Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи - Елизавета Дворецкая

Торвард промолчал, но его уверенный взгляд говорил, что эту трудность он как-нибудь преодолеет.

– Я знаю, что ты сильный человек, – сказала кюна Ульврун, отвечая на эту невысказанную уверенность. – В этом ты похож на своего отца. Но я знаю также, кто твоя мать.

При этом Торвард вскинул на нее настороженный взгляд. Происхождение матери было его уязвимым местом.

– Вспомни: разве твоему отцу легко жилось с нею? А ведь она вышла… из низов. – Ради родовой чести кюна Ульврун не стала упоминать о том, что ее невестка родилась рабыней. – Она стала женой конунга, возвысилась так, как никому и присниться не могло, и потому осталась удовлетворенной на весь остаток жизни. А эта Эрхина родилась правительницей и верховной жрицей.

– А как же ты, кюна? Ты тоже – и правительница, и верховная жрица племени. Однако у тебя был муж, и у твоей наследницы тоже есть муж.

– Но мы при этом никуда не уезжаем от своей земли и своего престола. А ты ведь не собираешься бросить Фьялленланд и навсегда обосноваться возле той красотки на Туале? Ты хочешь привезти ее к себе. А для нее стать чьей-то женой, оставить свой престол, уехать за море – унижение. Даже если она так любит тебя, что решится на это, она будет весь век тебя попрекать своей жертвой. Явно или тайно, что тоже нелегко. Но, впрочем, посмотрим! – вполне бодро окончила кюна Ульврун, которая вовсе не стремилась убедить племянника, что глупее его нет на свете. – Я о ней почти ничего не знаю. Может, она и поведет себя иначе. И меня не удивляет, почему ты хочешь раздобыть себе такую жену, чтобы все ахнули. Это похоже на тебя, а от себя ведь не уйдешь, поэтому я тебя не виню.

Торвард не ответил. Несмотря на желание быть справедливой, кюна Ульврун невольно выдавала свою неприязнь к его избраннице – даже то, что она говорила не «фрия Эрхина» и не просто «Эрхина», а « эта Эрхина» явственно дышало недоверием и неодобрением. Кроме того, в отличие от тетки, которая полагалась только на чутье и общее знание жизни, он-то видел Эрхину и мог судить по опыту. И в душе не мог не признать, что его умная и мудрая родственница угадала очень многое и ее предостережения справедливы.

– А что бы… – подняв глаза на кюну Ульврун, чуть погодя спросил он. – А что бы ты мне посоветовала? Если бы я просто хотел жениться и просил у тебя совета, где взять невесту?

Такого вопроса Торвард не мог задать своей матери: кюна Хёрдис, конечно, по-своему любила его, но вот именно что по-своему . Она была совсем не то, что обычные люди, и потому ее сын рос без материнских советов, сам, на ощупь находя, как нужно поступать по-человечески . В этом отношении ему было легче даже с двоюродной теткой, которую он видел примерно один раз в год, но которая была обычной женщиной.

Кюна Ульврун ответила не сразу, а сперва посмотрела в лицо племяннику, пристально и задумчиво, даже оценивающе, как будто хотела что-то ему примерить. Все женщины обожают заниматься сватовством, и у каждой найдется что сказать по этому поводу. Кюна Ульврун относилась к Торварду с теплым материнским чувством и желала ему счастья. Она охотно помогла бы ему в самом важном деле жизни, но, будучи умной женщиной, понимала, что именно ему-то в этом деле никто из посторонних не может помочь!

– Если бы это был не ты, а кто-нибудь вроде Альмара Тростинки, умеющий жить как все люди, то я посоветовала бы тебе посвататься к какой-нибудь из сестер кюны Хладгуд, – сказала она наконец. – Помнится, их у нее много, наверняка еще не всех разобрали. Если бы вы с Роллаугом конунгом породнились, то стали бы непобедимы и весь Западный Путь от Ледяного моря до Острого мыса был бы ваш. Но тебя ведь не устроит, если невеста будет просто «знатного рода, умна, учтива и хорошая хозяйка». Ты должен ее любить. Ты любишь многих женщин, и тебя любят многие, но ты не будешь счастлив, пока не найдешь среди них одну-единственную, которая станет твоей судьбой и твоей богиней, даже если сейчас она ждет тебя в самой бедной рыбацкой хижине… А для любви лучше не слепить глаза званием конунга. Жаль, что у тебя такой заметный шрам. – Кюна Ульврун постучала себя пальцем по щеке, по тому месту, где у Торварда тянулся длинный беловатый шрам, от угла рта и до заднего края челюсти. – Из-за него тебя в Морском Пути где хочешь сразу узнают. А иначе я посоветовала бы тебе обменяться плащом и именем с кем-нибудь из твоих хирдманов и постранствовать по семи морям. Судьба свела бы тебя с девушкой, которая подошла бы тебе умом и сердцем. Но притвориться другим для тебя невозможно – ты слишком успел прославиться… Так что… Одно я тебе посоветую: ищи невесту сам, не доверяй никому. И сватайся только тогда, когда будешь уверен, что вы смотрите на мир одними глазами. Так что, в общем, положись на судьбу! – с легким вздохом, словно отдавая этим дань могуществу и непредсказуемости судьбы, добавила кюна Ульврун.

Совет был хорош, но отличался неопределенностью, поэтому Торвард конунг справлял праздник Середины Зимы, не торопясь домой. В уме он держал, что именно теперь в Аскефьорд, может быть, уже прибыли посланцы фрии Эрхины. Но он ведь не обещал дожидаться ответа, сидя дома, а значит, фрия Эрхина теперь может подождать его, как он ждал ее.

Мысли, а частью и разговоры дружины тоже посвящались русоволосой красавице с волшебного острова Туаль. Хирдманы и ярлы Торварда, побывавшие с ним в той поездке, теперь были желанными гостями везде. Чудесный холм Аблах-Брег, с его семью зелеными валами и семью бронзовыми воротами, красный Дом Четырех Копий под свинцовой крышей, его пять огромных палат, его сокровища, и сам порядок жизни на острове Богини, где не знают, как показалось фьяллям, иного труда, кроме пиров и священнодействий, – все это давало пищу для бесконечных рассказов. Слушатели забывали дышать от восторга, а рассказчики заново переживали те чудесные дни, заново видели перед собой и огромный серебряный котел с изображениями богов на боках, и высокий трон на священном «кричащем» камне Фаль, с резными «рогами дракона» на черных дубовых ступенях.

Но, очнувшись от воспоминаний, они нередко чувствовали себя отрезвленными, душевно утомленными и разбитыми – наступало похмелье. Все вокруг становилось тусклым и убогим, и даже богатая усадьба казалась не лучше свиного хлева. Об этом почти не говорили вслух, но многие посматривали по сторонам весьма уныло. Однажды Торвард, услышав, как Халльмунд вздыхает и ворочается на лежанке, пихнул его локтем:

– Чего вздыхаешь, борода? По жене соскучился?

– Вот это, я понимаю, люди живут! – протянул тот в ответ и опять вздохнул. – Такая красота, обалдеть можно! Если там Покой Музыки, то, значит, там тебе только играют и поют. Если Покой Мудрости – значит, там мудрецы сидят и говорят об умном, и никто им не мешает и котлами под ухом не гремит. А у нас что! В Аскегорде хотя бы! Ты не думай, я Аскегорд, конечно, очень уважаю, он мне самому почти что дом родной. Но ты сам знаешь… Гридница – тут тебе и хирдманы, и женщины, и дети, и свои, и гости, и собаки еще грызутся! И каждый про свое: и пьют, и поют, и с прялками сидят, и дети возятся, и с купцами торгуются, и все что хочешь! Тебе, допустим, о деле поговорить надо, а тут над ухом костями по доске стучат, а Эйнар опять с Ормкелем бранится! Так и удавил бы всех!