Геенна огненная - Жорис-Карл Гюисманс

Да, это пыль, заставляющая кашлять и плеваться кровью, не столь привлекательна, как та, на которую ты жалуешься. Так ты готов? Тогда в путь!

— И куда же мы отправимся? — поинтересовался Дюрталь.

Де Герми не ответил. Они свернули с улицы де Регар, где жил Дюрталь, и по улице Шешр-Миди дошли до Круа-Руж.

— Пойдем на площадь Сан-Сюльпис, — предложил де Герми.

Помолчав, он добавил:

— Что же касается пыли, то она зовет к истокам и напоминает о конце. Знаешь ли ты, что в зависимости от того, тучен или худощав был человек, его останки становятся добычей разных видов червей. Трупы полных людей пожирают личинки ризофагов, а сухопарые кишат форасами. О, это самый аристократичный клан паразитов, черви-аскеты, презирающие обильную пищу, равнодушные к сочным грудям и добротным жирным животам. Подумать только, что и личинки умудряются вносить разнообразие в кропотливый труд по превращению нас в прах!

Кстати, вот мы и пришли, дружище.

Они остановились на углу улицы Феру. Дюрталь задрал голову и прочел надпись, прикрепленную сбоку от паперти церкви Сан-Сюльпис: «Разрешен осмотр башен».

— Поднимемся? — предложил де Герми.

— Стоит ли? В такую погоду!

И Дюрталь указал на черные тучи, расползающиеся по серому небосклону, подобно дыму, который изрыгают заводы. Они проплывали так низко, что жестяные трубы, высящиеся над крышами, вонзались в них белесыми занозами.

— У меня нет ни малейшего желания карабкаться по перекосившимся ступеням, не вызывающим доверия. Что ты там забыл? Уже темнеет, вот-вот начнется дождь. Нет уж, уволь меня от этого мероприятия!

— Какая тебе разница, где именно дышать воздухом? Пойдем, уверяю тебя, это будет небесполезно.

— Так у тебя есть определенная цель?

— Да.

— Так бы сразу и сказал.

Вслед за де Герми он нырнул под паперть. Тусклая лампа, висящая на гвозде, освещала дверь, расположенную в глубине склепа. За ней находилась лестница, ведущая на башню.

В полутьме они одолевали винтовую лестницу. Дюрталь начал уже подозревать, что сторож куда-то отлучился, как вдруг красноватый луч света упал на полукруг стены, и они наткнулись на дверь.

Де Герми дернул шнур звонка, и дверь исчезла, как по волшебству. Им открылись уходящие вверх ступеньки. Лампа осветила чьи-то башмаки, расположенные на уровне их глаз, в то время как сама фигура оставалась невидимой.

— Да никак это месье де Герми!

Над ними нависла пожилая женщина. Ее тело прочертило дугу на залитом светом пространстве.

— Боже мой, вот Луи обрадуется!

— А он здесь? — спросил де Герми, пожимая ей руку.

— Он на башне. Не хотите ли передохнуть немного?

— Нет. Если позволите, то на обратном пути.

— Ну, тогда поднимайтесь. Там будет дверь, вся в щелях… господи, совсем забыла, вы и так все знаете не хуже, чем я!

— Да, да… до скорого. Кстати, позвольте вам представить моего друга Дюрталя.

Дюрталь машинально поклонился куда-то в темноту.

— О, месье, Луи так хотел познакомиться с вами!

«Куда он меня завел?» — подумал Дюрталь, плетясь за своим другом в кромешной темноте, перешагивая через толстые снопы света, проникавшие сквозь бойницы, погружаясь в черноту, плутая, натыкаясь на робкие дневные лучи.

Казалось, их восхождению не будет конца. Впереди замаячила рассохшаяся дверь. Де Герми толкнул ее, и они очутились на деревянном помосте, парившем над пустотой, на краю двух смыкавшихся колодцев: один раскинулся у их ног, другой навис над ними.

Де Герми чувствовал себя здесь как дома. Жестом он призвал Дюрталя оценить открывшееся зрелище.

Дюрталь огляделся.

Он стоял на середине башни. Ее внутреннее пространство пересекали два толстых бруса, расположенных наподобие буквы X, балки, соединенные поперечинами, надежно закрепленные, сцепленные между собой болтами величиной с кулак. Ничто не выдавало присутствия человека. Дюрталь сделал несколько шагов, держась стены, по направлению к свету, выбивающемуся из-под навесов звукоотражающих устройств.

Заглянув в пропасть, он различил колокола, висящие на дубовых перекладинах, обшитых железом, величественные, отлитые из тусклого металла, упитанные, намасленные, поглощающие световые лучи.

Он взглянул наверх и невольно попятился, зачарованный новой серией колоколов, зависшей в воздухе. На них было выбито рельефное изображение епископа, их внутренняя поверхность, отшлифованная мерными ударами языка, золотисто пламенела.

Повсюду царила неподвижность. Только ветер позвякивал пластинками звукоотражателей, неистовствовал в деревянной клетке, завывал на лестнице, забирался в опрокинутые чаши колоколов. Внезапно он почувствовал на лице осторожную, молчаливую ласку легкого ветерка. Подняв глаза, он увидел, что один из колоколов пришел в движение. Он раскачивался все сильнее, его язык, похожий на исполинский пестик, извлекал из литой бронзы мощные звуки. Башня сотрясалась, настил, на котором стоял Дюрталь, вибрировал, словно пол в вагоне мчащегося поезда, непрерывно нараставший гул рассекали тяжелые удары.

Напрасно Дюрталь вглядывался вверх, изучал своды башни — ему никак не удавалось обнаружить хозяина этих мест. В конце концов он заметил нависшую над пустотой ногу, которая надавливала на одну из деревянных педалей, расположенных под колоколами, и, припав к брусу, он рассмотрел наконец звонаря. Ухватившись за две железные скобы, тот раскачивался над пропастью, неподвижно уставившись в небо.

Дюрталь никогда не видел такого бледного лица и такого странного взгляда. Цвет лица этого человека не был того воскового оттенка, какой проступает на щеках выздоравливающего больного, долго пролежавшего в постели, нельзя было назвать его и матовым, встречающимся у продавщиц парфюмерных изделий, чья кожа обесцвечивается ядовитыми едкими запахами. Он не напоминал и сероватую с забитыми пылью порами кожу изготовителей нюхательного табака, нет, Дюрталь видел перед собой обескровленное, мучнисто-бледное лицо, несущее на себе печать средневековья, лицо приговоренного к пожизненному заключению в сырых застенках, в черном спертом воздухе монастырских тюрем.

Его круглые пронзительные голубые глаза, казалось, созданы для заклятья слезами, но это впечатление сглаживалось, как только взгляд падал на торчащие в разные стороны кустистые усы, вызывающие ассоциации с кайзером. В этом человеке было что-то скорбное и одновременно воинственное.

В последний раз надавив на педаль, он откинулся назад и замер. Затем он отер пот со лба и улыбнулся де Герми.

— А! — воскликнул он, — так вы здесь!

Он спустился вниз. Услышав имя Дюрталя, он просиял и пожал ему руку.

— Вы желанный гость, месье. Де Герми часто говорил о вас, но при этом умудрился столько времени скрывать вас от меня. Пойдемте же, — радостно проговорил он, — я покажу вам свои владения. Я читал ваши книги и уверен, что такой человек, как вы, не может не любить колокола. Но лучше всего осматривать их сверху.

Одним прыжком он оказался на лестнице. Де Герми подтолкнул Дюрталя. Сам он замыкал шествие.

На очередном витке лестницы Дюрталь обратился к де Герми:

— Почему ты не сказал мне, что твой друг Карекс — а это он, не так ли, звонарь?

Де Герми не успел ответить, так как они уже были у цели. Лестница привела их под каменные своды башни. Карекс, прижавшись к стене, пропустил своих гостей вперед. Они оказались в овальном помещении, посередине которого зияла пропасть, обнесенная железной оградой с причудливым орнаментом разъедающей ее ржавчины.

Подойдя вплотную к ограде, можно было заглянуть на самое дно пропасти, и тогда ощущение того, что находишься на краю колодца, опоясанного песчаником, становилось особенно отчетливым. Правда, казалось, что колодец неисправен и что косые кресты перекладин, на которых были подвешены колокола, нагроможденные на разных уровнях раструба, подпирают пришедшие в негодность стены.

— Идите сюда, не бойтесь, — сказал Карекс. — Полюбуйтесь, господа, на моих подопечных.

Слова Карекса плохо доходили до Дюрталя. Ему было не по себе. Пустота, из глубины которой доносился скорбный звон колокола, еще не обретшего покоя, притягивала его.

Он отступил от края бездны.

— Хотите подняться на самый верх башни? — предложил Карекс, кивнув в сторону железной лестницы, почти сливающейся со стеной.

— Нет, лучше в другой раз.

Они начали спускаться. Карекс, вдруг став молчаливым, открыл какую-то дверь. Они двигались по узкому проходу, забитому огромными поврежденными статуями святых, среди рябых искалеченных апостолов, безногих и безруких скульптур святого Матфея, святого Луки в сопровождении обезглавленного быка, одноглазого святого Марка со снесенной частью бороды, святого Петра, лишенного ключей, с обрубленными кистями.