Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени - Николас Хеншелл

характерно деспотическое правление, а в XVIII столетии представительные учреждения, например французские парламенты, с ним боролись. Но, как уже было показано выше, права, представительство и согласие возникли отнюдь не в просвещенном XVIII веке. Они являлись частью городской республиканской традиции, сохранившейся в раннее Новое время и вошедшей в теорию и практику каждой монархии. Эпоха Просвещения просто придала им более четкие формы.

Общепринятая теория защиты традиционных прав, несмотря на все доводы разума, стала частью мифа об ancien régime. Мрачными красками она изображает корону, которая на самом деле была прогрессивной и отражала настроения народа, и оппозицию, которая была корыстной и консервативной. Для раннего Нового времени историки придавали слишком большое значение теме наступления монархов на права и привилегии подданных и их защиты репрезентативными органами. Волнующий спектакль не всегда адекватно отражает историю. Государи, так же как и сословные представительства, сознавали, что их долгом было защищать закон и гарантировать права. Немногие решались нарушить обычаи, если цели можно было достичь иными, менее провокационными средствами. Эти альтернативные средства были менее зрелищными и уже упоминались ранее. Большинство изменений в законодательстве и праве собственности (сюда входило и налогообложение), производолись с согласия и при содействии консультативных органов. Правительство не имело шансов выжить, если бы оказалось, что подданные не имеют желания изменять свои привилегии, несмотря на все уговоры. Подобная статичная позиция каждый раз при обсуждении налогов создавала бы безвыходное положение, не оставляя законного пути изменить права собственности и не вызвать при этом восстания. Легитимация давалась через процедуру одобрения, неотделимую от прав и свобод. Консультативные и репрезентативные механизмы были важны для так называемых «абсолютных» монархов в немалой степени потому, что без них невозможным оказывалось законное налогообложение. Абсолютная власть пренебрегала одобрением только в тех случаях, когда испрашивать его было неуместно.

Часто утверждают, что сословные представительства существовали для защиты прав и свобод. Так и было, но не в том негативном значении, которое является общепринятым. Они существовали для того, чтобы давать согласие сообщества или корпорации на введение правительственных актов, касавшихся их прав. Фактически они представляли собой республиканский компонент монархической системы. Они воплощали идеологию, которая оберегала древние обычаи, утвержденные привилегии, контракты и хартии. Их риторикой была свобода, а их санкцией — прошлое. Их делом было вести переговоры о вторжении правительства в сферу иммунитета.

Поэтому они в некотором смысле обеспечивали ограничение королевской власти, поскольку сдерживали те действия, которые власть предпринимала по собственной инициативе. Но это можно назвать ограничением только если предположить, что монархи желали неограниченной власти. Но так как они в большинстве своем уважали законы, значит, такой власти не желали. Более примечателен тот контекст, в котором сословные представительства усиливали королевскую власть. Сословные учреждения распространяли ее на территории, которые находились вне действия королевской прерогативы. Однако даже тогда, когда историки обращают внимание на важность прав и привилегий в условиях абсолютной монархии, они считают их статичными.1 Негативный подход к рассмотрению сословных представительств говорит о полном непонимании их истинных функций. Они существовали не для того, чтобы препятствовать распространению королевской власти, а для того, чтобы легитимировать ее.

Историки «абсолютизма» игнорировали эту деятельность. Они пали жертвой общего заблуждения, отождествляющего сословные представительства с английской моделью частых национальных парламентов, сформировавшейся после 1688 года. Отсутствие консультативных органов они считают основной чертой «абсолютизма» и не рассматривают подобные институты во Франции лишь на том основании, что они непохожи на английские. Поэтому им нетрудно доказать «абсолютистский» характер французского государства. Однако Англию нельзя принимать даже за произвольную точку отсчета, так как ее парламент не был исключительным в своем роде учреждением. Сегодня мы знаем, что ежегодные сессии проходили не только в вестминстерском парламенте после 1688 года. Примеры некоторых немецких княжеств опровергают традиционный тезис об уникальности английской модели, хотя частота заседаний сословных представительств в Германии варьировалась. И во всяком случае, нет никаких оснований для того, чтобы оценивать эффективность консультаций по критерию их сходства с английскими обычаями. Общенациональные сословные представительства в европейских странах, не считая Англии и Польши, были редкостью, что неудивительно, поскольку единые национальные государства были исключениями. Если национальная перспектива была закрыта, то множество консультативных механизмов концентрировалось в одной точке. Иногда представительство было призвано выражать мнение определенной территории, принадлежавшей государю, но чаще они представляли регионы и провинции или сословные группы, такие как духовенство и дворянство. Большинство правителей стремилось достичь консенсуса по вопросам, за-

1 Вепгепэ СВ. А. 1967. Р. 117; СатрЬеИ Р. И. 1988. ПеАпЫеп Rëgime т Ргапсе. ВЗБИ В1аскше11. Р. 55.

трагивавшим права подданных, но институциализировали свое стремление различными способами, многие из которых говорят о том, что не только англичане могли постичь конституционную мудрость. Теперь и английские исследователи понемногу отходят от историографического эквивалента старой пословицы «Пролив в тумане — континент отрезан».

Только в редких случаях государи игнорировали условности, связанные с процедурой одобрения. Одним из них было восстание, после которого провинцию могли на законном основании лишить привилегий. Другим случаем было завоевание, которое давало завоевателю право обходиться с приобретенными территориями менее уважительно, чем с остальными. На таком основании Филипп V после 1707 года уничтожил привилегии своего нового испанского королевства. Но в абсолютных монархиях потеря прав была выражением немилости государя, а не нормой. Примером может служить Франция при Людовике XIV, который сохранил все традиционные права завоеванных территорий. Некоторые государи были настолько далеки от преследования так называемых «абсолютистских» целей, что создавали привилегированные корпорации там, где ранее их не было. В Галиции сословное представительство было учреждено после ее аннексии Габсбургами в 1772 году, а на Корсике — в 1796, после ее завоевания Францией.

СОСЛОВНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО:

СЛОМЛЕННОЕ

ИЛИ СОТРУДНИЧАЮЩЕЕ?

На протяжении всего раннего Нового времени сословные представительства — центральные и местные — спокойно участвовали в процессе управления. Кроме того, они помогали планировать и проводить изменения в законодательстве и налогообложении. Реформы прав и привилегий не вызывали обязательной оппозиции: обычным сценарием было ведение переговоров, достижение компромисса и его осуществление на практике. В арсенале историков — «абсолютистов» представление об этих рабочих отношениях между монархами и представительствами отсутствует. Если споры возникали, значит, по их мнению, «абсолютизм» наступал на права и привилегии сословий. Если все шло спокойно, значит, «абсолютизм» сделал представительства безвольными и лишил их влияния. «Абсолютистская» историография использует оба эти утверждения.

Все исследователи признают значительную роль сословных представительств в истории позднего Средневековья. Но в начале раннего Нового времени они, как предполагается, пришли в упадок. Второстепенная роль, которую сословные представительства играли в режимах, называемых «абсолютистскими», всегда рассматривалась как основная черта этих режи–мов,1 однако на самом деле явление носило совершенно иной смысл. Абсолютная власть ограждала от вмешательства репрезентативныех органов сферы, в которых традиционно действовала королевская прерогатива, уживаясь с использованием процедуры одобрения в остальных областях жизни государства. Мы уже отмечали, что столь не похожие друг на друга монархи, как Изабелла Кастильская и Георг III Английский, именовались «абсолютными», хотя сотрудничали с влиятельными парламентами. Когда апологеты «короля–солнца» подчеркивали его независимость от всякой земной власти, они говорили о вопросах, традиционно относившихся к монаршей прерогативе, а не обо всех аспектах правительственной деятельности, как обычно предполагают историки. Деспотические коннотации «абсолютизма» неприменимы к правителям, которые старались восстановить свои прерогативы. Однако если монархи отстраняли представительства от обсуждения предметов, относившихся к правам подданных и традиционно подлежавших их одобрению, подобные коннотации были правомочны, ибо так в раннее Новое вовремя понимали деспотизм. Все зависело от того, что именно монарх намеревался делать независимо — быть королем или ущемлять права своего народа.