По библейским местам - Генри Мортон

Мы прошли в дверь и оказались в дальней части церкви, явно весьма почитаемом месте: свет проникал через отверстия в эркерах свода, а каменный стол более пятидесяти футов в длину и четыре в ширину занимал центр помещения. Каменная скамья шла вдоль всего стола, а в конце высилась кафедра. Это была трапезная. Штукатурка на стенах шелушилась и осыпалась, повсюду царила грязь, на поверхности стола я заметил комки соли и какие-то странные засохшие куски непонятного цвета и происхождения, твердые, как кирпич; возможно, это был хлеб.

Когда я решил уточнить, действительно ли это хлеб, настоятель вместо ответа протянул мне горсть бурых камней и вложил в ладонь, посоветовав размочить сухари в воде, как делают монахи. Так ел хлеб Антоний шестнадцать столетий назад, так питался святой Афанасий, который, кстати, пояснял, что существует египетский обычай выпекать хлеб раз в году на все последующие месяцы. Монахи Египта продолжают питаться сухарями, сдабривая их солью и в точности повторяя практику первых отшельников; это, безусловно, поразительный пример консерватизма.

Затем мы прошли в каср, поднялись по перекидному мостику, вскарабкались по массивной каменной лестнице. Два этажа башни заняты большим количеством сводчатых комнат, в основном пустых, в некоторых царила полная темнота, а некоторые отчаянно нуждались в ремонте. Самой интересной оказалась часовня Михаила Архангела, которая, как мне сказали, является хранилищем монастырских съестных припасов. На крыше расположена маленькая келья, выстроенная лет двадцать назад для последнего отшельника, монаха по имени Серабум — это производное от древнего египетского имени Серап-амон. Как настоящий отшельник, он отвергал общинную монастырскую жизнь и жил в пещере в получасе ходьбы от обители. Он приходил в монастырь на пасхальную неделю и на Рождество, но его присутствие едва ли добавляло веселья, которое вообще-то является типичным для коптских монахов по большим праздникам. Он отказывался с кем-либо разговаривать или поселиться в одной из свободных келий. Вместо этого отшельник предпочитал жить на вершине башни. Во время одного из нечастых визитов Серабума небольшой механический насос сломался, и, к удивлению всей общины, выяснилось, что отшельник единственный знает, как его наладить! Некоторым из присутствующих это показалось настоящим чудом. Проявив столь неожиданные познания в механике XX века, отшельник закутался поплотнее в лохмотья, служившие ему одеждой, и с явным облегчением вернулся в век IV. Мне не удалось узнать, случалось ли братьям и впоследствии посылать за ним в пещеру и приглашать его в качестве механика, электрика или иного технического специалиста.

Вся компания провожала меня до ворот и долго махала руками, когда мы двинулись в сторону монастырей Бишой и Сириани.

Мы прибыли к монастырю Сириани и позвонили в колокольчик. Пока мы ждали ответа, у меня была масса времени, чтобы вспомнить: именно в этом монастыре сто лет назад Роберт Керзон убедил настоятеля продать собрание коптских и сирийских рукописей, которые теперь принадлежат Британскому музею. В конце прошлого века А. Дж. Батлер подъехал к этим воротам с поясом, в который было зашито золото, в надежде, что Керзон что-либо пропустил, но его надежды оказались тщетными.

Нас впустили внутрь, и передо мной открылось то же белоснежное сияние, что и в монастыре Барам; такие же темные тени, такой же неухоженный сад, те же грязные фигуры в потрепанных одеяниях появились из келий, кто-то опирался на палку, и почти все ходили босиком. Меня проводили в дом для гостей, пришел настоятель — очень худой и высокий человек с явными признаками абиссинской крови. В отличие от настоятеля Барама он был совершенно несведущ в истории и говорил только по-арабски.

Я сидел на веранде, пока монах, которого я перед этим видел пересекающим двор с чайником в руках, готовил нам чай. С изысканной любезностью старый монах сделал несколько шагов вперед и, пошарив в складках грязного одеяния, извлек оттуда пачку сигарет. Думаю, святой Антоний мог бы осудить приверженность к табаку, но одобрил бы щедрость монаха, поскольку сигареты безусловно были в этом месте исключительной роскошью.

В настоящее время в монастыре живет 25 монахов, они явно ведут более скудную жизнь, чем братия Барама.

Настоятель провел меня по перекидному мостику в башню, и я вспомнил, что именно здесь, на первом этаже Керзон сделал свою потрясающую находку. Рукописи были сложены в нише глубиной два фута, там были и отдельные листы пергамена, и целые кодексы, все страшно запыленные, и монахи приносили свечи, чтобы можно было разглядеть сокровище. Сегодня в этом ветхом здании нет совершенно ничего ценного или интересного.

С крыши открывался замечательный вид на пустыню и монастырь Бишой, расположенный меньше чем в миле отсюда. Мы смотрели вниз, на сгрудившиеся строения, поражавшие полным отсутствием архитектурной логики; здесь не был выдержан четкий прямоугольный план, как в Бараме, скорее вся группа зданий представляла собой вытянутый, узкий овал, а путаница и нагромождение домов была еще больше.

История Сириани отличается от истории других монастырей Вади Натрун. Территория, которую он сегодня занимает, изначально являлась местом, где стояли скиты монахов Авва Бишой. В 535 году мирное существование было нарушено: как выражались ранние комментаторы, «нечистой ересью», возникшей из «богохульства нечистого воображения проклятых и мерзких гайанитов». Это были последователи монаха по имени Гайан, который на какое-то время захватил Александрийскую патриархию, но потом был низвергнут и сослан. Его последователей изгнали из пустынных монастырей, и они организовали соперничающие обители по соседству с теми, которые вынуждены были покинуть. Монахи-гаяниты из Авва Бишой основали обитель там, откуда виден был их прежний монастырь. Все эти монастыри-двойники пережили трудные времена и превратились в руины, за исключением единственного, который в VIII веке купили от имени сирийских монахов, рассеянных по пустыне. Именно от названия народа много веков назад и произошло название монастыря.

В монастыре есть церковь, посвященная Благословенной Деве, и еще одна — в честь Девы Марии, а кроме того — несколько заброшенных церквей, теперь превратившихся в развалины. В первом храме — мрачном темном здании, где еще сохранились остатки старинных фресок, — мне показали кожаный мешок с мощами святого Иоанна Каме (Иоанна Черного), эфиопского святого, умершего в 859 году. Он удалился в пустыню, и постепенно вокруг него собралось до трехсот монахов, живших в соответствии с установленными им правилами, а когда в XV веке их монастырь разрушили, мощи святого перенесли в Сириани.

В этом монастыре я увидел также великолепную, но запущенную трапезную с каменным столом, протянувшимся вдоль всего помещения. Прежде я никогда не видел ничего подобного этим столам. Очевидно, их поставили в те дни, когда монахи во множестве приходили в обители из пустынных скитов, хижин и пещер; я бы не удивился, если бы мне сказали, что эти столы — древнейшие реликвии пустынных монастырей. Маленькая дверь вела из трапезной в келью, которую монахи называли кельей святого Бишоя — согласно преданию, он жил на этом месте еще до постройки монастыря. Говорят, что святой Бишой подолгу воздерживался от сна, привязывая волосы к гвоздю, вбитому в стену, так что если он забывался сном и тело его обмякало, боль от натяжения волос заставляла очнуться.

В этой келье святого Бишоя в IV веке посетил Ефрем Сирин. Ефрем оставил посох снаружи, а когда он завершил разговор и вышел из кельи, то обнаружил, что посох процвел листьями. Когда мне рассказывали об этом чуде, один из монахов, стоявший с края, внезапно разволновался и стал настаивать на том, чтобы проводить меня в другой конец монастыря, где указал на колоссальное дерево — тамаринд. Он уверенно заявил, что это и есть посох святого Ефрема Сирина.

Дерево это видели в VI веке путешественники, и уже тогда оно считалось почитаемой реликвией. Я, насколько смог, измерил его обхват, получилось семь футов у основания ствола.

Попрощавшись с монахами, мы отправились к следующему монастырю.

Белые стены монастыря Бишой вскоре предстали перед нами, и мы оказались в очередной твердыне христианства. Эта обитель показалась мне менее процветающей, чем две предыдущие, а странные фигуры монахов — еще более нелепыми и даже пугающими.

Любезно угостив нас чаем, настоятель провел меня по своим владениям. Мы вошли в темную церковь, потом в трапезную, где стояли два каменных стола в линию, общая их длина составляла свыше восьмидесяти футов; безусловно, это самый длинный стол в мире, причем настолько низкий, что монахам приходилось сидеть на полу или даже возлежать на римский манер.

Мне жаль, что никто до сих пор не исследовал своды этих зданий и не нашел объяснение их сходству со сводами ранних церквей Ирландии. В каждом из монастырей Вади Натрун я вновь и вновь вспоминал о кельтских церквях. Я спросил у настоятеля, слышал ли он о стране под названием Ирландия, но он сокрушенно покачал головой, явно огорченный тем, что вынужден разочаровать меня. Не имело смысла рассказывать ему, что в Национальной библиотеке в Париже хранится древняя путевая книга, которой пользовались ирландские паломники, приходившие в монастыри пустыни Скетис; возможно, кто-то из его предшественников, управлявших монастырем в IV–V веках, предоставлял убежище ирландцам. Меня увлекает мысль о том, что ирландские паломники совершали регулярные путешествия с другими набожными людьми в те дни, когда в этой долине жили знаменитые анахореты, когда возникали первые в мире монастыри, и я уверен, что они приносили суровый дух пустыни Скетис и всей Фиваиды в горы Уиклоу.