Малой кровью - Виктор Павлович Точинов

ночь на земле, прошлую на палубе, не отдохнули ведь толком, не выспались. А если выберем сеновал подходящий, часовых выставим, да и даванем минут этак пятьсот, тогда завтра будем свежие, как огурчики, вдвое больше отшагаем.

Выслушав всех, у кого нашлись резоны «за» и «против», Гонтарь принял решение.

— Пойдем в деревню. Только, сдается мне, не деревня здесь, хутор. Вы на поле гляньте. Разве колхозные поля такие? Вон, на гороховом давеча были, так здоровенное, а тут, здрасьте-пожалуйста, — соток семь от силы. И если эту картоху не вручную окучивали, то я в ней ничего не понимаю. Точно единоличники какие-то живут, или кулаки-мироеды. У нас-то их давно к ногтю взяли, а тут Советская власть только-только установилась, до всех руки не дошли. Значит, нам их раскулачить маленько не грех.

«Он что, у своих силой продукты отбирать собрался?» — изумился Яков. Он как-то считал по умолчанию, что никто из советских крестьян не откажется покормить голодных бойцов и снабдить продуктами на дорогу. Однако здесь, прав Игнат, люди стали советскими совсем недавно... И не все, наверное, стали, и не до конца. Но все же ограбить их... как-то оно... Тут же пришла другая мысль: а как назвать то, чем они только что занимались на картофельном поле? Не грабеж, конечно, но по всем признакам натуральная кража... Пора, наверное, отучаться мыслить категориями мирного времени.

На войне как на войне. Война всё спишет.

* * *

Накатанная телегами дорога привела к деревянному мосту, переброшенному через ту самую речку, где они занимались рыбалкой, — заложившую большой крюк и вновь оказавшуюся на их пути.

Мост был широкий — не только телега, но и грузовик, пожалуй, проедет — и далеко не новый, но не было сомнений, что за ним присматривают: две доски настила заменены на свежие, не успевшие потемнеть. Зато дом, стоявший на холме за рекой, оказался давненько заброшен. В окнах нет стекол, доски крылечка частично провалились, и сквозь прорехи пророс какой-то кустарник. Люди, починившие мост и распахавшие картофельное поле, жили явно не здесь.

Дорога поднялась на холм, заброшенный дом стоял шагах в двадцати от нее, и теперь стало видно, что некогда имелись при нем и надворные постройки, но развалились, превратились в груды гнилых досок, едва заметные сквозь густой высокий бурьян.

Перевалив через холм, они увидели другой, а на нем группу строений, но жилой дом был там один. И в самом деле хутор, никак не деревня.

Гонтарь тут же приказал отойти назад — холм был безлесый, и на его вершине не спрятаться от взглядов обитателей хутора. И от взглядов гостей, если туда все-таки заявились фашисты.

Пошли в обход, низом, под прикрытием густо росшего молодого ельника. Подобрались, насколько смогли, не выходя на открытое место, — до хутора оставалось полторы сотни метров. Разглядеть, есть ли там кто живой, с такого расстояния не удавалось, но все же хутор казался безлюдным: не поднимался дым над трубами, не кукарекали петухи, не подавали голос собаки. Жители ушли? Или затаились, не высовываются? Или сидят под прицелом незваных гостей?

Можно было только гадать.

— Соваться дуриком туда не будем, — сказал Гонтарь. — Нужны два добровольца, разведать всё и доложить. Кто возьмется, шаг вперед.

Вперед шагнули все. Кто-то сразу, кто-то поглядев на товарищей. И Яков шагнул.

Гонтарь выбрал двоих: курсанта Габаридзе и морпеха, имени которого Яков не знал.

— Теймураз, ты за старшего. Зазря не геройствуйте. Если там немцы, живо назад. А если... ну, в общем, не дайте себя убить или повязать без шума.

— Нэ дадым. Граната в руку вазму, чека выну. Эсли схватат, взрыв будэт.

— Х-хе... Это ты толково придумал. Но чеку не выбрасывай. Если в порядке все, обратно вставишь. Граната еще пригодится.

Они укрылись в ельнике и наблюдали, как двое подходят к хутору — сбоку, так, чтобы от взглядов из окон жилого дома скрывал не то овин, не то сарай, в общем, какая-то сельхозпостройка, Яков не особо их различал.

Постройки, кстати, все были основательные, добротные. Никакого сравнения с русскими деревнями, где слепят на скорую руку сараюшку из бросового горбыля, да и ладно. Здесь даже сараюшки стояли нафундаментах из дикого камня, а у жилого дома такой же фундамент был высотой аж с человеческий рост, даже повыше, так что внизу там наверняка нечто вроде цокольного этажа. Прав Гонтарь, кулаки какие-то живут.

Разведчики, осторожно выглядывая из-за угла фундамента, понаблюдали вблизи за хутором. Потом Габаридзе двинулся вперед, а морпех прикрывал его, выставив винтовку. Затем и он исчез из вида.

Минуты тянулись и тянулись — ничего не происходило. Не слышались ни выстрелы, ни взрыв гранаты, ни крики разведчиков: мол, всё в порядке, подходите. Зашли и пропали. Словно война пробудила какое-то древнее чудище, много тысячелетий спавшее под этим холмом — и оно сожрало сначала хозяев хутора, а теперь подкрепляется неосторожно завернувшими путниками. Глотает их так, что даже граната с вынутой чекой не поможет.

От таких мыслей Яков разозлился сам на себя. Вокруг война, люди гибнут по-настоящему, а у него всё никак книжки, в детстве читанные, из головы не выветрятся.

Гонтарь, как всегда, думал о более практичных и насущных вещах. Сказал:

— Ежели хозяева там, и ежели угощать чем будут, так не берите у них ничего ни в коем разе. Только те продукты забирайте, что сами выберете.

— Крысомором попотчевать могут? — спросил один из морпехов.

— Был у нас случай в Польше... Старушка-полячка, приятная такая на вид, улыбается: отведайте, мол, панове жолнежи, млека, корову подоила, мол, тока что. А нас пятеро, и четверо отведали, а я не стал. Не пью молока вообще. Случай в детстве был: мать пасынковать помидоры отправила, а день жаркий, выпил потом молока парного кружку, а перед тем помидорами неплохо так подкрепился... А к вечеру здрасьте-пожалуйста: такая мировая революция в брюхе случилась, что два дня и две ночи с толчка не слезал, чуть все кишки не высрал, а уж болело там, словно ножами изнутри кромсали. Молока с тех пор в рот не беру, а помидоры потихоньку начал