Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя - Константин Феоктистов

Третья и четвертая станции были существенно модернизированы: новая двигательная установка, новые двигатели, новые ориентируемые солнечные батареи, новая исследовательская аппаратура.

В месяцы, предшествовавшие запуску третьей станции, я был на полигоне. Со станцией все еще было зыбко, начальство наше относилось к работам по станции, мягко говоря, неприязненно. Я считал, что при подготовке станции к полету нужно быть там, на космодроме. Все время беспокоился: вдруг что-то упустили. Конечно, заменить собой аппарат контроля невозможно. Существовали отдел технического контроля завода, военная приемка (на нашем заводе это было обязательным), контроль наших и местных военных испытателей. Но ведь уже не раз случалось, что это многоступенчатое контролирование не срабатывало. Хотелось видеть все своими глазами. Конечно, возникает резонное возражение: нужно просто как следует организовать контроль. Но для этого необходима власть, которой у меня не было и к которой никогда не стремился. И наконец, главное: ежедневно при подготовке полета принимаются решения по отклонениям от документации, и тут уж аппарат контроля бессилен.

Но оказалось, что из Москвы надолго уезжать тоже нельзя. За несколько дней до запуска станции из Москвы на полигон пришла новая программа полета, подготовленная службой испытаний, подписанная заместителем главного конструктора по испытаниям Трегубом и утвержденная Мишиным. Это было явным нарушением проектной программы полета. Суть расхождений заключалась в том, что проектная программа предполагала сразу после выведения станции на орбиту проведение короткого, в зоне радиосвязи, тестового включения системы ориентации с использованием ионных датчиков, чтобы убедиться, что система работает нормально, и только в случае положительных результатов теста, на следующем витке, предусматривалось включение системы ориентации в постоянный режим работы. Это была элементарная осторожность. Более того, у нас, проектантов, и у управленцев, были основания опасаться за нормальную работу системы ионной ориентации: во время автономных полетов «Союзов» не раз проходили сбои этой системы и начинались автоколебания с резко увеличивающимся расходом топлива. Но в испытательной программе полета, присланной из Москвы, предусматривалось включение системы ориентации сразу в постоянный режим ионной ориентации.

Это было принципиально неправильно!

Мишин с некоторым ехидством отказался отменить эту программу: «Это же программа испытаний. Я ее утвердил по предложению испытателей. Если договоритесь с замом по испытаниям — пожалуйста, восстановим старую». А зама по испытаниям Трегуба на полигоне не было. Начались переговоры по телефону: «Мы тут в Москве много обсуждали, ваши бывшие товарищи согласны, нам так удобнее». «Мои бывшие товарищи» — это напоминание о том, что, пока я работал на полигоне, две из моих групп проектантов, которые занимались логикой работы машин и управлением в полете, были переведены в подчинение Трегуба. Само по себе решение о передаче вопросов управления полетом в подчинение заместителю главного по испытаниям было логичным, хотя естественно возникал вопрос, почему испытатели не вырастили своих специалистов: ведь эти инженеры нужны были по-прежнему и мне для разработки новых проектов. Но по вопросу присланной новой программы полета ни Трегуба, ни Мишина переубедить не удалось. Тогда у меня сложилось впечатление, что Мишин и его зам разыграли типичную безответственную бюрократическую шуточку. Я уже тогда Мишину не доверял. Неприязнь к нему появилась еще в последний год жизни Королева, когда Мишин предпринял попытки вмешаться в наши корабельные дела. Сейчас, вспоминая об этих попытках, думаю, что Мишин благодаря своей давней дружбе с С.П. видел, что здоровье его ухудшается и, имея в виду борьбу за наследство, пытался взять под контроль независимых. Он тоже терпеть меня не мог. У него были свои причины. Достаточно того, что работа над ДОСами была ему как руководителю предприятия навязана.

Много лет спустя, вспоминая историю запуска ДОС-3, я опять задавался вопросом: зачем Трегубу нужно было вводить в программу это опасное решение? Ведь он как зам по испытаниям отвечал за нормальный ход полета. А Мишину? Зачем это было надо? Как бы ни был он настроен против меня, не мог он пойти на явную глупость, граничившую с преступлением, только чтобы мне насолить. Значит, кто-то его убедил? Кто? Недавно прочитал воспоминания одного своего товарища, который не раз выступал моим союзником. Он приводил целую систему искусственных, совершенно неубедительных доводов в пользу принятого тогда решения об опасном изменении программы полета станции ДОС-3. Доводы достаточно легковесные. И если он был убежден в их правоте, то это больше говорит о том, что автор не способен отделить несущественное от существенного. Похоже, что именно он и убедил Трегуба и Мишина. А они просто-напросто позволили себя убедить, не вникая в суть дела и не подозревая опасности.

На эту мысль наводит странное утверждение автора воспоминаний о том, что якобы проектанты так и не выдали основных положений по управлению полетом (то есть проектной программы полета). Это уж просто вранье! Эта программа входила в проект, давно нами выпущенный. Впрочем, это всего лишь догадки. Вполне допускаю, что автор воспоминаний многотомный проект читал невнимательно. Спросить его. Поезд давно ушел. Не признается.

Все кончилось плохо. Станция была запущена, сразу после ее выхода на орбиту был включен режим ионной ориентации, она вошла в режим автоколебаний, двигатели ориентации работали почти непрерывно, служба телеметрического контроля во время первого сеанса связи не успела разобраться в ситуации и потребовать выдачи команды на выключение режима ионной ориентации на этом же витке. Когда станция вошла в зону связи на следующем витке, топлива в баках для ориентации уже не было. Грубая, чуть ли не нарочно введенная ошибка в программу полета, устранить которую я со скандалом требовал до старта, и растерянность в процессе управления полетом привели к потере станции: без топлива нет ориентации, нет энергопитания, станция умирает, не начав работать.

Надо было принимать решительные меры. Председатель Главной оперативной группы управления (ГОГУ) генерал Агаджанов представлял военных — ведь именно им принадлежали наземные пункты связи, приема телеметрических измерений и выдачи команд управления с Земли, — пытался взять на себя руководство процессом управления, не зная и не понимая существа работы самой станции, а путем рассмотрения телеграфных сообщений с наземных пунктов (в организации работ наземных пунктов он понимал, но не более), заслушивания докладов и коллегиального принятия решений. Он был отставлен от дел, Трегуб — снят с работы. Было принято решение о назначении единого руководителя полетов, с приданием ему необходимого аппарата специалистов. Руководителем полета должен был стать представитель нашей организации. Первым руководителем назначили Елисеева.