Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики - Владимир Валентинович Фещенко

Дискурс, таким образом, назван эстетическим в силу того, что он основан на передаче эстетической информации.

В развернутой теоретической работе [Тюпа 2001] термин «эстетический дискурс» вводится как находящийся на пересечении эстетики и семиотики, с сильной опорой на концепцию Бахтина – Волошинова:

Взаимодействие научных языков семиотики и эстетики ведет к взаимоналожению онтологических понятий «языка» (функционирующая в коммуникативных актах семиотическая система значимостей) и «личности» (ценностнообразующее событие внутреннего смысла жизни) и приводит нас к определению онтологического статуса литературного произведения как коммуникативного события особого рода – эстетического дискурса [там же: 29–30].

Правда, тут же следует оговорка об оксюморонности введенного понятия: логическая природа дискурсивности вроде бы противоречит внелогической эстетической деятельности. Тем не менее термин закрепляется и толкуется далее с привлечением других эстетических категорий (эстетический объект, эстетическое отношение).

Эстетический дискурс как коммуникативное событие предполагает, согласно Тюпе, три стороны: креативную (субъектно-авторскую), референтную (объектную) и рецептивную (субъектно-адресатную). Выделяются две основные функции художественного текста: «креативная функция манифестации смысла» и «референтная функция ответственности перед смыслом». Креативная, рецептивная и референтная версии эстетического дискурса предполагают соответствующие компетенции коммуникативного события:

Специфика эстетического дискурса (художественность) является равнодействующей этих трех векторных компетенций и представляет собой не что иное, как одну из фундаментальных коммуникативных стратегий культуры [там же: 36].

Итак, художественность признается специфической чертой эстетического дискурса, но В. И. Тюпа не рассматривает вопрос о различии терминов «эстетический» и «художественный».

Часто термины «эстетический» и «художественный» выступают у литературоведов как полные синонимы, см., например, у И. В. Силантьева:

Вернемся к эстетическому дискурсу, и, в частности, к дискурсу художественной литературы. <…> Литературное произведение – как полноценное высказывание в составе эстетического дискурса [2004: 103].

При этом если «эстетический дискурс» отсылает скорее к «эстетике» как философской науке, то, наверное, этим термином правильнее было бы называть скорее метаописательный по отношению к художественным текстам дискурс. В философии на самом деле именно в этом значении термин «эстетический дискурс» и используется, ср. словарную дефиницию:

дискурс эстетический – коммуникативно-речевая практика обсуждения и рационального обоснования различных художественно-эстетических проблем [Эстетика 2005: http].

В более поздних работах В. И. Тюпы чаще встречается уже «художественный дискурс» (например, в названии книги [Тюпа 2002]), при этом содержанием этого понятия признается только и исключительно дискурс художественной литературы (прозы и лирической поэзии). Более точным в этом отношении представляется термин «литературно-художественный дискурс», разрабатываемый В. А. Миловидовым (сам этот термин встречается еще раньше в лингвистическом сборнике под редакцией В. Н. Телия [Культурные слои во фразеологизмах 2004]). Исследователь исходит из следующего определения дискурса:

диалогическая и динамическая мыслительно-речевая практика, протекание которой обусловлено местом, временем, культурно-историческим и социально-психологическим контекстом говорения (креативным контекстом) и слушания (рецептивным контекстом), характером намерений говорящего и слушающего, характеристиками объекта, особенностями специализированных языков, которыми кодируется сообщение, а также особенностями языков декодирования [Миловидов 2016: 13].

Такую трактовку он считает наиболее подходящей для определения «литературно-художественного дискурса», объектом которого служит эстетический объект, а инструментом – язык художественной литературы. Следуя методологии В. И. Тюпы, базовым элементом такого дискурса литературовед признает «взаимодействие креативной и рецептивной фаз, где действуют, соответственно, продуцент и реципиент сообщения» [там же: 13]. Литературно-художественный дискурс далее последовательно анализируется в трех семиотических координатах: синтактики, семантики и прагматики.

Неординарное, но во многом продуктивное понимание художественного дискурса представлено в лингво-теоретическом труде В. П. Руднева [1996]. ХД здесь определяется через «языковые игры», по Л. Витгенштейну, а именно как языковые игры «с пустыми термами (вымышленными персонажами)» [там же: 4]. Вымышленность, в свою очередь, понимается вслед за Дж. Серлем как фикциональность (fictional discourse). Через понятие ХД дается оригинальное определение «художественной литературы»:

Система художественных дискурсов и правил, порождающих корректные художественные высказывания, называется художественной литературой [там же].

ХД рассматривается здесь сквозь призму прагмасемантики:

Основным вопросом прагмасемантики художественного дискурса, по нашему мнению, является следующий: как формируются и функционируют значения художественного высказывания, что является движущей силой функционирования дискурса в качестве художественного? [там же: 5]

При этом исследователя интересуют прежде всего нарративные формы литературы, анализирующиеся с точки зрения дихотомических рядов: текстуальности – реальности, истинности – ложности, интенсиональности – экстенсиональности, сюжетности – событийности. Мы будем обращаться к этой работе при анализе других лингвоэстетических понятий, но сделаем оговорку, что в целом теория ХД, представленная в работе Руднева, ограничена лишь нарративным прозаическим дискурсом и не может быть спроецирована на иные разновидности ХД, такие как поэтический, сценический или акционистский.

О художественном дискурсе в аспекте лингвопоэтического рассмотрения пишет В. А. Маслова, характеризуя его вроде бы отличительные черты. Во-первых, ХД «создает особую, виртуальную реальность, предлагает свою версию, модель мира» [Маслова 2014: 11]. Во-вторых, он является «динамичным процессом взаимодействия автора и читателя, с одной стороны, и языковыми, социальными и культурными правилами, с другой» [там же]. И в-третьих, ХД «создается социально-индивидуальной действительностью, т. е. через концепты, категории и другие смыслопорождающие процессы речи» [там же]. Пожалуй, такие характеристики можно было бы применить к любому типу дискурса в культуре, поэтому вряд ли они являются специфичными для художественной деятельности как таковой. С другой стороны, здесь дается определение ХД как «коммуникативно направленного вербального произведения, обладающего эстетической ценностью, выявляемой в процессе его восприятия» [там же: 13]. В такой характеристике уже фигурирует важнейший фактор ХД – его эстетическая ценность, однако выявляется она, по нашему мнению, не только в процессе восприятия художественного произведения (в таком случае интерпретатору достаточно принять любое высказывание за эстетическое без контекста), но и с учетом всей коммуникативной ситуации производства, передачи и получения эстетического сообщения.

Один из вариантов понятия ХД применительно к