Дом странных детей - Ренсом Риггз

— Именно тогда, когда этих чудовищ труднее всего разглядеть! — воскликнул я, обращаясь к Рики.

Но тот лишь покачал головой и пробормотал что-то насчет того, что мне нужен псих.

— Ты хочешь сказать, психиатр, — вздохнул я. — Как я рад, что ты меня понимаешь.

Мы сидели на плоской крыше моего дома, наблюдая закат солнца над заливом. Рики, как пружина, свернулся на смехотворно дорогом адирондакском[1] стуле, который мои родители привезли из поездки в края, населенные амишами[2]. Ноги он поджал под себя, а руки скрестил на груди и с видом угрюмой решимости беспрестанно курил сигареты. Мне всегда казалось, что у меня дома ему слегка не по себе. Но по тому, как он поспешно отводил глаза в сторону, не успевая даже задержать на мне взгляд, я видел, что сейчас его смущает не богатство моих родителей, а я сам.

— Думай что хочешь, но я тебе честно скажу, — вздохнул он. — Продолжай чесать о монстрах, и они тебя упекут. Вот тогда ты действительно станешь особенным мальчиком.

— Хватит меня так называть.

Он щелчком отбросил сигарету и выплюнул через перила огромный блестящий комок табака.

— Ты что, одновременно курил и жевал табак?

— А ты что, моя мамочка?

— А что, похоже, что я отсасываю дальнобойщикам за продуктовые талоны?

Рики был большим любителем шуточек о мамуле, но это оказалось чересчур даже для него. Он вскочил со стула и толкнул меня так сильно, что я чуть не упал с крыши.

— Проваливай отсюда! — заорал я, но он уже шагал прочь.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я увидел его снова. Вот тебе и друзья.

В конце концов родители таки повезли меня к психотерапевту, сдержанному смуглому человечку по фамилии Голан. Я не сопротивлялся. Я знал, что нуждаюсь в помощи.

Я думал, что окажусь крепким орешком, но доктор Голан раскусил меня на удивление легко. Своим спокойствием и невозмутимостью он практически загипнотизировал меня. Ему хватило двух сеансов, чтобы убедить меня в том, что чудовище было не более чем продуктом моего перевозбужденного воображения. Смерть дедушки так меня потрясла, что я начал видеть то, чего на самом деле не было. Ведь изначально именно дедушка Портман поместил это существо в мое сознание, объяснял доктор Голан. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, пережив самое жестокое в своей короткой жизни потрясение, я увидел то, чего всю жизнь боялся мой дед.

У этого состояния даже было название: острая стрессовая реакция.

— Это так тупо, — пошутила мама, услышав мой диагноз. — Не вижу в этом ничего острого.

Ее шутка оставила меня равнодушным. Все, что угодно, лишь бы не простой диагноз «помешательство».

Но то, что я больше не верил в чудовища, никак не улучшило моего состояния. По ночам я по-прежнему просыпался от кошмаров. Я вздрагивал и страдал от мании преследования. Я испытывал затруднения в общении с другими людьми, и мои родители наняли мне учителя, чтобы я мог учиться дома, а в школу ходить только тогда, когда чувствую в себе силы. Они также — наконец-то! — позволили мне бросить работу в «Смарт-Эйд». Я должен был поправиться, и это стало моей новой работой.

Очень быстро это занятие мне также надоело. Я решил добиться того, чтобы с этой должности меня тоже уволили. Как только стало ясно, что мое безумие временное, задача доктора Голана свелась к выписыванию рецептов. Тебе все еще снятся кошмары? У меня кое-что от этого есть. Паническая атака в школьном автобусе? Вот это тебе поможет. Не можешь уснуть? Давай увеличим дозу. От всех этих пилюль я толстел и тупел, но продолжал влачить жалкое существование и спал всего по три-четыре часа за ночь. Поэтому я начал лгать доктору Голану. Я делал вид, что все хорошо, в то время как мешки у меня под глазами были видны невооруженным глазом, а любой неожиданный звук заставлял меня нервно вздрагивать. В течение целой недели я придумывал сны, которые выглядели скучными и обыкновенными, как сны нормального человека. В одном из них я был на приеме у зубного врача, в другом летал. А однажды я сказал доктору Голану, что две ночи подряд мне снилось, что я пришел в школу полностью голым.

— Как насчет чудовищ? — оборвал он меня.

Я пожал плечами.

— Никаких чудовищ. Наверное, это означает, что я выздоравливаю?

Доктор Голан постучал ручкой по столу и что-то записал.

— Я надеюсь, ты не рассказываешь мне то, что, по твоему мнению, я хочу слышать.

— Конечно, нет, — заверил я его, скользя взглядом по развешанным на стенах дипломам, свидетельствующим о его профессионализме и компетенции в различных отраслях психологии и психиатрии, включая, разумеется, и умение понять, когда страдающий от острого стресса пацан лжет своему доктору.

— Давай начистоту. — Он отложил ручку. — Ты хочешь сказать, что за всю неделю тебе ни разу не приснился этот сон?

Я никогда не умел врать. Чтобы окончательно не опозориться, я решил уступить.

— Ну, может, только один раз, — пробормотал я.

На самом деле на этой неделе не было ни одной ночи, прошедшей без этого сна. Не считая незначительных подробностей, кошмар всегда был следующим. Я скорчился в углу дедушкиной спальни. В окнах угасает янтарный вечерний свет. В руках я сжимаю розовую пластмассовую винтовку и целюсь в дверь. Там, где должна стоять кровать, высится огромный торговый автомат. Только он набит не батончиками, а рядами острых, как бритва, тактических ножей и бронебойных пистолетов. Возле автомата стоит мой дедушка, одетый в старую британскую военную форму. Он скармливает автомату долларовые бумажки. Но пистолет стоит дорого, и мы, кажется, не успеваем. Наконец к стеклу движется сверкающий кольт, но вместо того, чтобы упасть дедушке в руки, он застревает в автомате. Дед изрыгает ругательство на идише, опускается на колени и просовывает внутрь руку, пытаясь схватить пистолет, но теперь застревает и его рука. Вот тут-то они и появляются. Их длинные черные языки скользят по окну снаружи, пытаясь пробраться внутрь. Я целюсь в них и нажимаю на спусковой крючок, но ничего не происходит. Тем временем дедушка Портман кричит, как сумасшедший: «Найди птицу! Найди петлю! Якоб, ну пашему ты не понимаешь?! Какой ше ты хлупый!» Потом окно лопается, стекло дождем сыплется на пол и черные языки опутывают нас с дедушкой. На этом месте я обычно просыпаюсь. Я обливаюсь потом, сердце пытается выскочить у меня из груди, а все внутренности скручиваются в тугой узел.

Хотя сон каждый раз повторялся и мы обсуждали его не меньше сотни раз, доктор Голан заставлял меня рассказывать его во время каждого сеанса. Он как будто пытался устроить перекрестный допрос моему подсознанию, чтобы найти какой-то ключ к разгадке, который упустил во время всех предыдущих сеансов.

— И что говорит твой дедушка во сне?

— То же, что и всегда, — отвечаю я. — Насчет птицы, петли и могилы.

— Он повторяет свои последние слова?

— Вот именно.

Доктор Голан складывает вместе кончики пальцев и прижимает эту похожую на палатку фигуру к подбородку, являя собой картину «Задумчивый психоаналитик».

— У тебя нет новых идей относительно того, что могут означать эти слова?

— Ага, есть. Бред собачий.

— Брось. Ты же так не думаешь.

Я пытался сделать вид, что мне нет дела до последних произнесенных дедушкой слов, хотя в действительности это было не так. Они не давали мне покоя почти так же, как и ночные кошмары. Мне казалось, что я не имею права отмахнуться от них, как от галлюцинаторного бреда, а доктор Голан был убежден, что, только поняв их значение, я смогу избавиться от своих жутких снов. Поэтому я старался.

Кое-что из того, что произнес дедушка, звучало вполне осмысленно. Например, то, что я должен поехать на остров. Он боялся, что чудовища придут за мной, и считал остров единственным местом, где я могу от них спастись, как это когда-то сделал он. Еще перед смертью он проговорил: «Я давно должен был все тебе рассказать». Но он уже не успевал ничего мне рассказать, что бы это ни было. Возможно, поэтому он и оставил след, который мог вывести меня к человеку, способному все мне объяснить, к человеку, знавшему его тайну. Мне казалось, что именно в этом заключается смысл той загадочной фразы о петле, могиле и письме.

Сначала я думал, что «петля» — это одна из улиц в Круговой деревне, являвшейся не чем иным, как сплетением похожих на петли дорог. А «Эмерсон» — это человек, с которым дедушка переписывался. Возможно, это был фронтовой товарищ деда, продолжающий поддерживать с ним отношения. Что, если этот Эмерсон живет в Круговой деревне, в одной из «петель» возле кладбища, и одно из написанных им писем датировано третьим сентября тысяча девятьсот сорокового года, и это именно то письмо, которое я должен прочесть? Я знал, что это звучит безумно, но я уже убедился в том, что в жизни случаются и более безумные вещи. Естественно, не найдя ничего в Интернете, я отправился в культурный центр Круговой деревни, где старики играли в шафлборд[3] и обсуждали свои болезни и операции. Я спросил у них, где находится кладбище и знает ли кто-нибудь мистера Эмерсона. Они смотрели так, будто у меня на плечах росло сразу две головы, не в силах поверить в то, что к ним обратился подросток. Впрочем, кладбища в Круговой деревне не было, как и жителя по фамилии Эмерсон. Не было и улиц, в названии которых фигурировало бы слово «петля». Короче, моя теория потерпела полное фиаско.