Молодость с нами - Всеволод Кочетов

Началась перебранка. Машина принадлежала гражданской организации, которая шла вслед за войсками и налаживала жизнь на освобожденных территориях. Шофер был подвыпивший. Вечерело, он не желал, на ночь глядя, связываться с опасной поездкой неизвестно куда, говорил, что не знает дороги, что сзади идут еще машины.

— Застрелю! — сказала Людмила Васильевна и почувствовала, что она действительно способна застрелить этого человека. Она подозвала офицера, которому принадлежал наган; офицер подошел, прыгая на одной ноге, потому что вторая была перебита; сказала ему, чтобы он в случае чего стрелял в шофера, а сама с помощью тех раненых, которые еще могли передвигаться, принялась перетаскивать остальных из разбитых машин в кузов гражданской машины.

Вскоре подошла еще одна машина, Людмила Васильевна остановила и ее.

— Поверите, — говорила она, обращаясь к Павлу Петровичу, — я в тот вечер и в ту ночь ругалась так, как наверно способна ругаться только целая сотня мужчин.

— Вот за что я ее и полюбил, — сказал со смехом Румянцев. — Я аккурат был тот офицер с наганом, я слушал эту ее… ну как бы сказать?., ну эту, что ли… речь… вдохновенную такую, обращенную к шоферам-саботажникам, и думал: вот это будет жена! С такой не пропадешь. И не пропал, Павел Петрович. Не дала пропасть.

— Я сидела в кабинке второй машины, чтобы она не отстала, чего доброго. Сидела рядом с шофером, — продолжала Людмила Васильевна, увлеченная воспоминаниями, — держала в руках наган, и когда шофер, которому не хотелось уезжать в ночь из знакомых мест, от своей постели, начинал канючить — вот-де мотор барахлит, или бензину, пожалуй, не хватит, — я ему говорила все, что слышала когда-то от майора Семиразова. И мотор переставал барахлить, и горючего хватило до самого того места, куда нам надо было добраться.

У Людмилы Васильевны была хорошая черта характера, очень важная для дачной жизни, — она умела всякий тяжелый, трудный, сугубо деловой разговор незаметно превратить в легкий и веселый. Павел Петрович и Румянцев, оставаясь одни, начинали все снова и снова об институтских трудностях, о неполадках, оба расстраивались, волновались; появлялась Людмила Васильевна — и весь этот мрак рассеивался. Одно только ее курносое лицо, с которого никогда не сходила улыбка, было способно изменить настроение любого; а еще был нежный девчоночий голосок и множество смешных историй, которые она рассказывала непрерывно. Павел Петрович только удивлялся, откуда они берутся у нее.

— Уже сколько лет живем вместе, так вот даже и я не знаю, откуда она их берет, — сказал Румянцев. — Выйдет будто бы на полчаса из дому, и уже готово, полдня может рассказывать, что она увидела, кого встретила, что узнала, и все получается смешное. А я хожу, хожу по улицам и не встречу-то никого, и никто мне ничего не расскажет, а про смех и говорить нечего, какой к шуту смех!

Павел Петрович смотрел на Людмилу Васильевну, слушал ее и про нее и не мог себе представить эту женщину, с наганом на дороге останавливающую грузовики или без страха перед всякими Мукосеевыми отправляющуюся в Центральный Комитет партии, чтобы доказать невиновность человека, который пал духом и сам уже стал сомневаться в своей невиновности. Откуда у таких женщин, казалось бы маленьких и слабеньких, вдруг берутся сокрушающие всё богатырские силы, и как нередко случается именно так, что перед трудностями, перед ударами судьбы спасовал мужчина и на борьбу с ними, защищая его, выступает женщина, причем далеко не всегда она уверена в том, будет он ей за это благодарен или нет. По-разному получается. Бывает так, что он любит ее после этого втройне, но бывает и так, что он не оценит ее усилий и жертв, скажет в конце концов: а кто тебя просил лезть не в свое дело, или вообще не заметит сделанного ею. Да, конечно, когда не оценит и не заметит, после этого, да, да, горько, обидно, больно. Но только после этого, а в то время, когда она решается вступить в борьбу за любимого человека, когда она вся в борьбе, ни о чем, что будет после, будут ли ей благодарны или неблагодарны, она не думает, ей это в ту пору все равно. Она совершает возможное и невозможное не во имя чувств к ней, а потому, что так поступать ей диктуют ее собственные чувства. Нет на свете никого бескорыстней истинно любящей женщины.

Так и проходил дачный день Павла Петровича: уйдет по своим делам Людмила Васильевна — вновь и вновь институтские переживания, вернется — переживания долой, веселая болтовня, состязание в остроумии, в умении рассказать что-нибудь посмешнее.

После обеда, отдохнув немножко, решили погулять по Ивановке и ее окрестностям. Павел Петрович был тут впервые, и поэтому ему все показывали и объясняли.

— Давайте сходим вот туда, через соснячок, — предложила Людмила Васильевна. — К той оградке. Если мы спрячемся в сосенках, то можем увидеть кое-что интересное.

Пошли соснячком, крадучись, тихо, как заговорщики.

— А вдруг он подумает, что мы что-нибудь такое замышляем, и пальнет в нас из ружья? — сказал Румянцев смеясь. Он был очень доволен тем, что участвует в явно мальчишеской затее.

У оградки остановились. За оградкой стоял старый, дырявый сарай, по всему участку вокруг сарая были раскиданы бревна, кирпичи, лежали кучи щепок, извести; известь от дождей растеклась во все стороны, как лава от вулкана. На бревне возле распахнутой двери сарая сидел Харитонов в зеленых трусиках и выцветшей голубой майке. Перед ним стояла его жена, Калерия Яковлевна, знаменитая, как пояснила Людмила Васильевна, своим языком. В институте шутили: если вы хотите, чтобы то или иное было немедленно известно всему городу, под строгим секретом расскажите об этом Калерии Яковлевне. Город будет оповещен в течение двенадцати часов.

— Дура, — ровным голосом говорил Харитонов, — опять накупила гнилья! Над нами и так смеются. — Он легко отломил истлевшую гнилушку от бревна, на котором сидел. — Чего ж ты делаешь-то? На что деньги изводишь? Что я тебе, госбанк, что ли? Или сам их печатаю?

— Понимаете, Павел Петрович, — зашептала Людмила Васильевна, — это у них ежегодно. Покупают по дешевке хлам, разные срубы, бревна, сумасшедшие деньги платят за перевозку, потом зовут строителей, плотников, те говорят: дрова! Стройте сами. Видите, у них едва-едва полсруба сложено, а денег они уже истратили, говорят, около тридцати тысяч. Он, бедняга, с ног сбился, зарабатывая их. Лекции читает, статьи пишет, чуть ли не в кино перед сеансом выходит рассказывать про доменные печи и о том, как надо варить чугун. Очень интересно!

— Не злословь, Людочка, — сказал Румянцев. — У каждого свой пунктик помешательства. У Харитоновых — желание приобретать все по дешевке, желание выгадывать где только можно. На этом они и прогорают.

Потом подошли к дачке с черепичной крышей.

— Здесь живет Белогрудов, — сказала Людмила Васильевна. — На лето загадка их таинственной жизни с женой прекращается. Зимой — вы это, наверно, знаете — они живут врозь, на разных квартирах. Ну, а на лето съезжаются сюда.

— Здравствуйте, здравствуйте! — раздался голос, и из-за кустов георгин, окружавших дом, поднялся сам Белогрудов. — Прошу, заходите!

Гостить в этом доме не входило ни в планы Румянцевых, ни тем более в планы Павла Петровича, который когда-то так резко обошелся с Белогрудовым за его панибратство. Но Белогрудов уже распахивал калитку, уже тряс руки всем троим, говорил, что он очень рад тому, что его не забыли, что он угостит гостей чем-то совершенно необыкновенным.

Ничего не оставалось делать, вошли в дом, в три тесные комнатки, сплошь уставленные полками с книгами.

— На дачу возите столько книг? — удивился Павел Петрович и взял с полки первую приглянувшуюся ему книгу старинного издания в кожаном переплете с золотым обрезом.

Белогрудов сделал такое движение, будто он хочет отобрать эту книгу у Павла Петровича. Но не отобрал. Явно смущаясь, он заговорил:

— Нет, что вы, что вы, Павел Петрович! Библиотека моя в городе. Это просто так, чепуха. Лучше вы не утруждайте себя, ничего интересного, клянусь вам.

Павел Петрович все-таки раскрыл книгу, которую держал в руках.

— Вот так штука! — рассмеялся он и прочитал вслух: — «Парижский повар, или Поваренная книга, содержащая в себе все относящееся к городской кухне, как-то: необходимые предварительные заготовления для оной: разные кушанья из мяса, дичи, домашних птиц и рыб… Соч. Альберта, главного повара кардинала Феша. Перевод с французского, 1829 год». До чего здорово — сразу на поваренную книгу наткнулся!

— Я же и говорю: все это чепуха, — повторил Белогрудов. — Ну, пожалуйста, не утруждайтесь. Какую книгу ни возьмете, все будет про то, про кулинарию.

Но Павел Петрович, несмотря на его просьбу, взял вторую книгу с полки.

«Музеум практических знаний гастрономии, поваренного искусства, приготовления и сохранения напитков, консервов, запасов и содержания погребов и разных секретов в домашнем быту… — читал он вслух. — Составлено и написано членами Общества бережливости господами Куманиным, Муратовым, госпожами Глинской, Гано, Авдеевой, Кустаревской и другими, в 15 частях. Москва, С. И. Леухин, 1883 год». До чего же это интересно! — воскликнул он и уже подряд брал с полок удивительные книги. Названия у них были такие: «Верный источник к сокращению домашних расходов», «Для неопытных хозяек советы», «Пир на весь мир. Подарок юным поварам и поварихам», «Что в рот, то спасибо! Поварское и кондитерское руководство для молодых хозяек», «На помощь небогатой хозяйке. 500 рецептов, испытанных путем 15-летней практики в роли хозяйки домашних обедов для людей небогатого класса. Киев, 1902 г.»