Больше, чем страсть - Татьяна Алюшина

Странно, никогда до этого Даниил не практиковал медитаций, с разумом не экспериментировал во всякие погружения и отключения, не испытывая в этом необходимости. Но отчего-то здесь это стало жизненно важным.

Что-то менялось в нем. Что-то очень важное.

И именно здесь Казарин понял всю глубину высказывания кого-то из философов: «душу можно услышать, если тело затихает». А он очень хотел ее услышать и понять по-настоящему, почему оказался здесь. И вовсе не причину чьих-то злых умыслов и действий, хотя и до них он обязательно докопается и накажет виновных. Так, что он рекомендовал бы тем людям, что участвовали в его похищении, начинать бояться. Но что-то внутри требовало понять, осмыслить, что с ним не так, с его жизнью, мыслями, душой не так, что привело его в эту яму. И это казалось Даниилу самым важным.

Ну а поскольку по складу своего характера каждый русский сам себе великий философ, вот и сидел в позе лотоса, как йог, и посмеивался над этим.

Да, упомянутые в расписании дня многочисленные земляные работы не сводились к рытью ям под отхожее место – Даниил делал ступени в стене.

Просто и незатейливо.

Как человек, мыслящий инженерными категориями, Казарин рассчитал, что незаметней всего ступени будут именно на той стороне стены, с которой смотрят вниз. Он прикинул, как удобней подниматься, на каком расстоянии ставить ноги-руки, какой глубины и уклона вглубь должны быть ступени, и принялся за работу.

Вот так.

Работы предстояло много, довольно хлопотной и трудоемкой, но это не пугало Казарина. День сменялся днем, распорядок не менялся. Сутки, проведенные в яме, Даниил отмечал маленькими камушками, складывая их у стены, куда каждое утро добавлял еще один. А еще Казарин не забывал изображать больного и ослабевающего, морально раздавленного, валяющегося все время на полу русского перед своим «официантом», приносившим ему еду.

Однажды, недели через две его заточения, Даниил услышал несколько громких голосов, приближающихся к яме. Решетка отъехала в сторону, и вниз начала опускаться лестница.

– Русский! Поднымайся! – приказали ему сверху и предупредили: – Стрэляю сразу, нэ глупи!

И он увидел дуло автомата, направленное на него.

Казарина грубо выволокли с последних ступенек, он сразу же вошел в образ теряющего силы, грязного и болезненного заключенного – еле переставлял ноги, щурился на солнце одним здоровым глазом, запинался и падал постоянно, за что получал тычки, пока его просто не подхватили под мышки и не поволокли по земле.

Его притащили в большой дом, где усадили на скамейку у стены в практически пустой комнате, сунули в руки газету, почему-то «Коммерсант», юмор, что ли, такой незатейливый у чеченских братьев. Сфотографировали и заставили сказать в камеру, что он молит о помощи и просит исполнить все требования похитителей.

Казарин сказал, ему было по фиг. Он точно знал, что потом разберется с любыми последствиями, какими бы катастрофическими они ни оказались для его бизнеса.

Если выживет, конечно. А он собирался выжить!

Газету у него забрали. Но сразу не увели обратно, а привели какого-то мужика, который стал внимательно осматривать и ощупывать закрытый глаз Казарина и опухоль вокруг него. Мужик вышел из комнаты, но очень скоро вернулся, поставил Даниилу на колени поднос с инструментом и пузырьками, протер ватой, пропитанной спиртом, область вокруг больного глаза, взял скальпель, плеснул на него спирта из бутылки и быстрым, ловким движением сделал надрез ниже века.

Казарин по привычке не произнес ни слова, сцепив зубы, но спохватившись, решил покричать в рамках образа сдавшегося, опустившегося человека. Образ дополнился, но за крик он получил в челюсть от стоявшего рядом с лекарем бойца.

– Давай, я его сначала вылечу, – строго отчитал того за удар лечивший мужик, – а то подохнет раньше времени!

Он обработал разрез антисептиком и залепил широким лейкопластырем. Обратно Даниила снова волокли, ухватив с двух сторон под мышки и, пользуясь этим, он осторожно, насколько мог, осматривал окрестности. Шутку со скидыванием с лестницы повторили.

Без фантазии ребята. Факт.

Но главное, Даниил понял: он не представляет для похитителей ничего значимого, они его вообще за человека не считают. Даже бить не стали, настолько он для них перестал быть одушевлен. Так кусок мяса – отработает свое положенное, и его спокойно пристрелят.

А вот это большая ошибка, ребята!

Любого противника, даже поверженного, следует по умолчанию считать равным себе, иначе рискуешь потерять здоровье вместе с головой.

Но это их безразличие давало Казарину дополнительные бонусы в его борьбе за жизнь.

Больше его не тревожили ни разу. Кучка из камешков, отмечающих сутки, проведенные в яме, все росла, день сменялся следующим, полным занятий и дел. У Казарина за это время заметно подкачалась и налилась мускулатура, тело слушалось безупречно, обретя былую гибкость и подвижность, а глаз практически выздоровел.

Как-то раз ночью он вдруг понял, что видит свою вытянутую руку. Наверное, полнолуние, подумал Даниил, вот и светло. Но сразу же вспомнил, что даже солнце, находясь в зените, не проникает прямыми лучами сюда, на глубину, что уж говорить о луне. Но сомнения остались. На следующую ночь небо заволокло тучами, но Даниил по-прежнему видел свою вытянутую руку. Он начал прислушиваться и присматриваться к своим чувствам и ощущениям и с удивлением обнаружил, что обострились все его органы чувств.

Он стал видеть в темноте, и довольно хорошо видеть. Он умудрялся слышать шаги наверху, когда кто-то подходил к яме, и различать, кто идет и сколько человек, обострились обоняние и ощущение перемены погоды.

Удивительно! Какие загадочные резервы скрыты в наших организмах.

Ночное зрение дало Даниилу возможность работать и в темноте. А делать это становилось все сложнее – находясь на высоте, приходилось рыть одной рукой, удерживая равновесие, потом медленно спускаться, маскируя вырытые ямки камнями и землей, чтобы не бросались в глаза. Но дело двигалось, и Даниил понимал, что через пару дней уже достигнет края колодца.

Ночи. Ночи для Казарина наполнились болезненным, мучительным душевным очищением и осмыслением.

Он вспоминал наставления Клео и понимал, что давно не боится смерти, как она и учила. Но только здесь, сидя в яме, анализируя свою жизнь заново, Казарин осознал, чего надо бы бояться больше, чем смерти – пустоты! Пустоты и никчемности проживания, бессмысленных дней, которые он искусственно заполнял шумными тусовками, сменяющимися бесконечно женщинами, романами, пьянками до утра, хорошо хоть к коксу не пристрастился, стараясь сохранить светлой голову для работы.