Старая немецкая сказка, или Игра в войну - Альберт Иванов

“духовушки” хвостатыми немецкими пульками, особенно меткими, и поочередно палили по шляпам. Бац! – и шляпы нет, слетела.

Обхохочешься. Вбежит через калитку разъяренный немец во двор, а ты его пошлешь по-русски подальше. Он сразу же начнет улыбаться, кланяться и торопливо пятиться обратно на улицу. Очевидно, страшась получить в сиделку новый заряд.

И все-таки родители поймали нас за этим увлекательным занятием и отобрали ружья. А все оттого, что мы с Витькой да еще с Леонидом залпом из трех ружей сбили шляпу у того самого важного врача, фон-барона. И он не побоялся пожаловаться в комендатуру.

– Ну, теперь он нас попомнит! – зловеще произнес наш вожак Леонид.

Не знаю, что он задумывал. Но через пару дней я рассказал ему о старинном оружии в доме врача. Боровиков-младший сразу загорелся, и мы выступили в поход.

– А чего делать-то будем? – спросил Жорка.

– На месте виднее, – ответил Леонид.

Теперь все это выглядит даже смешным. Боязливо, но решительно – самое точное определение! – мы тогда вошли в дверь, которая днем никогда не запиралась, и вслед за нашим вожаком поднялись по лестнице на площадку. Леонид, словно охотничий пес, замер, завидев чучело лисы, охотившееся на чучело тетерки. И тут вверху неожиданно появился сам врач. Грозно взглянув на фон-барона, Леонид сорвал со стены саблю и, громко крякнув, лихим взмахом начисто отсек лисе голову. Фон-барон ахнул и схватился за сердце. А Леонид, со звоном отбросив саблю, вновь возглавил теперь наш уход, по-прежнему боязливый, но решительный.

Больше врач на нас жаловаться не посмел. Но дверь в особняке стала запираться и днем. Того, что увидал фон-барон, он, вероятно, никогда не видел. Впрочем, и мы тоже. А я-то предполагал, что мы пошли туда за старинным оружием. Просто у Леонида вдруг наступил миг вдохновения. “Наше дело – правое”, – как сказал Сталин, чей двухэтажный портрет висел над входом в комендатуру. Знай наших!

А вообще-то есть угрозы и посильнее. Мы ездили с отчимом и с тем самым переводчиком-перевертышем на какое-то предприятие, подлежащее вывозу. Так там куда-то припрятали ценное оборудование. Оно сразу же нашлось, как только руководству перевели веские слова отчима:

– Тех, кто не дает отправлять станки в Советский Союз, мы отправим туда вместо станков.

Действенная мера!

А между тем нашей компании предстояли серьезные испытания. Ведь помимо взрослых были и немецкие ребята, с которыми мы еще не сталкивались. Оказалось, они нас не очень-то боялись.

С чего начались наши стычки с ними? Сразу после случая в кинотеатре, где мы смотрели картину “Дубровский”, то ли дублированную, то ли с субтитрами на немецком.

Я не думаю, что тогда мы в кино покупали билеты. Если уж у себя, в

Союзе, всяческими путями пробирались смотреть кино бесплатно, то, вероятно, и здесь делали то же самое. Точно могу сказать, что, когда я ходил в кинотеатр с родителями, мне непременно покупали билет. А когда мы шли сами по себе…

Теперь смутно вспоминается, что мы вроде бы прошныривали в зал через выходящих после сеанса людей. Такого за немцами не водилось, и дежурный тип нас не замечал. А если и замечал, то, конечно, не хотел связываться с “этими русскими мальчишками”, себе дороже.

А вот все, что было тогда на “Дубровском”, помню отчетливо. Мы удобно устроились где-то в серединке зала и во время сеанса развлекались вовсю: громко говорили, хохотали, свистели. Впереди

Леонида сидел какой-то лысый господин и только поеживался от наших выходок. По-моему, Леонид решил покуражиться перед нами и перед немцами. Мы бы никогда не решились на то, что он сделал, да и мысли такой не возникало. А возможно, тут и другое сыграло: Леонид взвинтился от русского бунта на экране, когда разгневанные крестьяне окружили высокомерного иностранца-управителя, кажется немца, с презрением глядевшего на них.

Леонид в каком-то порыве вдруг смачно плюнул сидевшему впереди господину на лысину, а затем звонко шлепнул по ней ладонью, так что брызги полетели. Уж этого немец не выдержал. Он вскочил и стал что-то кричать, грозно нависая над нами. Его поддержали другие немцы и, встав, тоже нависли над нами, как темные зловещие птицы, и тоже закаркали что-то во все горло. Мы сидели ни живы ни мертвы. Показ прервали, в зале зажегся свет, и дежурный по залу привел полицейского, рослого мужчину в форме и высоком черном шлеме, обтянутом материей, с металлическим гербом города и выбитой на нем надписью “Stadtpolizei”. Я знал от старлея, что в полиции служит немало прежних полицейских. Они безропотно явились в 1945-м, когда их призвали на работу победители.

Полицейский мрачно выслушал жертву хулиганства и гомонящих соседей.

Поглядел на нас, мы подавленно молчали, лишь Леонид пробормотал:

– А чего он тут… – и все, тоже умолк.

Полицейский был, видать, опытный служака, ему было достаточно лишь этих трех недовольных, судя по интонации, русских слов. Он тут же забрал лысого немца и увел с собой. Уж не знаю, отпустил ли он его на улице или доставил в полицию. А мы остались досматривать фильм.

Но почему-то радости победы у нас не было.

Вокруг захлопали откидные сиденья, и все соседи спереди, сзади и с боков ушли от нас подальше, на свободные места. Любопытно, что никто, протестуя, не покинул зал. Уплачено.

Мы сидели точно изгои, и я зачем-то спросил Леонида:

– Что ты полицейскому хотел сказать?

– Я? – переспросил он. – А-а. Я хотел сказать: чего тот хрыч передо мной лысиной маячит, экран закрывает?.. – бодрился он.

Этот случай стал мне потом уроком на всю жизнь. Я позже понял, что можно бить кого-то, даже сильно бить, но унижать никого нельзя, просто недостойно.

После кинотеатра все и началось. Нам преградила путь в переулке компания немецких мальчишек, человек шесть нашего возраста. Наверно, они тоже сидели в зале, но мы их не заметили. Хорошо, что с нами была переводчица Зинка, которая привычно увязалась за нами и в кино.

– Его зовут Эрвин, – представила она их рыжеватого худого заводилу со злыми глазами.

– Ну и что? – усмехнулся Леонид. И мы, его соратники, тоже гордо усмехнулись.

– Они объявляют вам… нам, – поправилась она, вновь переводя, – войну. Это ты его папашу разобидел, – добавила она уже от себя.

Нашла, называется, словечко!

Жизнь становилась опасной, но странно интересной. Короче, нас вызывали назавтра на бой за городом, где в поле еще остались немецкие окопы.

– Оружие – кулаки и камни. Ровно в девять утра.

Враги повернулись и размеренно удалились. Кажется, они шагали в ногу.

БОЙ

Тут уж мы отступить не могли. Не для того наши отцы победили, чтобы их сыновья струсили. Но мы все-таки зауважали немецких ребят. Для них безоговорочной капитуляции не было, война продолжалась.

Нас было мало, всего четверо, и о том, сколько выступит против нас, мы не договаривались. Как, впрочем, и они тоже не знали, сколько нас будет.

Их так и окажется шестеро, а нас – пятеро, вместе с Зинкой. Куда нам без переводчицы? Когда мы потом заявим, что их больше, они нагло ответят: “Мы вас к себе не звали!” А раз так, то однажды на бой

Леонид возьмет свою немецкую двухгодовалую овчарку Рэкса. Пусть выступит за нас. “Рэкс ведь не знает, что он предатель”, – рассмеется Леонид. Но это все еще впереди.

Леонид мне все больше и больше нравился. Как мы стали бы воевать без него? Мне и в голову не приходило, что нам не пришлось бы воевать, если бы не его выходка в кино. А в общем, кто знает?! После наших ежедневных вылазок мы непременно должны были столкнуться с местными мальчишками, рано или поздно. Я еще не говорил о том, что мы разрезали перочинными ножами целлулоидные витрины в магазинах и хватали все, что плохо лежит. Да еще и “проверяли” брошенные закрытые дома в заросших садах. Взламывали окна и шныряли по комнатам в поисках чего-нибудь интересного. Так, в одном доме я нашел в тайнике небольшой, очевидно дамский, револьвер, правда незаряженный, и отдал, болван, Леониду. А он потом раздобыл малокалиберные патроны к нему через ординарца папаши-коменданта: хочется, мол, по мишени пострелять. Зато теперь он был надежно вооружен – нам на зависть.

В другом доме, полностью пустом, я обнаружил закрытую антресоль. Там было спрятано много разных платьев и красивый узорный медный ящик с шашками. Крышка его была размечена игровой клеткой. Чтобы не ругали дома за явную кражу, я грубо оторвал крышку, а шашки высыпал в пакет. Дома сказал, что нашел.

– Жаль, что не весь ящичек, – сокрушалась мама, любуясь крышкой.

“Надо ж было быть таким дураком!” – подумал я о себе.

Это я все к тому, что война с немецкими ребятами наверняка была неизбежной. Где-нибудь да столкнулись бы. Собственно, в этом я теперь оправдываю Леонида. Да и нам, жалевшим, что самим повоевать не пришлось, было сладко и страшно перед началом схваток с врагом.

Дома, в России, мы часто играли в войну, и никто не хотел быть немцем. Зато здесь их было предостаточно.