Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Из-за присутствия губернатора все его распоряжения выполнялись особенно строго, и вечерние бдения у нотариуса не преступали часа отбоя. Мы уже собирались в ту ночь ложиться, как вдруг погода резко ухудшилась. Порывистый ветер стал шквальным, он налетал все сильнее, а в перерывах слышался рев разбушевавшегося океана. Внезапный удар ветра, более мощный, чем все предыдущие, сотряс дом. Затрещали стропила. Отовсюду струями потекла вода. Пришлось натянуть парусину над ложем детей и в который раз затаскивать сундуки на стол. От бившего в щели ветра колебалось пламя свечей. В обстановке такой тревоги и речи быть не могло о тушении огней.

— Лучше бы всем оставаться одетыми, — сказал нотариус. — Кто знает, что может случиться ночью. Стены, надеюсь, выдержат, но крышу, того и гляди, снесет.

С тех пор как супруги Дюкло поселились на острове, не раз бывала плохая погода, однако без ураганов, так что их опыт по этой части был столь же беден, как мой. Но что оставалось делать, кроме того, что ждать?

Каждый из нас был пленником собственных мыслей и страха, каждый пытался вспомнить, что говорилось об ураганах, их мощи и разрушениях, произведенных внезапным морским приливом. Что станется с кораблями на рейде?

К полуночи ветер удвоил силу. И впрямь сорвало часть кровли над спальней нотариуса и его жены. Нам удалось закрыть дверь, что вела в гостиную, привалив к ней тяжелый баул. Едва мы успели принять эту меру предосторожности, как услышали страшный грохот, словно вдали что-то рухнуло — то ли стена, то ли дом; этот звук был похож на удар грома. Дети проснулись и начали плакать. Мы старались их успокоить, но всякий раз, как ветер и дождь принимались хлестать по дому, зловещий треск перехватывал нам дыхание.

Мы ждали. Накатывал новый шквал, какое-то время буйствовал, после чего отступал. В доме вода по-прежнему поднималась. Госпожа Дюкло взяла дочку к себе на колени, Рене прикорнул со мной на диване. Наши ноги лежали на перекладине стульев. В течение долгих часов шквалы следовали один за другим без передышки, но к утру, когда желтоватый свет окаймил уже весь горизонт, ветер начал немного стихать, менять направление, порывы его становились все реже, унялся мало-помалу и дождь.

Вода, стоявшая на полу, убывала медленно. В восемь часов мы смогли наконец-то выйти из дома. Что за горестная картина предстала нашему взору! Опрокинутые заборы были покрыты не только грязью, но и всем тем, что вода нанесла и прибила к ним на своем пути. Целая крыша валялась посреди площади в окружении веток и вырванных с корнем деревьев. Мы увидели секретаря суда, который бродил во всем этом хаосе и подбирал бумаги, потрясая ими в воздетых к небу руках. К нему подошел господин Дюкло, сообщивший по возвращении, что это крышу канцелярии выметнуло на площадь. Большую часть документов, загромождавших столы и стенные ниши, унес ветер, и все они сплошь погибли, так как и те, что найдены, все равно невозможно прочесть. Губернатор намеревался прийти сюда в течение дня, чтобы своими глазами увидеть размеры опустошения. Утро он посвятил осмотру товарных складов и госпиталя, где ночью укрылись солдаты. Строение, служившее им казармой, действительно оказалось разрушено, и теперь впопыхах возводили для них временное убежище.

Чтобы ускорить дело, господин де Мопен счел нужным остаться на месте и подгонять рабочих, угрожая им всеми возможными карами. Тут-то он, как говорят, и ударил старшего мастера железным прутом. История наделала много шуму, и, когда мастер спустя три месяца умер, жители вновь написали министру петицию, обвинявшую де Мопена в преждевременной смерти этого человека. Копию документа прислали на Иль-де-Франс, чтобы дать де Мопену возможность как-нибудь оправдаться. Губернатор ответил короткой отпиской: «Я его сроду ничем не бил, кроме как только ногой, да и то он от этого не упал». Впрочем, он признавал, что характером малость вспыльчив. Лишь после его отъезда люди всласть посмеялись над этим ответом.

Через несколько дней обнаружилось, что весь подмоченный в бурю запас зернового хлеба и риса в амбарах начал преть. А так как и все плантации были залиты водой, нам, чтобы как-нибудь выжить, оставалось рассчитывать разве что на охоту и рыбную ловлю. Солдаты, рабочие и их семьи уже приготовились было по приказанию губернатора отправиться в лес и, разбив там лагерь, кормиться добытой дичью, как вдруг появился, на счастье, корабль из Мадагаскара. Он привез нам стадо быков и груз риса. Другой корабль, прибывший с мыса Доброй Надежды, доставил зерно. Эти суда считались погибшими, а они были просто застигнуты штилем в открытом море. Колония приободрилась.

К концу третьей недели все деревья, лишенные ураганом листвы, начали покрываться почками. В поместьях заново обрабатывали плантации риса, хлеба, табака, кукурузы. В Порт-Луи тоже никто не сидел сложа руки. Суда, что во время шторма сели на мель, были подняты. То было время больших перемен, настоящее возрождение после бедствия.

Для меня это стало временем, когда я себе позволила жить ожиданием. Впереди ничего не маячило определенного — попросту нечто, смутно напоминающее надежду. Каждое утро я думала: что-то должно случиться. Но наступал час отбоя, а ничего не происходило. Тем не менее радость моя не блекла. Я говорила себе, что жизнь продолжается, и, как всегда, эта мысль служила мне утешением.

Дни шли за днями. Все были заняты подготовкой судов к отправке. В пекарне круглыми сутками не угасало пламя в печах, где пеклись галеты для экипажей. Загружалось в трюмы соленое оленье мясо, бочонки с вином и водкой. Лесорубы складывали на берегу поленницы, и лодки перевозили эти дрова на борт. Домашняя птица, которую местные жители в обмен на полученные концессии должны были поставлять королевству, ожидала в курятниках часа, когда ее переправят на корабли. Порт тоже наполнился жизнью, временно прерванной на период зимовки. Каждый здесь четко знал, что именно он обязан выполнить.

Господин де Мопен, которому, как говорили, сделал внушение стоящий над ним губернатор Бурбона, умерил свою нетерпимость. Говорили также, что он весь во власти мечты о повышении в чине, а следовательно, и награждении Крестом Святого Людовика. Но корабли из Франции целых два года не приносили ему ничего, кроме горького разочарования.

В одно прекрасное утро господин Дюкло, поспешно вернувшись домой, сообщил нам, что люди видели капитана Мерьера в Порт-Луи.

Я с нетерпением и страхом ожидала часа обеда. Скорее всего капитан вернулся лишь для того, чтобы сейчас же уехать обратно.

Но в полдень нотариус пришел с целым коробом новостей. «Стойкий» на следующей неделе отплывает в Пондишери под командованием Дюбурнёфа, поскольку представителям судовладельцев так и не удалось убедить капитана Мерьера принять командование кораблем. За отсутствием кого-либо другого на должность первого помощника берут господина Дюмангаро, и дело теперь стоит за вторым. Зато «Герцог Шартрский» полностью загрузился провизией и отправляется в Лориан.

— Некоторые особы, в том числе господин Шапделен, уже вывесили объявления о своем отъезде, — сказал под конец нотариус, взглянув на меня.

Тут было принято, покидая колонию, загодя оповещать об этом жителей порта вывешенным на стене канцелярии объявлением.

— Кому же он поручает свое поместье? — спросила госпожа Дюкло.

— Он его продал сегодня утром, — ответил нотариус. — И угадайте, кому?

— Без сомнения, капитану Мерьеру, — сказала я.

— Откуда вы знаете? — спросил нотариус.

— Догадаться проще простого. Разве вы не сказали нам, что капитан собирается покупать имение?.. Ну так где же оно находится?

— У Большой Гавани, за королевским заповедником. Дом и службы построены, часть земли уже приносит доход. Если не ошибаюсь, плантации в полном порядке, что же касается рубки леса, то господин Шапделен всегда уважал свои договоры с властями.

— Выходит, что капитан Мерьер решил поселиться в колонии, — сказала госпожа Дюкло с равнодушным видом.