Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи - Елизавета Дворецкая

– И что теперь? – холодно отозвался Торвард. – Удавить?

Халльмунд не ответил. Торвард лежал, глядя в темную кровлю. Огонь в очаге потрескивал, мужской спальный покой был полон дыханием и разноголосым похрапыванием, а в кухне за стеной, как назло, челядь гремела котлами, наводя порядок после вечернего пира. Слова Халльмунда произвели на Торварда неприятное впечатление, но не потому, что для него все это явилось новостью. Подобные мысли приходили в голову и ему самому, но его задевало, что так думают и другие. Халльмунд сын Эрнольва – неглупый парень, хотя звезд с неба не хватает. То, до чего додумался он, наверняка служит предметом тихих бесед во всей дружине. Поездка на Туаль принесет им очень мало пользы, если они из-за этого разучатся ценить родной дом! Но Торварда ранило сознание, что Аскегорд с его знаменитым ясенем, дом, который он может предложить Эрхине, не идет ни в какое сравнение с тем красным чертогом под свинцовой крышей, который ей придется покинуть. Даже мысленно, сравнивая Аскегорд и Аблах-Брег, он не стыдился своего дома и не желал сменить его на другой. Пусть он темен и невзрачен, но в нем каждое бревно пропитано дымом очагов предыдущих поколений, и Торварду он был неизмеримо ближе и дороже, чем тот огромный, просторный, блестящий чертог, где воины – отдельно, певцы – отдельно, мудрецы – отдельно… Но для Эрхины это будет большая жертва, а любит ли она его настолько, чтобы решиться на жертву? А если решится – чем он возместит ей потерю? Только любовью. Должна же она, жрица богини Фрейи, понимать, что это дороже, чем все на свете чертоги и троны. Для валькирии брак со смертным – наказание… Так чего же в ней больше – богини или смертной?

Да и не так уж плохо, когда все сидят вместе и им легко услышать друг друга. Торвард, как Халльмунд, как любой хирдман из дружины, молодой или зрелый, с детства привык к такому порядку и считал его самым уютным, самым полезным, самым мудрым и правильным. Но представить Эрхину, такую, какой он ее запомнил, сидящую со всеми, среди других женщин за женским столом Аскегорда, не в вышине, прекрасную и недоступную, а рядом , – на это его воображения не хватало. Когда он пытался это представить, мысль упиралась в какое-то непреодолимое препятствие, и вся затея со сватовством начинала казаться пустой и нелепой.

Но все же… Даже сейчас, за далью прошедших месяцев, Эрхина была в его глазах так прекрасна, что сердце щемило. Вопреки рассудку хотелось надеяться, что все это станет возможным, что как-то наладится и сбудется все то, что, строго рассуждая, сбыться едва ли могло.

Случилось так, что, когда Аринлейв сын Сёльви достиг наконец цели своего путешествия, сам Торвард конунг стоял у ворот усадьбы Пограничье – дружина собиралась на охоту.

– А вон и дичь! – засмеялся Кетиль Орешник, заметив вдалеке на склоне крупного черного быка. – Сама к нам бежит!

Он-то думал, что кто-то из местных бондов гонит своего быка в усадьбу ярла. Потом разглядели, что на спине у быка сидит человек; фьялли озадаченно примолкли, дивясь про себя обычаям раудов.

– Провалиться мне на месте, если это не наш бергбурский бык! – вдруг сказал Флитир Певец. Он когда-то ездил через Черные горы и видел стада, пасущиеся на каменистых склонах. – И рога белые…

– Насчет быка не знаю, – невозмутимо сказал вслед за ним Сёльви. – А вот на спине у него сидит мой сын Аринлейв… если, конечно, это не тролль, укравший его обличье.

Дружина немного помолчала, уясняя его слова, а потом разом устремилась по тропе навстречу всаднику.

На недоверчивые расспросы, изумленные возгласы и поверхностные проверки, тролль это или не тролль, ушло некоторое время, но наконец Аринлейв спешился и привязал быка к железному кольцу воротной створки. Гости и домочадцы усадьбы разбежались и встали широким кругом поодаль, глазея на черное чудовище.

Торвард конунг шагнул вперед: едва поймав взгляд Аринлейва, он сразу понял, что сын Сёльви проехал через Черные горы на бергбурском быке не затем, чтобы покрасоваться своей удалью. За время долгого пути его роскошные пышные кудри свалялись и превратились в спутанные сальные пряди, на щеках отросла рыжевато-золотистая бородка, а новая медвежья накидка была скроена и сшита так грубо и дико, точно он соорудил ее сам… с помощью кремневого ножа и костяного шила.

– Я привез тебе новости, Торвард конунг! – сказал Аринлейв, и вид у гонца был непривычно суровый и взволнованный. – Будет лучше, если ты услышишь их как можно скорее.

– Тебя послал Эрнольв ярл?

Торвард переменился в лице, мигом вообразив целую череду внезапных бедствий в Аскефьорде. Нападение… Кюна Ульврун предупреждала: они придут тебе мстить…

– Нет. – Аринлейв мотнул головой. – То есть он непременно послал бы меня или другого и, наверное, послал, но я всех опередил, потому что… – Он бегло оглянулся на быка, но от рассказа о собственных приключениях воздержался. – Короче, я сам. Я сам решил, что тебе надо скорее узнать, что случилось. Мы получили с Туаля не тот ответ, чтобы терпеть до Праздника Дис.

Это были единственные слова из заготовленной по дороге речи, которые он в нужный миг сумел вспомнить.

Но Торвард уже понял главное. Полгода назад он схватил бы парня за плечи и тряхнул, чтобы тут же, перед воротами, вытряхнуть все новости. Но теперь он был конунгом и уже к этому привык. Поэтому он движением руки позвал всех в гридницу, где женщины уже расположились по всем лавкам с прялками и шитьем, уселся, переждал, пока рассядется дружина, а Аринлейв выпьет ковшик пива, поднесенный ему не менее прочих изумленной хозяйкой. Кюна Ульврун, тоже сидевшая среди женщин, ничего не спросила, а только опустила шитье на колени и внимательно следила за мужчинами.

Привлеченные видом быка и слухом о том, что Торварду конунгу привезли срочные новости из Аскефьорда, в гридницу набились люди из всех трех дружин – Торварда, кюны Ульврун и местного ярла, а любопытной челяди пришлось слушать из кухни. Во время рассказа – то сбивчивого от переполнявших рассказчика чувств, то медленного из-за попыток «говорить толком» – кюна Ульврун милосердно не смотрела на племянника, хотя могла бы гордиться своей проницательностью. Действительность полностью оправдала ее предостережения, сделанные в этой самой гриднице какие-то несколько дней назад, и далеко их превзошла!

На лицах раудов отражалось в основном любопытство, на лицах фьяллей – изумление, тревога, гнев. В чертах Торварда, по мере того как он уяснял себе произошедшее, заметно сгущалась тьма: он побледнел, дыхание его сделалось медленным и трудным, а взгляд темных глаз стал напряженным и тяжелым. Что-то так сдавило грудь, что он не смог бы сказать сейчас ни слова, а в мыслях все росло и росло недоверчивое, горькое, болезненное недоумение. В худшем случае он ждал от Эрхины отказа – но такое ему и в голову не могло прийти. Как она могла? Неужели она действительно это сделала? Зачем? Почему? И он уже знал почему… Его лучшие надежды погибли… И если бы только надежды. Погибли люди. И это сделала она… Та, от которой он ждал другого, но о которой теперь не мог, не имел права думать по-прежнему.