Мужчины бесятся (сборник) - Ирина Крицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама была уставшей. Макс заметил – выглядит плохо, потемнела, осунулась, мерзнет. Мама всегда замерзает, кутается в мягкий халат, пытается уснуть и не может. На цветы и конфеты она кивнула равнодушно, приятные мелочи ее не волновали. «Ой, ну зачем…». Она всегда так говорила:
– Ой, ну зачем…
– Мама… Ну я же твой сын…
Макс открыл ей конфеты, самые лучшие, самые дорогие он для мамочки выбрал.
– Я по тебе соскучился. Пришел с тобой поговорить. Мне же интересно, как ты живешь…
– Как я живу! – Она кивнула на дверь. – Как я живу…
В гостиной продолжались телефонные игры. «Танюшка! Как дела? Неужто замуж вышла? И кто счастливец?»
Макс наклонился, обнял свою маму, поцеловал в плечо, мягкое, теплое.
– Принеси водички, – она попросила.
Макс принес ей стакан воды, тот самый стакан, ради которого многие детей и заводят. Да он бы в жизни не открыл свой рот и эту женщину, и без того грустную, волновать не стал бы, ни за что. Он хотел заварить чайку, поболтать и смотаться. Она сама начала. Как обычно.
– Максим, я за тебя очень беспокоюсь. У тебя дома постоянно стоит коньяк. Как ни зайду, у тебя открыт коньяк. И этот твой друг… Он что, к тебе переселился, что ли? У меня уже есть один алкоголик, я волнуюсь.
– Мам, не волнуйся, – сказал он. – Это хороший коньяк… Я сейчас много работаю. Очень много. Я устаю, мне нужно иногда расслабиться…
– Расслабиться!
Мать усмехнулась, и Макс почувствовал первое раздражение. Мама не принимала его образ жизни, его карьеру – которую он делает не в государственной больнице, а в неизвестной частной клинике, его друзей, его любовь к удовольствиям, модным шмоткам, дальним поездкам… «Все это очень несерьезно, – она говорила, – Максим, ты расслабился». Он понимал ее реакцию: это страх, обычный материнский страх, но все равно обижался. Взрослый был парень: двадцать четыре года, работа, квартира, зарплата, но ему все еще хотелось, чтобы мама его принимала, хвалила, одобряла…
– Мама, – он сел на ковер рядом с ее постелью, – Приходи ко мне в клинику… Я тебя подтяну… Сама потом убедишься, увидишь, как тебе будет приятно… Как же ты не поймешь, нельзя жить в постоянном напряжении…
– Скорей бы ты уже женился, – это была ее любимая тема.
– И что тогда?
– Тогда я успокоюсь.
– Мам…
– Почему этот парень все время у тебя? Ему что, негде жить? Когда он уедет? Тебе не кажется, он загостился? Почему я не прихожу жить ни к кому из своих друзей? Мне тоже неудобно в собственной квартире! Какой бесцеремонный человек! Кто этот человек? Он что, учился с тобой, я его не помню…
– Мам… – Макс пытался ее остановить.
– Вы что там, пьете, что ли, вместе?
– Я не пью, – он ответил быстрее, чем успел подумать. – Этот парень живет со мной… Он мой любовник.
– Да мне начхать!
Мать не расслышала, точнее не хотела это услышать. Она ведь почти уже знала. Однажды неосмотрительно, без предупреждения, мама нагрянула к Максу в субботу утром. Ключик был, эту квартиру купила мама и ключ оставила на всякий случай. Она прошлепала до спальни, открыла дверь и нос свой сунула. Макс был еще в постели, и этот парень, «мой первый», так его Макс называл, лежал рядом с ним.
Два парня под одним одеялом – это глаза зафиксировали, но сознание тут же поставило защитный блок. Мать шарахнулась в кухню, ругая себя за бестактность. И правда, вломиться без звонка в квартиру к взрослому сыну, а вдруг он с девушкой, нехорошо.
Никаких подозрений у нее не возникло, внимание сразу переключилось на бардак, на грязную посуду, на пустые бутылки, на шеренгу бокалов… «Пьянка! Опять была пьянка. Где упали – там уснули».
И тогда, вечером восьмого марта, Макс мог бы ничего не говорить, он мог просто встать и уйти. Но он сказал, настырно, как будто хотел укусить:
– У нас любовь. Мы живем вместе. Я – гей.
Мама застыла на секунду-другую, потом начала заикаться.
– Что? Ты что… Ты что хочешь сказать… Ты гомо…
Остальное она не смогла проговорить. И закричала.
Кричала долго, жестко, грубо, рваным, каркающим голосом, как будто ей перерезали горло.
– Идиот! Как ты смеешь такое мне говорить?! Ты матери! Ты матери сказал такое!
– Мама! Извини…
– Ты обо мне подумал? Как мне жить?! Как мне дальше жить? Мне будут все в спину плевать! Пальцем тыкать! У нее сын – педик! Один алкаш, другой педик…
Макс сидел на полу и сжимался от каждого слова, как будто его били ногами.
– Не надо, мама, – просил он маму. – Молчи, я тебя умоляю, только молчи.
– «Я – гей!» – Мама не могла успокоиться. – Это он мне, своей матери, такое сказал! «Я – гей!» А дальше что? Что дальше? Гей! Ты думаешь, что этого достаточно?
– Не надо, мама!
– Максим! Посмотри на себя! Вокруг тебя грязные люди! С тобой живет непорядочный человек! Это страшно! – она завизжала. – Мне страшно! Мне страшно, Максим!
Мать визжала, Макс плакал. Ему стало жалко эту женщину, халат ее, теплая рубашка, постель – все пахло детством, все было рядом, близко, все ему было нужно и все удалялось. Куда, почему, он никогда не мог этого понять.
– Зачем ты мне сказал? – она пошла по второму кругу. – Ну зачем ты сказал мне все это, Максим? Я только легла, я хотела уснуть, зачем ты мне сказал эту гадость? Ты что, отомстить мне хотел?
Он поднялся с ковра, оглянулся на дверь – показалось, что там его тоже слушают.
– Я хотел, чтобы ты поняла.
– Что я должна понять? Что? – она опять завизжала. – Я мать! Мне неважно, что у тебя в трусах! Мне важно, что у тебя в голове! А там – ничего! Ничегошеньки интересного! Ты заигрался! Максим, ты расслабился! Ты слишком много думаешь о своей жопе! Где твои мозги? Где сердце!
Мать провизжалась, выплеснула первый свой шок, а потом заплакала, так горько, как будто ей сказали, что сын ее умер. Макс наклонился к ней, хотел обнять, но она его оттолкнула.
– Не трогай меня!
– Прости…
Он начал говорить, но она прервала его, замахала рукой и сказала ему сухо, холодно, как бесплатному пациенту:
– Уходи. Я ничем не смогу тебе помочь.
Они не разговаривали два года. И не встречались. Макс видел маму только издалека, она проходила по бульвару перед клиникой, а он смотрел на нее из окна своего кабинета.
Макс сразу начинал звонить, но мать не отвечала и быстро сворачивала на автобусную остановку. Но однажды летом спустя два года она пришла сама, неожиданно, без всякого предупреждения просто записалась к Максу на прием. И диалог был продолжен с того же места, на котором прервался.
– Максим, я за тебя волнуюсь… У тебя в кабинете коньяк.
7. Стриптиз
Алена заболела, два дня не вставала с кровати. В немецком баре откушала гамбургер, и после этого ее подкосило.
Бар был огромный, по размеру напоминал вокзал или рыночную площадь. Ни пройти ни проехать – все плотно заставлено круглыми тяжелыми столами. Столы, да и стулья, и все в этом баре было липким от пива, его глушили через трубочки из неподъемных кружек, и все вокруг воняло этим сладким пивом. Музычка гремела веселенькая с утра до вечера, народищу было полно.
На столах танцевали голые девочки, и мальчики тоже раздевались. По периметру зала в глубоких нишах стояли тумбы, на них работали стриптизеры, как тигры на манеже.
Рядом с тумбой были шесты, и каждая пьянь могла подойти, покорячиться. Тигрица, когда проходила мимо, не удержалась, взялась за шест и обвила его ножкой, соскучилась девочка по работе.
Такси съезжались в эту точку со всего района. У входа образовалась пробка, гости не могли протиснуться. Метрдотелей в таком демократичном месте не было, но зато наша Алена сразу включила администратора, она высматривала свободные столики и разводила гостей. «Вам сюда, мужчина, – она указывала направление совершенно случайным людям. – Девушка, проходите, проходите, пожалуйста». Она говорила по-русски, и все ее понимали. И бармен, местный бармен, Алену слушался.
Красавчик был, опять испанец, я падаю от них, он бегал раз десять от стойки к нашему столику. Носил текилу на улицу. Алена собирала деньги ему на поднос и подгоняла:
– Еще текилы! Еще текилы!
И всем, конечно, сразу тут понравилось. И огонечки, и девочки, и музончик, и все такие добрые, веселые, все поют, смеются. Ну, где мы так в России отвисали? Ну не помню где.
Максюша начал танцевать, местные педики строили ему глазки. Сашуля снимал весь этот вертеп. Алена кому-то рассказывала какие-то анекдоты, сама над ними смеялась и покрикивала:
– Еще текилы! Еще текилы!
Рядом оказалась юношеская футбольная команда. Мальчики стояли в обнимку на табуретках и орали: Оле-оле… тря-ля-ля-ля-ля. И я, конечно, тоже захотела на верхотуру.
Поднимаюсь на табурет, смотрю – а кругом немцы. Все огромные, светлые, рожи румяные, все с оружием, в касках, рукава закатаны, поют свой «их ляст эн брюх» и усмехаются. А я-то партизанка в тылу врага, и если они меня рассекретят – сразу поставят к стенке. Какой-то маленький и рыжий врезался носом в мои коленки, и я его накрыла с головой подолом своего сарафана и придушила фашиста коленками.
