Закон Моисея - Эми Хармон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время шло, а мы продолжали листать страницы. Кричащий младенец со сморщенным личиком превратился в улыбающегося малыша с двумя зубами и слюнями на подбородке. Скоро зубов стало четыре, потом шесть, а затем Эли отпраздновал свой первый день рождения, и его торт был больше него самого. На следующем снимке он сжимал в кулаках глазурь, и на его голове красовался бант. На следующем бант исчез, и его сменили комки глазури.
– Он был тем еще грязнулей. Я не успевала его отмывать. В конце концов я сдалась и позволила ему пачкаться сколько влезет, – прошептала Джорджия, глядя на улыбающегося ребенка. – На тот день рождения мы подарили ему первые сапоги. Он отказывался их снимать и кричал, если это пыталась сделать я.
Она перевернула страницу и показала на фотографию. Эли спал в колыбельке, подмяв под себя ручки и выпятив свою попу в памперсах. На нем были детские ковбойские сапоги. Я рассмеялся, но тут мой смех оборвался в груди, и мне пришлось отвернуться. Джорджия прошлась взглядом по моему лицу, но продолжила переворачивать страницы.
Рождество, Пасха, День независимости. Фотографии с Хэллоуина: Эли держал мешок со сладостями, одетый в одни только плащ и трусы. Это напомнило мне о пижаме с Бэтменом – о пижаме, в которой он всегда мне являлся.
– Ему нравился Бэтмен?
Джорджия резко на меня посмотрела.
– У него была пижама с Бэтменом?
– Да, – кивнула она. Ее лицо побелело, как стены позади нас. Но она просто молча перевернула страницу.
Дальше шли фотографии в палатке, с парадов, постановочные снимки с зачесанными назад волосами и чистой рубашкой, которую редко можно было увидеть на повседневных фото. Эли чувствовал себя раскованно перед объективом, и его улыбка наполняла страницы.
– Он выглядит счастливым, Джорджия.
Это было скорее утверждением, чем вопросом, но она все равно кивнула.
– У него было счастливое детство. Не знаю, насколько это моя заслуга. Он был полон озорства, полон веселья, полон всего самого лучшего, но я не всегда это ценила. Иногда мне просто хотелось, чтобы он посидел тихо… понимаешь?
Ее голос жалобно повысился, и она попыталась улыбнуться, но улыбка дрогнула и исчезла без следа. Джорджия покачала головой, будто подчеркивая этим свое признание.
– Я пообещала, что не буду врать тебе, Моисей. И правда в том, что я не была лучшей матерью в мире. Я столько раз мечтала хотя бы о секундной передышке. Часто уставала. Я пыталась работать, учиться в университете и воспитывать Эли. Все, чего мне хотелось, это тишины. Сна. Я просто хотела побыть одна. Знаешь поговорку: бойся своих желаний?
– Джорджия… прекрати.
Я не понимал, почему она настаивала, чтобы я узнал эту «правду». Казалось, будто Джорджия чувствовала, что не достойна никакой похвалы.
– Как по мне, ты хорошо справлялась, – тихо произнес я.
Она сглотнула и резко закрыла альбом, скидывая его с коленей, а затем быстро встала на ноги.
– Джорджия! – окликнул я, поднимаясь за ней.
– Я больше не могу на них смотреть. Я думала, у меня получится… Придется тебе досмотреть одному.
Она отказывалась встречаться со мной взглядом, и я видел, что она на грани. Ее пухлые губы поджались ниточкой, руки сжались в кулаки, челюсти напряглись. Поэтому я кивнул и не погнался за ней, когда она побежала к двери. Я сел обратно на пол и крепко сжал альбом в руках, но так и не нашел в себе сил его открыть. Я тоже больше не мог смотреть.
Моисей
В моей голове мерцал и увеличивался образ Джорджии – расплывшиеся в улыбке губы, карие глаза, светлые волосы, разметавшиеся так, будто она скакала на невидимой лошади. Но нет. Она прыгала на кровати, поверх которой лежал джинсовый плед, отороченный веревкой и усеянный изображениями лассо. Я наблюдал глазами Эли, как она взмыла в воздух и, приземлившись, заключила его в объятия. От его хохота у меня заболела грудь, словно это я смеялся, словно это я не мог перевести дыхание. Джорджия улыбнулась мне, и казалось, будто это я смотрел на нее с подушки, торчащей по бокам головы. Она наклонилась, чтобы поцеловать мое лицо. Лицо Эли.
– Спокойной ночи, вонючка Стьюи! – сказала она, уткнувшись носом в местечко между его шеей и плечом.
– Спокойной ночи, проныра Бейтс! – радостно ответил он.
– Спокойной ночи, твердолобый Дэн! – парировала она.
– Спокойной ночи, грубиян Боунс! – хихикнул Эли.
Я проснулся с рывком. Моя шея затекла, а щека, лежавшая на фотоальбоме Джорджии, увлажнилась от слюны. Я уснул на полу и подложил его себе под голову. Интересно, что меня разбудило: неудобство или сон, в котором Джорджия целовала Эли на ночь? Я сонно поднялся на ноги, и меня сразу же охватило хорошо знакомое чувство присутствия незваных гостей. Мои пальцы сжались и начали леденеть, и я подавил невероятное желание заполнить свежеокрашенные стены чем-то другим. Чем-то живым. Точнее, чем-то, что однажды было живым.
Я осторожно окунулся в воду, сопротивляясь призыву к созданию, и посмотрел сквозь мерцающие водопады, пытаясь увидеть, кто ждал меня по другую сторону. Я хотел снова увидеть Эли. Меня пугало, что он может не вернуться.
Поначалу я думал, что это Молли. У нее были похожие волосы, но когда поток воды уменьшился, я увидел, что ошибся. Я позволил девушке пройти, прижимаясь спиной к стене и наблюдая за ней с любопытством. Она ничего мне не показывала. Не посылала образы дорогих ей людей или видения из своей жизни. Просто шла к стене в гостиной, которую мы с Тагом закрасили белой краской. Мы отбелили все стены, затерли все рисунки. Девушка прижала к ней руку, словно чтила память о них. Это напомнило мне о том, как люди обводили имена солдат на Вьетнамской стене, когда мы с Тагом посещали Вашингтон. Та стена вибрировала от скорби и воспоминаний и притягивала мертвых, когда к ней приходили их родные.
Девушка слегка согнула пальцы на белой стене и оглянулась на меня. И все. После этого она исчезла.
Внезапно мой телефон издал яростную трель, и я заметался по дому, пока не нашел его. Прежде чем ответить, я посмотрел на время и сразу же понял, что меня ждут плохие новости.
– Моисей? – голос Тага отдавался эхом, словно он стоял в пустом зале.
– Таг, сейчас три часа
