Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Чего ж замолчал?

— Если не сыщем доверенного человека.

— На что доверенного?

— На все потребные герцогине услуги. Были бы достаточные деньги. Герцогине ведь нечем покупать своих фаворитов, а честь состоять при ней достаточно сомнительна.

— Прокурат ты, Андрей Иваныч, как есть прокурат. На герцогиню, коли што подвернется, потратимся. С Прасковьей-молчальницей дело куда хуже. Света Божьего за брюханом не видит, пылинки со старого плута сдувает!

— Отдаю должное вашей удивительной проницательности, ваше императорское величество. Тем более господин Дмитриев-Мамонов преисполнен всяческого тщеславия. Портреты Прасковьи Иоанновны в горностаевой мантии у всех родных и близких поразвесил. А сочинение Военного устава, одобренного государем Петром Алексеевичем, убедило господина Мамонова в собственных исключительных талантах и способностях к действию.

— Вот видишь!

— Однако следует здесь задаться серьезным вопросом; как обстоит дело с его здоровьем?

— Да полно тебе, Андрей Иваныч, такого борова поискать. Разве после блинов не в себе бывал.

— То-то и оно, ваше императорское величество. Люди, на вид здоровые, первыми оставляют земную юдоль. И всегда неожиданно для себя. И окружающих. Велите спросить лейб-медика.

— Думаешь, дождемся?

— Отчего не дождаться. Все в руце Божьей. Прасковье Иоанновне без супруга думать о престоле нечего. А Божьему произволению помочь — святое дело.

…Дни как бисер нижутся — один за одним, скоро-скоро. Вспомнить, двадцать девятого января, на Иону Блаженного, епископа Пермского, выехала новая императрица из Митавы. Десятого февраля, на преподобного Симеона, архиепископа Новгородского, приехала во Всесвятское. Через пять дней, на Онисима, — торжественный въезд в старую столицу. Еще через десять, на преподобного Моисея Белозерского, «Кондициям» конец — самодержавие опять наступило. А на Николу-вешнего — коронация. По приметам, коли на Николу дождь пойдет, велика Божья милость. А тут Москву снегом завалило. От кремлевских соборов Замоскворечья не видать. На паперти ковры расстеленные в сугробах. Каково императрице в парчовых туфельках-то к карете идти! Народ глядит. Молчит. Нога у самодержицы тяжелая — что твой сапог снег печатает. Не цесаревна Елизавета Петровна — та птичкой в возок порхнула. Только и успела слезу непрошенную на щеке приметить. Михайла Воронцов за ней вскочил да и дверцу захлопнул…

Франция. Париж. Дом кардинала Флёри.

— Послушайте, граф, мне не дает покоя этот нелепый промах цесаревны Елизаветы с поздравлением герцогини Мекленбургской вместо действительной императрицы. Что стоит за ним?

— Вы не верите в простую небрежность, монсеньор?

— В отношении женщины и к тому же имеющей не меньшие права на власть? Ни в коем случае. Не могла ли Елизавета быть в курсе незнакомого нам расклада сил, который в последний момент почему-то не привел к победе? Нам абсолютно необходимо знать этот расклад на будущее.

— И настоящее, монсеньор. Хотя депеши Маньяна не дают для подобного предположения достаточных оснований.

— Вы говорите, достаточных? Но что-то вам все же удалось усмотреть?

— Пожалуй, если проанализировать московские донесения как бы в обратной перспективе.

— Давайте на время откажемся от ваших сомнений и попробуем разыграть подобный вариант. Итак?

— Монсеньор, разрешите пригласить Лепелетье — он специально занимается депешами из России.

— И болтает о делах на каждом перекрестке. Нет, я предпочту, чтобы разговор носил строго конфиденциальный характер. Позже вы сможете освежить и перепроверить свою память. Но для подобных теоретических прогнозов мне всегда важнее представлялось то, что запоминается непроизвольно. Слушаю вас, граф.

— Начать с того, что герцогиня Курляндская с момента своего брака была отставлена от измайловской семьи, как русские называют двор ее матери. И это несмотря на то, что спустя несколько месяцев после свадьбы она овдовела и снова оказалась в России.

— Но почему? Ей же принадлежали все права на Курляндию.

— Потому что она была не подготовлена к правлению, боялась самостоятельности и хотела быть возле матери.

— Такая пылкая дочерняя привязанность?

— Скорее малая образованность и внутренняя робость. Тем более, по словам нашего министра, царица-мать тяготилась ею. Любимицей царицы оставалась герцогиня Мекленбургская.

— Материнский эгоизм.

— Или разница характеров. Анну всегда отличал угрюмый нрав и свирепость. Екатерина, напротив, была и остается, несмотря на нынешнюю чудовищную полноту, веселой болтуньей, любительницей театральных представлений, в которых сама принимает участие, и всяческого рода развлечений. Она не чуждается любовных похождений и расстается с друзьями сердца так же легко, как сходится.

— А ее брак?

— О нем никто не вспоминает. Достаточно, что император с необычайной пышностью сыграл свадьбу племянницы в Данциге. На улицах били фонтаны с вином, стояли жареные быки, начиненные всяческой птицей, грудами лежали сладости, но — все за счет бедного города. Решался вопрос о репарациях, ввиду того что в качестве члена Ганзейского союза Данциг поддерживал в только что окончившейся Северной войне проигравших шведов. К тому же Петру нужна была встреча с польским королем под любым благовидным предлогом. Все выглядело на редкость богато, а русский монарх выступил, кроме того, и в роли утонченного знатока искусств. Он предложил Данцигу погасить все репарации ради единственной картины, которую пожелал иметь, — алтаря Ханса Мемлинга «Страшный суд».

— Знаменательный выбор. И что же совет бургомистров?

— Монсеньор, они ему отказали.

— Невероятно! Эти расчетливые торговцы и к тому же протестанты.

— Все не так просто. В свое время алтарь был заказан и оплачен семейством итальянских банкиров Портинари. Заказчику его отправили на судне под английским флагом, которое захватили пираты из Данцига. То есть Данцигу он не стоил ничего. Открытое обнародование алтаря даже по истечении столь значительного времени могло привести к достаточно сомнительному в своих результатах судебному разбирательству. Данциг рисковал лишиться алтаря и все равно выплачивать репарации.

— Забавно, но вернемся к нашим баранам. Итак, Екатерина…

— Стала герцогиней Мекленбургской и вскоре, не поладив с супругом, также вернулась к матери.

— Меньше всего ожидал бы от русских женщин подобной решительности. Тем не менее там образовалось гнездо увядающих и разочарованных в жизни женщин.

— Как сказать, монсеньор. Герцогиня вернулась в Россию достаточно образованной и познавшей вкус европейской придворной жизни особой. Вокруг нее стала собираться молодежь, офицеры, любители танцев и театралы. У нее постоянно бывала свита ожидавшего своей матримониальной участи герцога Голштинского. Герцогиня была радушна, обходительна, подчас слишком доступна и занята единственной мыслью — о собственном дворе.

— И власти, надо полагать.

— Почему бы и нет, особенно во время правления Петра Младшего? Она потакала юному императору, не конфликтовала с ним и вместе с тем успевала обращать внимание окружающих на все ошибки и неудобства, которыми изобиловало для дворянства его недолгое правление.

— Вы полагаете, она так дальновидна?

— По мнению Маньяна, скорее ловка.

— Впрочем, жажда власти всегда обостряла интуицию людей.

— Особенно женщин, монсеньор.

— Трудно не согласиться. Но кто-то должен был подозревать о планах герцогини.

— Несомненно, и не один человек. Цесаревну Елизавету о них поставил в известность отец камер-юнкера Воронцова.

— Какая у него должность при дворе?

— До настоящего времени никакой. Тем не менее Маньян счел нужным остановиться на его особе. Малое состояние и неумеренная жажда денег заставляли его искать применения своей ловкости при всех царственных особах. Дочерей царицы Прасковьи отличали стесненные материальные обстоятельства и мотовство. Они не задумывались над источником получения денег. Маньян отметил, что около герцогини Мекленбургской мелькала супруга Лариона Воронцова.

— Приходится отдать должное министру: он записной сплетник.

— Или, если угодно, министр поглощает такое количество разнородных сведений, что не успевает отметать плевелы от зерен. На этот раз нам оказались полезными плевелы.

— Время покажет, граф.

…В Крестовоздвиженском поздняя обедня отошла. Многолетие самодержице всероссийской Анне Иоанновне, всему ее семейству, а про цесаревну Елизавету опять не помянули. Скажешь дьякону — крушится, на оплошность собственную пеняет, а через раз снова за свое — от настоятеля, видно, приказ имеет.