Двойное дыхание (сборник) - Татьяна Соломатина

Развестись и выгнать его из дому ей не давало… чувство благодарности и вины. Как же! Ведь именно из-за неё он бросил медицину и целый год терпел её больную, раз в два дня принося в стационар бульон, паровые котлетки и приводя с собой за ручку детей. Не так страшны мужская ярость и ненависть, как женское чувство благодарности и вины.

Так они и жили. Соблюдая семейные ритуалы и «делая лица» в присутствии дочерей.

Светке было уже абсолютно всё равно, где и с кем Игорь. Ему же напротив – становились всё мучительнее измены жены. Он выискивал её реальных и гипотетических любовников и просто случайных партнёров, устраивал жуткие сцены и однажды даже пытался набить прекрасное лицо заведующему реанимацией новорождённых. Но получил сам. Вадим Георгиевич сообщил Игорю Ивановичу, что хочет на Светке жениться, несмотря на двоих детей, склонность к промискуитету и запойный алкоголизм. Потому как причиной последних двух болячек является именно он – Игорь. Но Светка почему-то отказывается. Видимо, считает себя в ответе за «такое говно, как ты».

– А детям?

– Что, детям?

– Детям не я причина? – ехидно прошипел Игорь.

– Ты – повод, а дети – от Бога, поверь неонатологу.

Вадим протянул Игорю сигарету, и с минуту они молча курили.

– А ты не хочешь самоликвидироваться, а? – усмехнулся Вадим, глядя, как ревнивый муж прикладывает к переносице услужливо вынесенный санитаркой пузырь со льдом. – Суицид не предлагаю, кишка у тебя тонка. А вот уйти по-мужски ещё не поздно. Я ведь Светку рано или поздно додолблю. Чтобы ты, мерзавец, ни ей, ни девкам окончательно жизнь не испортил, козёл вонючий.

– А я с ней сплю! – пискляво выкрикнул почти двухметровый Игорь в качестве убойного аргумента.

– А мне по…й, – спокойно парировал Вадим. – Потому что я её люблю. Чувствуешь разницу? Впрочем, не парься, братан, я с ней тоже сплю. В общем, даю тебе полгода. Потому что мне ровно столько понадобится, чтобы со своей разойтись красиво. Бывай, «гений». – Вадим хлопнул его по плечу и скрылся в приёмном.

Это произошло около месяца назад и прелестей семейной жизни не добавило. Игорь был в курсе, что сегодня дежурит Вадим Георгиевич. Эпизод мордобития он со Светкой не обсуждал. Сама же Светлана Анатольевна была в курсе лишь того, что услужливо расписали свидетели, и не знала, как себя вести с мужем. Она предпочитала никак себя не вести. Девочки были отправлены к родственникам на каникулы. Ёлка была наряжена перед их отъездом и сейчас смотрелась нелепо в этом царстве взаимной ненависти с неясным прогнозом на исход.

– Иди, иди, блядствуй! Или ты полагаешь, что Вадим с женой не спит?

– А мне всё равно, – спокойно парировала Света. – Потому что я его люблю. Чувствуешь разницу? Впрочем, не парься, муженёк, я с ним тоже сплю. В общем, пока, дорогой. С наступающим тебя Новым годом! Подарок под ёлочкой. Думаю, не ошибусь, если предположу, что мне Дед Мороз через тебя ничего не просил передать.

Дверью она хлопнула от души. Кажется, роддом – единственное место, где… дом. «Если мы с Вадимом поженимся в конце концов, то сделаем в этой квартире капитальный ремонт. Полную перепланировку. Чтобы ничто и никогда… Добрый Дедушка Мороз, сделай так, чтобы… Сделай уже хоть что-нибудь!» Она смахнула слёзы, закурила и пошла на работу. Двадцать молчаливых минут по свежевыпавшему утреннему белому-белому снегу.

3. Второй дежурный акушер-гинеколог

– Витенька, детка, ты не забыл термос?

– Нет, мама, спасибо. – Виктор Давидович поправил воротник плаща и ещё раз придирчиво оценил свой анфас в зеркале.

– Как же это несправедливо, сыночка! Почему ты дежуришь в Новый год? Мамочке будет так одиноко!

– Потому что я – молодой врач, ма!

– Зачем ты кричишь на меня? Витюшенька, обязательно поешь бутербродики! Почему ты не хочешь взять с собой кастрюльку?

– Потому что, мама, я не хочу выглядеть идиотом!

– Что же тут такого, если мальчик на работе поест?

– Мама! Мальчики на работу не ходят! Мальчики ходят в детский сад!

– Витюшенька, для мамы ты всегда мальчик, мама волнуется, чего же ты хочешь?

Больше всего «Витюшенька» хотел удавиться. А ещё больше большего – удавить маму. Месяц назад он расстался с разбитной девочкой Аллой неопределяемых кровей. Увы, дщерью Сиона она не была. Это подтверждали нос-картошка, узкие бёдра и нахальные рязанские глаза. Она хотела или замуж и прописку, либо на фиг, потому что жизнь коротка. Мама прилегла в кардиологическое отделение с гипертоническим кризом, Алла пошла замуж не за Витеньку. А Витенька смиренно пошёл на фиг – носить маме супчики в «кастрюльках» и натёртые полезные субстанции вроде лука и хрена – в баночках. Рыдал он от души, размазывая по тёрке очередную «панацею». Гипертонический криз миновал, за ним последовало обострение невралгии – Витенька исправно умащивал маменькину поясницу змеиным и пчелиным ядом, но её не брал даже скипидар. Ей всё было нипочем. Воистину русским богатырским здоровьем обладала эта пожилая еврейская дама. После втираний Витенька приносил в койку чай с птичьим молоком. Массировал сухие птичьи стопы. Читал ей вслух на ночь не то Пастернака, не то Гумилёва и мечтал только об одном – чтобы она умерла. Быстро и безболезненно. По ночам ему снились психоделические кошмары с матушкой в роли Троцкого и с ним – Витенькой – в роли ледоруба. Он просыпался в холодном поту и бесшумно, не дыша, крался на кухню запивать свой горячий бред ледяной водой.

– Витюша! Ты простудишься! Не пей из холодильника! В чайнике тёплая водичка, – страдальчески шептала мать из своей комнаты, дверь в которую никогда не закрывалась. Двери же в Витенькину комнату отродясь не было – её заменяли древние бамбуковые занавески, намертво прибитые покойным отцом Давидом Семёновичем в год рождения Витюши.

– Мама, я не пью из холодильника. Я пью из чашки.

– Мама тебе только добра желает, а ты постоянно ехидничаешь! Всё воспринимаешь в штыки… Ты же понял, о чём я!

Мама начинала рыдать, и Витенька просил прощения, приносил тонометр и успокаивал до самого рассвета. Потому что у неё бессонница. Ещё бы. Столько спать днём.

Виктор Давидович был тихим студентом-отличником, затем – неприметным исполнительным интерном, и уже четвёртый год осваивал роль безынициативного покорного ординатора. Он сидел в обсервации и писал, писал, писал. За тех, кто оперировал, принимал роды и решения. Вечный ассистент, главный «куда пошлют». Витёк безропотно заполнял все журналы протоколов и до победного конца звонил на станцию переливания, доводя до истерики своей тихой безответной настойчивостью даже бой-бабу заведующую.

– Аллё! Нина Васильевна? Здравствуйте. Вас беспокоит ординатор обсервационного отделения Виктор Давидович. Нам нужна четвёртая отрицательная. Срочно.

– Виктор Давидович, сейчас из кармана достану! – безапелляционно-саркастично заявляла в ответ железная леди Нина. – Вы в своём уме? Откуда у меня четвёртая отрицательная? А сокровищ Эльдорадо вам не надо? До свидания…

Короткие гудки.

– Аллё! Нина Васильевна? Здравствуйте ещё раз. Вас беспокоит ординатор обсервационного отделения Виктор Давидович. Нам нужна четвёртая отрицательная. Срочно.

Короткие маты.

– Аллё! Нина Васильевна? Она вышла? С кем имею честь? С врачом-лаборантом? Здравствуйте, врач-лаборант. Вас беспокоит ординатор обсервационного отделения Виктор Давидович. Нам нужна четвёртая отрицательная. Срочно. Нет. Денег у них нет. На обмен могу предложить любую группу из имеющихся в журнале резервных доноров. У вас нет? Понимаю. Но девочка может умереть. Куда позвонить? Я туда уже звонил. Вы – наша станция переливания крови. Вы обязаны обеспечить наше родовспомогательное учреждение… Что? Нет, Господу Богу я не буду писать жалобу. Я напишу рапорт начмеду и главврачу. А они – в горздрав. А те…

Длинные матюги.

Виктор Давидович не кричал, не бросал трубку. Он продолжал звонить и спокойным, бесцветным, невыразительным голосом требовать кровь, консультанта, юриста, сантехника и, как правило, добивался искомого. За это он был безмерно ценим и не изгоняем из операционных ассистентов, несмотря на абсолютный, законченный хирургический антиталант. У Витеньки была тяжёлая рука и недобрый глаз. И в этом не было его вины. Вообще-то он хотел заниматься наукой, резать мышей, кошек, собак, а если повезёт – то и обезьян. Пристроиться постдоком куда-нибудь в CDC-Центр[114]. Выращивать культуры клеток in vitro и в результате серии из трёх миллионов экспериментов найти средство от ВИЧ-инфекции, а то и от некоторых видов рака.

Это его мама хотела, чтобы он был акушером-гинекологом. Чтобы маме на старости лет было чем намазать бутерброд поверх масла.

Но Витя жил на голую зарплату врача второй квалификационной категории. С людьми общаться лично не умел – телефонные и электронные коммуникации давались ему куда лучше. Он был тих, скромен и не то что сказать «в лоб», а намекнуть на «спасибо» не мог. Хирурги, для пациенток которых он раздобывал цельную кровь редких групп, Er-массы[115] и прочие «блага», спасающие от геморрагических шоков[116] и ДВС-синдромов[117], горячо благодарили, жали руку и, бывало, совали долларов двадцать от щедрот. Но этим пока и ограничивалось. Витёк не терял надежды обрасти когтями, зубами и характером. Ему казалось, как только его мамочка скончается – конечно же легко и безболезненно, – всё в его жизни наладится. И в личной, и в профессиональной. Аллочек на этой планете много, всех не разберут к сроку, когда его мамочка покинет юдоль земных печалей. «Например, во сне. Да-да! Это прекрасно – смерть во сне! – думал Виктор Давидович, заполняя очередной бесконечный протокол переливания крови и кровезаменителей за Петра Александровича или Елену Николаевну. – Или, скажем, я приду с дежурства, а никто мне не откроет дверь, прежде чем я достану ключ или позвоню. Эта тварь целый день, что ли, у дверного глазка проводит? Мама лежит под одеялом, лицо землистого цвета, рядом – томик поэтов Серебряного века. Я кидаюсь к ней с порога прямо в обуви. И никто мне не говорит: „Витюша, сними ботиночки, детка!“… А она… уже холодная. „Мама! Мамочка!“ – Витя смахивал слезу, чтобы не закапать бумагу. – Я устраиваю скромные, но достойные похороны. Лидия Иосифовна напечёт пирогов или чего там положено на еврейских похоронах? Зажигаю эти… Как их?.. Впрочем, пусть всё делает тётя Лида, а я буду сидеть печальный и безутешный. Место на кладбище рядом с могилой отца давно забронировано. Прекрасно! Одним геморроем меньше. Вещи её раздам старушкам. Кровать – выкину на помойку. Обдеру все обои, плинтуса, выжгу всех тараканов автогеном. Сделаю капитальный ремонт. Или вообще продам эту квартиру. Уйду в запой. Вернусь на теоретическую кафедру. Это, в конце концов, никогда не поздно. Женюсь на какой-нибудь Дуньке, наделаю с ней славных карапузов-суржиков, подберу на улице бездомную дворнягу и…»