораздо красивее и опрятнее, чем в любой клинике в пригородах Токио, которые видел Синтаро… Такси стало осторожно спускаться по извилистой дороге, прорезавшей склон.

В вестибюле горел свет. Перед самым подъездом расстилалось спокойное, как пруд, море, сверкавшее последними отблесками уходящего дня, но уже приближалось время отбоя, когда в лечебнице выключается свет, и поэтому больных не было видно.

– Ты пойдешь взглянуть, как она? – жалко улыбаясь, спросил отец, глянув на сына.

– Разумеется, – раздраженно ответил Синтаро.

Это же естественно – ведь он приехал навестить умирающую мать. Но пока он в сопровождении санитара, светившего карманным фонариком, шел по длинному коридору, где уже был погашен свет, ему вдруг показалось, что он ведет себя несколько театрально. Действительно ли он хочет увидеть мать? Какой смысл идти к человеку, находящемуся в бессознательном состоянии? Может быть, он сейчас торопливо шагает по коридору только потому, что должен исполнить сыновний долг?

– Сюда, – сказал провожатый, взмахнув фонариком. Синтаро, направившийся к противоположной лестнице, остановился и надел шлепанцы.

– Ее перевели в эту палату…

Молодой человек произнес это официальным тоном, точно настаивая на своей правоте, и пошел вперед, указывая путь. Когда мать клали в больницу, то специально оговорили: палата должна быть светлой, с видом на море. Интересно, давно ли ее перевели сюда? Но сейчас задавать этот вопрос ему представлялось бессмысленным. Металлическая дверь. В ноздри ударил кисло-сладкий запах. По обеим сторонам коридора шли палаты для тяжелобольных. На окошках, выходивших в коридор, прочные металлические решетки и толстые проволочные сетки, из-за которых, казалось, доносятся безмолвные вопли. С каждым шагом его все сильнее охватывал животный страх. Луч фонарика, которым светил провожатый, причудливо двигаясь из стороны в сторону, вдруг выхватывал из тьмы прильнувшие к сетке лица, горящие глаза, впивавшиеся в Синтаро. Лишь одна дверь слева была полуоткрыта.