Политические сочинения. Том I. Личность и государство - Герберт Спенсер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Письмо VIII
Решительная предрасположенность к древним и привычным правилам испокон веков была и, вероятно, еще очень долго будет одной из самых характерных черт человечества. Вне зависимости от абсолютной несовместимости подобных институтов или обычаев с текущим состоянием общества, вне зависимости от их полной неразумности как в принципе, так и на практике, вне зависимости даже от того, насколько они во всех отношениях абсурдны – несмотря на все это, если они отмечены печатью моды или древности, если они пользовались расположением наших предков и достались нам от них в наследство, то все их вопиющие противоречия, дефекты и несовершенства настолько теряются в ярком ореоле, которым их наделило слепое благоговение, что почти невозможно раскрыть миру зашоренные глаза, подвергнув эти явления беспристрастному рассмотрению. Они окружены почтением как наследие так называемых «старых добрых времен»; разум и философия падают перед ними ниц, и попытка предложить что-то новое отвергается как святотатство. Примером вышесказанному служит классическое образование. В мрачные времена господства римского католицизма, когда власть церкви достигла крайних пределов и вся Европа, оказавшись в ее смертоносной тени, прозябала в темноте и унизительном невежестве, более просвещенные люди завели обычай учить древние языки с целью получить доступ к знаниям, записанным на этих языках; трактатов на их родных языках не существовало – образование пребывало в упадке, и единственным способом подняться над толпой простонародья было обучение латыни и древнегреческому. Однако с течением времени произошли великие перемены. Человеку не суждено было вечно пребывать в состоянии духовного плена, общественный разум, полный свежих сил, очнулся от долгого сна, невежество и фанатизм были сметены новой волной познания, наука и философия взлетели намного выше тех высот, которых достигали прежде, и знание древних потеряло всякое значение в сравнении с современным знанием. Можно было бы предположить, что в таких обстоятельствах древние языки постепенно выйдут из употребления. Ничуть не бывало! Столь велико почтение перед прецедентом, столь сильна приверженность к привычкам предков, что, невзирая на полное изменение обстоятельств и на то, что прежние потребности перестали существовать, этот обычай сохранился. Тщетно говорят, что слова – лишь символы идей, а не сами идеи, что язык – лишь канал для передачи знаний, что он – всего лишь средство и полезен лишь до тех пор, пока служит для достижения цели. Тщетно напоминают, что человек, учащий язык ради самого языка, подобен работнику, сделавшему себе ценой громадных затрат времени и труда набор инструментов с тем, чтобы никогда ими не пользоваться, или человеку, тратящему лучшие годы своей жизни на то, чтобы построить лестницу и с ее помощью собрать скудный урожай безвкусных плодов с верхушки высокого дерева, хотя на соседнем дереве в изобилии растут намного более аппетитные плоды – достаточно протянуть руку. Вне зависимости, повторяю я, от всей очевидности такого сравнения, столь велико влияние древнего примера и столь сильно желание «делать так, как все», что даже в наш просвещенный век люди пренебрегают богатыми запасами реальных знаний, находящихся в их полном распоряжении, и следуют обычаю, погружаясь в бесплодную пустыню грамматик и словарей.
Мы видим перед собой пример системы, которая, невзирая на свои многочисленные и откровенные нелепости, столетиями сопротивлялась напору бурного потока нововведений и торчит костью в горле у наших развивающихся общественных институтов, в основных своих чертах не изменившись с момента возникновения. Какой урок мы можем из этого извлечь? Не служит ли такая ситуация предупреждением о тех опасных последствиях, которые может повлечь за собой создание сколько-нибудь долговечной модели образования? Если рассматриваемая система, не являясь общегосударственной, опираясь только на предрассудки и существуя лишь по прихоти общества, сумела пережить века, неуязвимая ни для разума, ни для здравого смысла, то насколько труднее будет реформировать такую систему, которая, в дополнение к вышеназванным факторам, будет пользоваться защитой закона! Разумеется, можно принять меры к тому, чтобы народ получил право вносить в систему изменения, но практически от этого не будет никакой пользы. Мы имеем обилие свидетельств о почти непреодолимых трудностях, сопутствующих перестройке существующих институтов, даже когда народ теоретически обладает соответствующими возможностями; и нет никаких оснований предполагать, что с течением времени эти трудности станут менее многочисленными. Взять, к примеру, церковь. Наши отечественные диссиденты придерживаются мнения о том, что многие церковные обряды, службы и церемонии нуждаются в исправлении; точно так же считает и огромное число самих прихожан; сами отцы церкви ведут разговоры о подобной реформе; никакие классовые интересы в данном случае не затрагиваются; поправки, о которых идет речь, не принесут никакого ущерба духовенству; но, несмотря на то что все обстоятельства благоприятствуют внедрению новшеств, все остается по-прежнему. Насколько же непреодолимее окажутся препятствия при реформе института, обширная перестройка которого наверняка оставит без дела множество чиновников!
Даже если мы на мгновение допустим, что внесение улучшений в систему национального образования будет делом несложным, все равно остается важный вопрос: увидят ли люди необходимость в этих улучшениях? Аналогия подсказывает нам ответ «нет». Мы уже показали, как сильно предрассудки способствуют сохранению существующих методов обучения, и каждый день приносит нам очередные примеры, свидетельствующие о том же. Спросите у преподавателя классических языков, что он думает о математике, а