Любовник змеи - Степан Станиславович Сказин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак — вечерком, после занятий — я встал у фонтана (у медного дельфина, изрыгавшего пенную струю воды) и начал раздавать «Классовую войну» номер два.
Люди у нас охочи до халявы. Даже если эта халява — всего только рекламная или политическая бумажка.
Скоро пара профессоров от юриспруденции задумчиво скручивала «Классовую войну» в трубочку. «Классовая война» ездила в колясках с сосущими соску малышами. Даже покрытый жирными прыщами бомжеватый старик — от которого пахло мочой, потом и водкой — хмыкая и с шумом втягивая сопли читал мой листок.
Подходили студенты. Смотрели на меня кто исподлобья — а кто широко распахнутыми глазами. Брали у меня листок.
«Классовую войну» взяла у меня сама блистательная рыжая лисичка Алиса — по которой вздыхало полфакультета. Посмотрела на меня — хлопая раскрашенными тушью ресницами.
Спросила:
— А, это ты?.. В комми заделался?.. Или в анархи?..
Я уже собирался сворачиваться — когда передо мною выросли четыре фигуры. Два бугая-охранничка с проходной нашего факультета. Кудрявый, как барашек, замдекана Колосс — известный своей приверженностью идеям либеральной демократии. И еще какой-то хлюст в клетчатом пиджаке — мне не известный.
Четверка глядела на меня со злобой и сумрачностью косматых гоблинов.
Прежде чем я покрылся гусиной кожей от страха — «гоблины», чуть не разбрызгивая слюну, схватили меня и потащили.
— Попался, Томас Мор хренов!..
Прогуливающиеся горожане со смешками смотрели нам вслед — довольные неожиданным зрелищем.
Я обмяк у «гоблинов» на руках.
Вражины волокли меня, как полупустой мешок.
Я аж закрыл глаза. В голове пронеслось: недолго прыгала саранча… Мне не дали безнаказанно транслировать во Вселенную учение революционера Михайло Букунина. Привилегированный класс — в лице университетской бюрократии — оскалил зубы. Очевидно: верхушка топчет не только костер — но и крохотную искорку протеста.
Я всего лишь покрыл стену надписями — которые сразу закрасили. Распространил листок — который вряд ли кто-то от корки до корки прочтет. И вот меня уже схватили, как преступника. А кудрявый носатый Колосс — швыряет молнии влажными глазищами и шепчет грязные ругательства в мой адрес.
Меня дотащили до кабинета декана.
Бугаи-охранники остались снаружи. А Колосс и хлюст-в-клетчатом-пиджаке втиснулись со мной в кабинет.
Бровастый декан восседал в кресле-троне с величественностью Сталина или фараона Хеопса. Смерил меня тяжелым взглядом:
— Ну и что нам с тобой делать, господин революционер?..
— Гнать эту крамолу из университета!.. — тонко взвизгнул Колосс. Как будто в пятку «барашку» вонзилась колючка. — Не хватало только, чтобы этот мерзавец заразил кого-то своими красными бреднями!.. Прощай тогда, добрая слава нашего ВУЗа!.. Как известно: рыба гниет с хвоста!..
— С головы, — машинально поправил я. — Рыба гниет с головы.
— Ах, ты еще и издеваешься?!.. — подпрыгнул Колосс.
Мне показалось: сейчас он меня ударит.
Декан чмокнул губами:
— Да, молодой человек… Нам придется тебя отчислить… Но это не все… Как ответственные взрослые люди, мы должны позаботиться о твоем благополучии…
— Бла-го-по-лу-чи-и?.. — выдохнул я, по-настоящему испугавшись.
Когда сиятельные бюрократические мужи вздумали заняться твоим «благополучием» — жди беды.
Декан поднял трубку телефона и набрал номер:
— Он у нас. Можете приезжать.
Пятнадцать минут прошло в ожидании.
Хлюст-в-пиджаке стоял с каменным лицом. Багровый Колосс истерично рассуждал о том, какой вред моя «Классовая война» наносит государственным устоям и общечеловеческим ценностям демократического либерализма. Декан — как и надлежит главной шишке — сидел надутый и важный. Сверлил меня немигающими глазами.
— Ну-ка. Где тут наш клиент?..
В кабинет колобком вкатился маленький лысый докторишка в белом халате, с бейджиком «врач-психиатр высшей категории».
За Айболитом в кабинет ступили два здоровенных — как быки — санитара в синей униформе.
— А, это вы, юноша?.. — коротышка-доктор посмотрел на меня снизу вверх и расплылся в лисьей улыбочке. — Значит — раздуваем мировой революционный пожар-с?.. Ну да не наматывайте соплю на кулачок: месяц-другой — и мы приведем вас в чувство.
«Месяц?.. Два месяца?.. В психушке?..» — с ужасом подумал я, так что волосы у меня на голове зашевелились.
А Айболит закончил:
— Не волнуйтесь, приятель: мы позвоним вашему уважаемому дядюшке — и объясним, что вам необходимо лечиться. Берите клиента, ребята.
Дэвы-санитары опустили на меня широченные — как совковые лопаты — ручищи…
…На авто с красным крестом меня увезли в психиатричку.
В приемном отделении у меня отняли ключи, рюкзак и мобильный телефон. Сорвали с меня всю одежду — взамен выдав какую-то лоскутную пижаму.
Полтора месяца я валялся на скрипучей железной койке в палате отделения психиатрической больницы. Время тянулось, как в каком-то сюрреалистическом сне. Я плохо соображал от препаратов, которые мне кололи. У меня дрожали руки (во время обеда я едва не ронял ложку) и пропала эрекция.
Раз в три-четыре дня меня водили к жирному иезуиту-доктору — моему лечащему врачу. Иезуит сверкал на меня змеиными глазами сквозь стекла очков и задавал мне вопросы — точно вбивал гвозди в мой череп.
По-прежнему ли я верю в дикие построения псевдо-философа и лжепророка Михайло Букунина?.. Неужели я не понимаю, что деление общества на верхи и низы, на лучших и худших — извечно и нерушимо?.. Не раскаиваюсь ли я в учиненном мною бунте?..
Как апостол Петр, предавший Христа — я отвечал глухим голосом: не верю — понимаю — раскаиваюсь. Что я действительно понимал: нельзя обнаруживать перед жирным лечащим врачом свои подлинные мысли и чувства. Иначе меня продержат в психушке еще долго.
Вряд ли жирный врач не догадывался, что я неискренен. Но ответами моими он был доволен, как свинья желудями.
Он пускался в длинные казуистические рассуждения, призванные доказать несостоятельность теории непрерывной революции.
— Вся эта классовая борьба — такое детское агуканье!.. — давился врач кашляющим смехом.
Я сидел насупленный — и только кивал, как китайский болванчик: «Угу. Угу. Угу». А внутри меня клокотала настоящая буря. Я готов был вцепиться зубами в буйволиную шею доктора — и придушить ублюдка.
Раз в неделю ко мне приезжал дядя. Он привозил бутерброды с салом и колбасой, на которые я набрасывался, как голодный волк: больничные борщи и солянки были — на мой вкус — отвратительны.
Дядя не сказал мне ни слова упрека. А только удрученно глядел на меня — пока я с чавканьем поглощал бутерброды — и полузадумчиво-полупечально ронял:
