Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич

Пришлось Латышеву подрывать подкладку кармана и извлекать из примитивного тайника перстень. Он надел его на мизинец и поднес ближе к керосиновой лампе. Капитан потянулся, но рука его будто наткнулась на преграду и зависла в воздухе.

«Господи, – подумал Латышев, – у него глаза горят, как у кота. Да он вообще удивительно похож на кота Базилио – такой же разбойник. Угораздило меня связаться с ним и его конторой…»

Контрразведчик смотрел на перстень как завороженный. Потом чиркнул зажигалкой, поднес желтоватый огонек к черному камню – с одной стороны, с другой… Наклонившись поближе, разглядывал его под разными углами, сосредоточенно шевелил губами. Вдруг он откинулся на спинку скрипучего стула и громко расхохотался. Сидящие рядом хмурые типы недоброжелательно повернули в их сторону лишенные признаков благородства плебейские лица.

– Чего гогочете, как гуси? – недобро спросил здоровяк. – Или в жаркое проситесь?

Все четверо смотрели вызывающе, явно провоцируя скандал. Судя по манерам, они привыкли внушать страх.

– Отдыхайте, друзья, – спокойно сказал Самохвалов. – Это капитан мне смешной анекдот рассказал. Только и всего.

Михаил Семенович доброжелательно улыбался, но Латышев заметил, что он с привычной ловкостью одним движением отстегнул застежку кобуры.

Хмурые лица отвернулись.

– Мне непонятна причина вашего бурного веселья, капитан, – сдержанно сказал Латышев. – Чем оно вызвано?

– Представьте себе, я когда-то, в невинной молодости, учился на ювелира… Да, да, не удивляйтесь!

Самохвалов потер виски кончиками пальцев, будто пытаясь собрать мысли в кучу.

– Родительских надежд, правда, не оправдал, благородную профессию не получил, но вершков нахватался. Так вот, извольте мой вывод: колечко серебряное, а этот камень не может иметь столь долгую и волнующую историю…

– Почему? – уже не скрывая раздражения, спросил Латышев.

– Вы знаете, что такое бриллиант? – вопросом на вопрос ответил Самохвалов.

– Увольте! Я никогда не учился на ювелира!

– Это ограненный алмаз. Причем число граней должно быть не менее пятидесяти семи… В огранках «груша», «овал» или «маркиза» как раз столько и есть… Но думаю, здесь даже больше пятидесяти семи – скорей семьдесят три грани – так называемая «цирконовая» огранка…

– Ну, и что?

– А то, что так шлифовать алмазы научились лишь в семнадцатом веке!

Самохвалов усмехнулся.

– Если это вообще алмаз. Цвет черный, радикальный. Для алмазов нехарактерный…. Ну, да вы не расстраивайтесь. Вещица прелюбопытная. И история ее читается, как роман. А камень при случае непременно покажите ювелиру. Он скажет примерно то же самое…

Слова коллеги больно задели самолюбие Латышева.

«Подумаешь, знаток, – возмущался он про себя. – Огранка не та, цвет не такой, алмаз не алмаз… А бумаги? Кому бы их понадобилось подделывать? Зачем?»

При этом он машинально рассматривал перстень, как бы отыскивая аргументы для возражений, и не заметил, что хмурые типы за соседним столиком бросают на него косые взгляды и заинтересованно переговариваются. Внезапно парень с побитым оспой лицом громко отодвинул стул, встал, шагнул вперед и навис над Латышевым. В руке у него тускло отблескивал наган.

– Слышь, капитан, – по-блатному растягивая слова, произнес он. – Это мое кольцо. Я его у Саньки Косого вчера в буру выиграл. Отдавай лучше по-хорошему, без крови…

Он, несомненно, был вожаком, и трое остальных уже начали приподниматься, засовывая руки под одежду. Дело принимало плохой оборот.

– Сядь на место, Челюсть! – раздался вдруг холодный голос Самохвалова. – Вчера тебя у Косого не было. Ты мануфактурный лабаз грабил. По-мокрому, причем. Сторож-то на тебе… Так что, без крови не обойдется: на луну пойдешь[24]!

– Ты кто?! – ошарашенно вскричал Челюсть, вскидывая наган.

Однако капитан опередил его – всего на мгновение, но этого оказалось достаточно. Смит-вессон вынырнул из-под стола. Он был больше нагана, крупнее калибром, а главное – стрелял полуоболочечными пулями, оставляющими ужасные рваные раны. А еще главнее было то, что Самохвалов выстрелил первым и с двух метров угодил Челюсти в левую сторону груди.

– Ба-бах! – в помещении выстрел мощного патрона грохнул, как орудийный залп. Страшный удар мгновенно выбил жизнь из крепкого тела, отшвырнул его на несколько метров и опрокинул на чистые половицы. По тщательно выскобленным доскам побежала темная струйка.

Его друзья вскочили, один успел вытащить наган, но как-то нерешительно…

– Сидеть, гады! Бросай оружие! – рявкнул Латышев, вскакивая на ноги и обводя стволом маузера потрясенную тройку бандитов. Те плюхнулись обратно на стулья. Два нагана и браунинг со стуком упали на пол. Они привыкли лить кровь, но не свою, поэтому сейчас каждого колотила крупная дрожь.

С грохотом упал стул, зазвенела разбитая тарелка, отчаянно закричала официантка. Кто-то бросился к выходу, более смелые и любопытные, отталкивая друг друга, столпились вокруг. Васильич с братом протолкались к столику. Он держал скворчащую сковороду, а Степан – фарфоровое блюдо с отборными красными раками. Но сейчас этот цвет не вызывал аппетита.

– Испортили вечер! – скорбно сказал Самохвалов. – Я уже ни раков не хочу, ни сома… Да и вообще, после такого съезжать отсюда надо. Некрасиво получилось… Насвинячили… Надо было на улицу вывести…

– А с этими что делать? – спросил Латышев, указывая маузером на корешей Челюсти.

– А что с ними делать? – переспросил Михаил Семенович. – Расшлепаем завтра, и дело с концом!

От его простоты и добродушия не осталось и следа.

Глава 3

Искусство допроса

Декабрь 1917 г. Новочеркасск

Латышеву отвели небольшую комнату на первом этаже добротного двухэтажного здания в центре старого заснеженного сада. Здесь и располагались оперативно-аналитический и секретно-агентурный отделы контрразведки. Если не считать охрану, вестовых и истопников, в особняке было немноголюдно. Не больше десятка офицеров, и почти со всеми Юрий Митрофанович через два дня успел перезнакомиться. Он был приятно удивлен, что все его новые коллеги оказались не кровожадными костоломами, а людьми образованными, интеллигентными, с хорошим чувством юмора. Теперь он уже не сомневался, что Самохвалов прав и все, что болтают про КР – обычная чушь, продиктованная недоброжелательностью и предвзятостью. Уж он-то разбирался в людях, никогда его новые знакомцы не смогли бы пойти на подлость, жестокость, провокацию. Все они были такими же, как и он, офицерами, присягавшими царю и отечеству, конечно, помятыми войной и от этого ставшими резкими и циничными. А то, что трех спутников Челюсти расстреляли в подвале на следующее утро, было вполне оправданно: бандиты и убийцы это вполне заслужили.

Юрию Митрофановичу даже нравилось свое новое положение, он чувствовал себя теперь выше и значимее обычных строевых офицеров, ощущал причастность к клану избранных, могущественному тайному обществу.

Он изучил особо секретные циркуляры, регламентирующие работу КР, и узнал много интересного. Оказалось, что допрос первой степени предполагает психологическое воздействие на допрашиваемого, его запутывание в логических противоречиях и неточностях собственных показаний. При второй степени допрашиваемый подвергается унижениям, оскорблениям, разрушается его самоуважение и самооценка, нивелируется социальная значимость личности. Третья степень включает физическое воздействие, безусловно обеспечивающее положительный результат, и применяется тогда, когда другие меры оказались бесполезными. И еще он обратил внимание, что ликвидация «объекта» поручается дознавателю по делу как лицу, уверенному в установленной виновности.

Что ж, в конце концов, это разумно. Не сразу переходить к крайним мерам, а только в случае, если все другие не помогли достигнуть цели. И с дознавателем правильно: не станет же нормальный человек расстреливать невиновного!