Циклотимия - Давид Шварц

Вот тогда-то, кстати, он и попросил меня по старой дружбе смотаться в Куйбышев и Саратов в командировку, о которой я уже рассказывал.

Стоим мы с ним как-то на эстраде театра, где проходила комсомольская конференция, нас награждают за большие успехи в работе, его – за то, что он комсобосс, меня – за удачную командировку, а он мне и говорит:

– Слышь, Дока, я ведь экспромтом сейчас речи толкаю, чуешь, как наловчился, вроде как большой, ха! Плевое это дело – речь толкануть, пипл схавает! Учись, пока я живой!

Потом он стал первым секретарем комитета комсомола завода. Помню, прибыл как-то секретарь ЦК комсомола с проверкой, и Ким вальяжно так, чуть ли не панибратски прерывал его: – Ну ладно, пошли обедать, сегодня отличный обед с нагрузкой!

Удивлялся я тогда такому обращению, но потом понял, что это такой своеобразный шик и артистическая заявка о принадлежности к клану.

И пошлО, и пошлО!

Перешагнув через райком, он сел Первым в горкоме комсомола, потом Вторым в обкоме.

При встрече со мной он, мотая головой и осклабясь, вполголоса говорил: – Жрем водовку ведрами. Другого ни-ни! Чиста комсомольский напиток!

И цокал языком!

Потом исчез из города.

Через пару лет один из нашей четверки рассказывал:

– Был в Москве. Навестил Кима. Закрыли шторы и лопали водку. Он пьет, как конь. Или как бог.

– А шторы зачем?

– Да ты что! Он же сейчас в ЦК! В большом! А там регулярные антиалкогольные кампании! Вот они за шторами и оттягиваются! Хата у него шикарная на Горького, но мы встали раком и били тряпкой в стенку. Томка орала жутко, когда разбили по пьяни какую-то вазу! Он ее лажает по-страшному, бабья уделал московского немеряно, мне по старой дружбе рассказал после адской смеси водки с каким-то ликером.

Меня занесло очередной раз в Москву по делам и навестил я там бывшую подругу детства. Разговорились. Вспомнили общих приятелей и я упомянул Посохина.

– Ты с ним знаком? С Кимом?

И тут она перешла на шепот:

– Он сейчас большой человек. Курирует комсомол прибалтийских республик из ЦК. Но парень хороший. Кстати… – тут она замялась, говорить – не говорить? – Он дружит с Надей, моей лучшей подружкой…только ты не говори ему, что я тебе сказала. Он оставляет машину с шофером за две улицы, когда к ней приходит, бедный.

– Почему бедный?

– Ну он не любит свою мымру, а бросать нельзя, он же высокий чин… так они и мыкаются…

– Хм, – хмыкнул я, – ну, ну…

Потом он поехал на БАМ толкать пламенные речи про историческую стройку.

Там его, еще молодого, хватил инфаркт.

Комсомольская карьера кончилась. БАМ не достроили до планового конца. Коммунизм завалился. Ораторы разбежались кто куда, кто в бизнес, кто на Запад, кто в могилу.

Ким Посохин, мир праху твоему, может, зря ты экспромтом речи толкал и водку пил компанейски?

Эх.

Здесь, как и во всех остальных рассказах этого цикла, ФИО изменены

Вера Шадрина

Говорит мне знакомая:

– Получила письмо из России от подруги. Та рассказывает жуткую историю из сегодняшней жизни там. Есть у нас общая знакомая, страшная у нее судьба. Жила она со стариками-родителями в трехкомнатной квартире, потом старики умерли, оставили квартиру ей.

А сын ее, живший у своей подружки, занялся бизнесом. И, чтобы вложить в новое дело кучу денег, попросил их у мамы. Она, дура, меняет свою трехкомнатную квартиру на однокомнатную, а разницу отдает ему. Он клянется-божится, что разбогатеет – отдаст! Конечно, дело его накрылось медным тазом, и он снова приперся к маме с клятвами, что уж на этот-то раз… Эта дуреха продает однокомнатную, переехав к своей сестре. Дурачок снова прогорает и вот – финал: он живет у своей девки, а мамка, выгнанная через полгода своей сестрой, вышедшей замуж, летом живет на своей даче, а зимой – в чьем-то офисе, где моет полы и тем зарабатывает на жизнь. А ей уже под пятьдесят. Дочка замужем в другом городе, не помогает. Ужас.

– Она не замужем? – спрашиваю.

– Какой там замужем! Была замужем. Трижды. Потом спилась или наркоманкой стала – не знаю. А сама-то с отличием закончила аспирантуру ЛЭТИ – Ленинградского электротехнического…

– Упс! – выдохнул я, – уж не Верой ли ее кличут?

– Да. А ты ее знаешь?

Еще бы не знать. После окончания вуза я приобрел мотоцикл – свой первый личный транспорт. Друзья сказали: – Ну все, закатает сейчас Дока блядей!

Однако, нет. Гонял в одиночестве по пустому тогда еще городу, девственно чистому от пробок, выхлопных газов и автокатастроф. Были и такие времена, дети!!

Однажды голосует с тротуара красотка. Смотрю, знакомое лицо: чистое, смуглое, черноглазое и улыбающееся. Где видел? – не сразу вспомнил.

– Так я на три курса была старше тебя, помню, ты меня глазами съедал на вечерах в вузе, нешто забыл?

– Так я съедал знаешь скольких! Извини, плохо сказал. Ты – Вера, да?

– Да, – выдохнула мне в ухо, прижимаясь к спине всем телом и охватив мою грудь, когда я, взревев мотором, рванул с места. Сердце билось барабанно от этой близости и от скорости. Сто километров в час за двенадцать секунд – приемистость что надо по тем временам!

Довез. Спасибо – пожалуйста – может, встретимся? – ладно, как-нибудь – и все! Растаяла в жизни, как в тумане. Больше ее не видел.

А она уже входила в плотные слои нелегкой своей жизни.

Замуж вышла впервые в двадцать шесть. Ребенок, работа. Папа, доцент университета, настоял на аспирантуре, молодой муж поддержал.

Ленинград, профессора, аспиранты вокруг, муж далеко, нет, что вы, что вы, я знаю, что красивая, но я замужем, нет, нет, ни за что, и вообще, у меня сынишка!

Но когда она увидела Его, слова куда-то испарились, сопротивление ослабло, крепость сдалась, поверженная впрах серыми глазами из-под морской фуражки с высоты около двух метров! Капитан был весел, красив, упрям и настойчив.

Две недели после окончания аспирантуры, и она, попрощавшись с мужем по телефону, просит не ругать ее. Маму с папой уговаривает всего четыре месяца присмотреть за сыном, пока она не вернется из рейса со своей новой любовью-капитаном, с которым она обязательно распишется по возвращении!

Четыре месяца не прошли даром.

Пить спирт и нюхать травку капитан научил способную аспирантку довольно скоро, учитывая ее неспособность к сопротивлению вследствие тех же серых глаз, мужественного характера и решительности морского волка. Сам он, правда, пил, но нюхать – ни за что, ибо при исполнении.

Четыре месяца любовь расцветала на зависть офицерскому и рядовому составу вверенного корабля, благо корабль был не военный, и отклонения от дисциплины там и сям имели место быть.

А потом пришвартовались. И – кто куда. Он – в семью, она – к своим. Правда, уже беременная. Да. Зародилась новая жизнь. И – никаких абортов! Ибо большая любовь.

Дома – шум, развод, винно-водочные изделия, невзирая на, теперь уже двух, малюток, и в дурманных мечтах – он, капитан! Бросивший, но такой любимый. С серыми прекрасными глазами с высоты двух метров!

Время, которое обычно лечит, шло, но почему-то не лечило. Водка не помогала, а наоборот, усугубляла. К тому же, травка, обычно отвергаемая алкоголиками, добивала организм. Дети перешли на попечение ее матери полностью.

Вера стала пропадать из дому и возвращаться с черными кругами под глазами, увядающей кожей лица и трясущимися руками.

Но третьего, неизвестно от кого, она все же родила, выносив в уже пропитанной дрянью утробе. Правда, ребенок умер через два месяца.

Потом она ушла из отчего дома, оставив свою мать с двумя оставшимися внуками.

Ушла на вокзал. Жить. И пить, и нюхать с новыми знакомыми, также ушедшими из нормальной жизни в свободное плавание.

– А что? – задорно говорил умный Серега, весь в рванье и вечно с похмелья, – вон в Америке сколько людей живут на улице, на скамейках, и весь скарб таскают в рюкзаках! И полиция их не трогает, потому как там – свобода и конституция! Свобода! А мы, русские, чем хуже? Мы тоже – свободные люди! Мы – как птицы, сегодня здесь, а завтра – там!

Серега был умный, бывший преподаватель физики в школе. С ним Вера прижила еще одного ребеночка, но тот умер при родах в больнице, куда ее привезли без памяти пьяную.

А потом Серега предложил ей разбогатеть. Всего-навсего ограбить богатого пассажира тут же, на вокзале.

Они, как заправские грабители, отследили какую-то приезжую, двинулись следом, и в переулке Серега врезал несчастной по голове, чтобы слегка оглушить. Но не рассчитал силы и проломил череп камнем.

Вопли свидетелей, милиция, кутузка, Сереге отбили почки и он умер прямо в отделении – оказался слаб здоровьем, а Вере припаяли двенадцать лет строгого режима – за соучастие в убийстве и бродяжничество.

В тюрьме ее нашел бывший соклассник, из любви к ней убивший соперника финкой в голову и отсидевший свое. За давностью лет она простила его в этом прегрешении и сошлась с ним. Он помог организовать лечение ее от наркотической зависимости и от пристрастия к алкоголю, но все это уже после того, как амнистия скостила ей срок до шести лет, отсидев который, она вернулась с новым-старым другом домой.