Пусть будет земля (Повесть о путешественнике) - Вера Лукницкая

- А может быть, самая заинтересованная читательница и прочтет? обратился Иван Федорович к входящей с книгой Наташе. - Вы не возражаете?

Девочка положила книгу на стол и, почти не глядя в нее, прочла, словно строки любимых стихов:

"Даже неопытным глазом видна разница между карелами Ладоги и тавастами Саволакса, хотя и те и другие представляют настоящих финнов.

Едва перешли мы в область, населенную тавастами, как многочисленные предания, которые мы слышали в деревнях у карелов, стали пропадать: угрюмый и малоподвижный таваст не любит поэтического вымысла, он не умеет сложить даже той глубокой, прочувствованной песни, которую так часто поет под звуки своей лиры - кантеле подвижный и жизнерадостный карел. С изменением характера и самого внешнего вида населения изменяется и одежда, и быт туземца; таваст еще сохраняет свой живописный древний наряд, который стал пропадать у карела, он умеет хранить старые серебряные украшения, которыми так гордятся женщины Саволакса и которые давно уже успел спустить карел".

- Боже мой, доченька, да ты наизусть помнишь!

- Там еще сказано, что тавасты словно сделаны из камней и скал Финляндии, а карелы подобны ее сияющим водам, - продолжала Наташа.

- Вы, Александр Васильевич, рассуждаете как настоящий поэт. Меня всегда поражают ваши такие красочные описания восходов, закатов, соловьиных ночей, звезд и вообще природы... Немудрено, что Наташенька влюблена в них.

- Смиренно принимая ваши комплименты, я скажу лишь, что мне всегда был чужд тот тип ученого, которого Гете называет "презренный червь сухой науки".

"Минуточку, - перебила Наташа, - в книге Александра Васильевича есть еще гораздо подробней о карелах и тавастах. Можно я прочту два отрывочка? И, не дожидаясь ответа, она перевернула страницу:

"Симпатичная, добродушная, со светлыми добрыми глазами, фигура карела дышит жизнью... он весел, болтлив, любит хорошо провести время, поплясать и попеть; в нем нет особенной финской осмотрительности и самоуглубления; напротив того, он весь нараспашку, как русский мужик. Он легко сходится, приятен в дружбе, не зол и не верует в роковой фатум, как его сосед-таваст. При живости характера карел сообразителен, быстро принимается за всякое дело, но зато скоро теряет и терпение. В отношении к другим он чрезвычайно мягок, любезен и обходителен. Между карелами встречаются чрезвычайно приятные и даже, можно сказать, красивые физиономии, особенно между женщинами, так что их можно назвать красавицами..."

А вот отрывок о тавастах.

"Таваст угрюм, серьезен и молчалив, он редко поет... Таваст любит молчать, забившись в свою скорлупу. Вся его фигура, неладно скроенная, да плотно сшитая, несколько грузная и аляповатая, гармонирует с его психическим настроением. Глаза его, иногда прекрасные, смотрят как-то в глубь себя; мира слов нет для таваста, превратности судьбы не волнуют его, потому что он, как истинный фанатик, убежден, что, чему быть, того не миновать..." Еще сказано, что он не боится труда, что он силен, что он верный и бесстрашный воин, и еще много чего...

Наташа говорила без остановки, и было видно - могла сказать еще многое.

- А еще там сказано, что "Калевала" для финна то же самое, что "Илиада" для грека. И еще о культе музыки, о том, как чарует вдали от цивилизации песня слепого барда, поющего руны. А еще о том, что не случайно в тех местах сохранились источники русских былин и финский эпос.

Она вдруг остановилась, потом тихо сказала:

- Я не стану больше читать. Это неправильно! Сегодня надо слушать самого Александра Васильевича. А то через три дня он опять исчезнет, как всегда, куда-нибудь на край света... Тогда и почитаем. Устные рассказы лучше. Не потому, что вы не "червь науки", который предпочитает засушенных бабочек тем, что порхают над лугами. А, - она смутилась и добавила еще тише, - потому, что голос, глаза, жесты...

- Я сейчас, наверное, разочарую тебя, но напомню: ведь я тоже бабочек собираю, и гербарии, и птичьи чучела... Но какая же ты умница, Наташенька! Я, право, не заслуживаю такого внимания.

- Вы меня, Александр Васильевич, никогда не разочаруете. Никогда! - И Наташа выбежала из комнаты.

Полярные сияния

...Другие песни сложатся,

И будут в них не жалобы...

Поморье, Норвегия, снова Поморье...

"Меня ели всевозможные двукрылые: комары низовьев Волги, Кубанских плавней и Дунайских болот, москиты Нильской дельты, скнипы Иорданской долины - всевозможная мошкара трех частей света, но всего горше и тяжелее мне пришлось в тундрах приполярных стран, где целые тучи комаров, затемняющих свет, наполняют воздух, ни на минуту не давая покоя ничему живому.

От них нет никакого избавления. Они преследуют тучами и человека, и животное, не только жаля снаружи, но и забираясь в глаза, в нос, в уши. Вдохнешь - и десятки комаров уже набились в горло, мигнешь - и опять комар-другой застрянет между веками. Дышать становится трудно, и немудрено, что лесные животные приходят в исступление от нападения комариной рати...

Я поверил тогда рассказам лопарей, что бывают случаи, когда комары заживо заедают человека".

Елисеев продвигался по суше и по воде.

Сначала через Кольский полуостров, а потом Белым морем в Соловки и Архангельск. Это было после его путешествия по Норвегии, которую он не случайно идеализировал, выдвигая некий образец для русского Севера.

"Заедали" в тундре русского помора не только комары, но и купцы, лесопромышленники, кабатчики, чиновники. Пили кровь, разоряли, ввергали в нищету, спаивали водкой. Заметки Елисеева о русском Севере - это рассказы о богатстве природы, о таланте народа; рассказы о том, как гибнут леса и озера, и рыба, и звери, как гибнут таланты - сказочники, строители, мореходы; рассказы о болезнях, голоде, нищете, темноте; рассказы о причинах, которые губят северную Россию. Архангельск, самое северное окно в Европу, хиреет. Он видел ужасный быт поморов. Сплошь и рядом, кроме выловленной рыбы, в селениях нет никакого питания. Болезни, смерть детей - обычное явление. Елисеев наблюдал один смешной и печальный факт их ежедневного быта. Если помор Мурмана желает снестись почтой с Онегой или Архангельском, он отправляется в близлежащее норвежское селение. Оттуда его телеграмма кружным путем через всю Скандинавию и Петербург пойдет на родину.

А между тем "Белое море кишит могучей жизнью. Кроме бесчисленных стай всевозможных рыб тысячи тюленей, белух и нерп обитают в прозрачных зелено-голубых водах. На 5 - 10 сажен в глубину глаз видит массу морских животных, о существовании которых нельзя и подозревать, судя по бедности земной флоры и фауны. С точки зрения географии растений и животных Белое море представляет один из самых любопытных уголков Ледовитого океана". Заросли кораллов, десятки видов медуз, морских звезд, раков, крабов, ежей, моллюсков, губок населяют его. С палубы корабля не раз видел путешественник играющих китов и огорчался, что китобойное дело почти целиком в руках скандинавов.

Семиостровье, Еретики, Ура-губа, Корабельная - все эти так называемые промысловые пункты Елисеев не стал описывать, потому что похожи они один на другой: везде нужда, бескультурье, дикость. Повсюду царят языческие суеверия, наговоры, колдовство. Как врач, Елисеев столкнулся с "оригинальными" способами лечения. Знахарь "лечил" раненых следующим образом: завязывал рану намоченной в крови и высушенной тряпкой, ибо "кровь должна остановить кровь".

В одной деревне бабка велела сложить в горшок неношеную одежонку больного младенца, над горшком малыша обмыла, потом белье поварила, и велено было матери пустить тот горшок в реку и бежать без оглядки домой. Во время варки бабка творила над горшком всякие заклинания. Зубную боль, например, заговаривали с помощью челюсти мертвой собаки. Больной должен был прятать челюсть с присказкой.

Елисеев спрашивал жителей:

- Помогает больным ворожба?

- А кто ж ее знает? Господь милостив, он и бабку, и знахаря может своим орудием избрать. А не даст Бог здоровья, тут уж никто не поможет.

Елисеев подсчитал в двух уездах смертность, она оказалась выше рождаемости. Врачебной помощи не было. Гигиены тоже никакой. Волдырь прокалывали шилом, мазали адской смесью смолы и козьего сала с какими-то еще специями. От змеиного укуса лечили заговоренным куском хлеба. Тут и без наговоров отправишься к праотцам.

Промышленники лес рубят без всякого расчета на восстановление, засоряют озера. Кабатчики держат в кабале народ. Утонувшие, угоревшие - явление здесь вполне обычное.

Вернувшись в Петербург и собираясь сделать доклад в обществе врачей о положении дел на Севере, Елисеев прочел брошюру "Вымирающий город". Ее автор рассказывал о жизни Ростова Великого, об обилии в нем комаров, невероятной грязи, тухлой воде, болезнях, высокой смертности. "В глубокое озеро, наполненное рыбой, они свозили из города нечистоты и мусор и засорили его, наполнив вместо рыбы водяными вшами и паразитами... Озеро они сделали мелким, вырубив на берегу его леса ради своих грошовых расчетов..."