Малой кровью - Виктор Павлович Точинов

Отсутствие его аппаратуры сразу почувствовалось на кочевье. Что пропала возможность экстренной связи с правлением, так это полбеды и забота в основном бригадира Ферапонтова. Но теперь и новости приходилось узнавать с запозданием, из газет трех-четырехдневной давности, — радиотрансляционная линия на кочевье не была протянута.

Последним, за день до смерти деда, отправился в военкомат гуртовщик Жанлыс, хоть и было ему уже сорок с хвостиком. А в промежутке между отъездами Феденьки и Жанлыса забрали многих других мужчин бригады. Проще сказать, кто остался: Бикхан с дедом, сторож Пантюхин (возраст за пятьдесят и третья группа инвалидности), бригадир Ферапонтов (имел бронь) и еще двое мужчин, но те все же могли уйти на войну, поскольку брони не имели и были примерно ровесниками Жанлысу, за сорок, а того призвали.

Женщины, как уж могли и умели, заменили ушедших мужей. Совхозный детский сад перевели на круглосуточный и полнонедельный режим, организовали в нем новые группы, — и матери, сидевшие до того с малышней, вышли в поле, план сам себя не выполнит.

Над Бикханом женское пополнение бригады немедленно установило нечто вроде шефства. То одна, то другая заскакивала вечером, приносила еду, — женщины жили в летниках по двое, по трое, стряпали по очереди, а ему в одиночку никак не получалось управиться с ежедневной готовкой ужинов-завтраков, до койки бы доползти, умаявшись на работе.

Сегодня навестила Алевтина, невестка их кухарки, — вдова, оставшаяся без мужа еще в Финскую.

— Голубцов тебе принесла горяченьких, — кивнула она в сторону кухоньки, — а обратно никак, вышла и чуть не утопла. Да и страшновато среди молний шагать, у моей бабушки золовку так убило, тоже в грозу через поле шла... У тебя посижу, пока не кончится, пообсохну чуть.

Бикхан хотел сказать, что есть у него дождевик, и он охотно даст им попользоваться, но не сказал. Потому что промокла Алевтина до нитки, и это не фигуральное выражение. Ситцевое платьишко Алевтины облепило ее тело, обрисовало до мельчайших деталей, вроде и одета женщина, а стоит как голая.

Фигура у нее была такая, что Бикхан почувствовал, как кровь приливает к лицу. И не только к лицу.

Алевтина словно бы не замечала его смущение.

— Знобит, переодеться бы в сухое надо. — Она повела взглядом вокруг. — Даже накинуться у тебя...

Конец фразы заглушил удар грома, но Бикхан понял смысл. Жил он с дедом (а теперь в одиночку) в условиях спартанских. Платяных шкафов в летнике не водилось, одна морока с ними при переездах. Вся одежда была развешана по стенам, и, действительно, едва ли что-то из небогатого гардероба парня подошло бы Алевтине, была она и ростом повыше, и телом крупнее.

— Ладно, в простыню замотаюсь, пока платье у плиты просохнет, — решила Алевтина. — А ты отвернись и тоже раздевайся, простудишься ведь. Или на кухню выйди, если стеснительный.

Бикхан и без того уже стоял, отвернувшись. Его штаны свободного кроя облепили сейчас тело на манер платья Алевтины, и скрыть, какое впечатление произвела на парня гостья, не представлялось возможным. Не глядя, он схватил со стены первую попавшуюся одежонку и вышел.

В кухне было темно, сверкавшие за окном молнии подсвечивали ее на миг, а затем, по контрасту, становилось еще темнее. Бикхан стоял с одеждой в руке и не спешил переодеться. Его, удивительное дело, бросило и в жар, и в озноб одновременно, сердце стучало в груди, как отбойный молоток передовика Стаханова.

За спиной скрипнула дверь. Свет из комнаты пробился в кухню.

— Ты что мерзнешь, не переодеваешься? Устал? Помочь?

Женская рука скользнула по его груди, нащупала пуговицу рубашки. Он обернулся, хотел сказать, что справится сам, — и язык прилип к гортани. Платье Алевтина сняла, но в простыню, обещанию вопреки, не замоталась, и ничего другого не надела...

Она толкнула дверь, погрузив кухню во мрак, шагнула вперед и оказалась вплотную.

— Нецелованный, — сказала Алевтина пару минут спустя. — Сладенький...

На следующий вечер она пришла снова, подвинув кого-то в шефской очереди. Выставила на плиту горшочек с супом, маленькую кастрюльку с чем-то еще, и держала себя так, словно и не произошло у них с Бикханом ничего здесь на кухне, и позже не произошло, в комнате на кровати. Говорила о каких-то пустяках, о бригадных делах, Бикхан все пропускал мимо ушей, не понимая, что ему сказать и как вообще себя держать. Обнять, поцеловать? А если она уже жалеет о вчерашней минутной слабости (ладно, не о минутной, о затянувшейся до раннего утра слабости) и закатает в лоб половником, благо тот под рукой? Поговорить, выяснить отношения, определиться? А как начать?

Так ничего и не придумал, Алевтина засобиралась обратно, искоса на него поглядывая. Бикхан подумал с легкой обидой:

«Ну и ладно, буду считать, что не было ничего, приснилось всё в грозу».

На пороге, уже распахнув дверь, она остановилась.

— Ой, кажись, снова гроза собирается... Пережду у тебя, пожалуй.

Учитывая, что в тот вечер на небе не виднелось ни единой тучки, заявление было смелым, и Бикхану добавило смелости тоже, всю нерешительность как метлой вымело. Пережидали «грозу» опять до утра.

Так у них и повелось. Каждый вечером приходила Алевтина (разогнав, очевидно, прочих шефствующих) и уходила в предрассветный час, а днем они делали вид, что шапочно знакомы. Хотя шило в мешке не утаишь, и многие, наверное, знали. По крайней мере кухарка Стеша, свекровь Алевтины, начала поглядывать на Бикхана как-то странно. Пожалуй, неприязненно, но ничем иным не выдавала, что посвящена в сердечные дела невестки.

Порой днем приходили Бикхану мысли, что надо как-то эти отношения заканчивать, она же в матери ему годится, у нее двое детей уже в школу ходят (он преувеличивал, разница в возрасте составляла не то одиннадцать лет, не то двенадцать). Но главное даже не в том. Они совсем разные люди, им и поговорить-то не о чем, разве что о погоде да о бригадных новостях.

А вечером приходила Алевтина, и дневные мысли исчезали, не