Двадцать килограммов неона - Александр Кралин

— Мужики, я думаю, у меня в ошейнике они лучше схоронятся. — подал голос Кусака — Не дай бог шмон, так ведь погорите. А на хапсика кто подумает?

— И то верно. Себе оставим по двадцатнику мелкими, это ничего.

Перепрятав СКВ, потопали к селению. Там все сошло благополучно. Староста вначале, правда, поворчал по поводу городских, но, узнав, в чем дело, отмяк и даже предложил — для проформы — помочь снести мешки с урожаем в амбар, а взамен выделил талоны на обед в деревенской харчевне, еда в которой была вкусной и обильной, не то что скудные порции бурды и помоев в пунктах общественного питания. Разведчики наелись до отвала, накормили Кусаку, да еще и набрали с собой копченостей, солений и отличных сухарей.

Удивленный и растроганный Пейпиво — подобное радушие было для Сомагана просто невероятным — подарил старосте астумскую пятерку и успокоил его:

— Да бери, борода, не удивляйся. Мы от души. К нам никто еще так по–человечески не относился.

— Ну, коль от души… — староста бережно спрятал деньги в сейф — Я ведь тож когда–то и сам походил так–то. Так верите, под конец уж и не рад был. Все с тебя чего–то тянут, подфартило, мол, так давай, отстегивай. Вы куда направляетесь–то?

— В Лома Непобедимые.

— Годится. Только я вам скажу, топайте–ка лучше в Бахпук. У меня тамошний околоточный в свойственниках, вы ему привет от дядьки Жамопуза передайте, да две этаких же (Жамопуз через плечо ткнул большим пальцем в сторону сейфа) бумаженции киньте, так он вам пробу разрешит. Мало ли чего врачи там написали? Анализы вроде подходящие, а вдруг несовместимость? А потом уж идите, куда хотите и там ордер погасите, как следует быть. По одной бумажке два раза, а? — и Жамопуз заговорщически подмигнул.

— Кусака, а ну, выдай карту! — передал по м–кому Пейпиво — Где там этот Бахпук?

— Рыбацкий поселок на берегу моря. Мы этот вариант и не рассматривали, там пришлые все на виду, но если так… И лодкой можно будет разжиться. Одолжить, вроде как для рыбалки, или еще как.

— Тип–топ! — Пейпиво вышел из задумчивости и перешел на местную речь:

— Спасибо, дядя! А как туда добраться?

— Так переночуйте на сеновале, а завтра поможете зерно везти, выгрузите там. У нас разрешение на прямой обмен — зерно на рыбу. И вам хорошо, и нам — грузчиков посылать не надо, а то у нас страда, у них путина («Путина — лучше и не надо! — передал Кусака — в море полно судов, пограничники размякшие на свежатине»), так каждая пара рук на счету. А пока, ежели хотите, потаскайте еще мешки — за ужин и за завтрак.

— Годится! — Заврик с хрустом расправил могучее тело — Мешки таскать — дело веселое.

Укладывались спать на душистом сене, усталые, но сытые и довольные.

— А знаете, — передал Заврик — для Сомагана, кажется, не все еще потеряно. Солдаты спецвойск на политработников чхать хотели, на селе зловредный гуманизм угнездился.

— Ничего удивительного. — отозвался Пейпиво — У нас на Земле и не такое бывало, и все равно, простые люди людьми оставались, делали потихоньку свое дело и жили как могли.

— Мне другое удивительно. — сонно проворчал Кусака.

— Что?

— Мы, все трое, с обеда не сказали ни слова по фени.

Назавтра три тяжело груженные повозки отправились в путь по разбитому проселку. Возчиком при них состоял дряхлый инвалид, но упряжные животные были смирными и флегматичными, повод заднего привязывался к передней повозке, да и Кусака, вполне освоившийся в новой форме, помогал поддерживать порядок, игнорируя шуточки Заврика по поводу своей цивилизованности, и вереница продвигалась без проблем.

Небольшое приключение осложнило дорогу только километрах в пяти не доезжая Бахпука. Легковая машина, стоявшая поперек дороги, загораживала путь; неподалеку на берегу ручья стояла палатка, горел костер, а возле него копошились два типа весьма неприятной наружности.

— Функционеры — дед остановил караван.

— Какие еще функционеры?

— Партейные, какие ж еще. Патриоты. Хотя бить, может, и не будут. Всяко бывает. Так… поизмываются малость, да и пропустят.

Дед прислушался:

— Точно. Повезло. Шиска у них в палатке, так что не до нас им будет. Ишь, на природе захотелось.

Дед отрешенно уселся на передок повозки.

— Погоди, как это — шиска? — удивился Пейпиво. — Они же общественные.

— Так и у них, небось, не личная. Только общество у них свое.

Пейпиво и Заврик переглянулись. Кусака вертелся под ногами.

— Погоди, я сам. — остановил его Заврик. — Тебя побережем на крайний случай. Сохраняй инкогнито.

Заврик подошел к функционерам и просительно промолвил, старательно копируя манеру разговора крестьян:

— Я извиняюсь, но пустите уж проехать, господа хорошие. Уберите машину.

— А сам убери, если сможешь.

Функционер хмыкнул, второй загоготал.

— А ключи дадите?

— Ключи тебе, быдло? — функционер, видимо, был в лирическом настроении и даже не рассердился. — Да тебе в лимузин и садиться нельзя, куча навозная. Как хочешь, так и управляйся.

— Ну что ж, раз нельзя садиться, так и не будем.

Дед сидел обмерев. Пейпиво тщетно насиловал м–ком, пытаясь урезонить инженера — Заврик не на шутку обиделся и не реагировал на увещания. Он подошел к машине, ухватился за подножку, приподнял одну сторону (функционеры посерьезнели, лица у них вытянулись) и волоком поперек затащил автомобиль представительского класса вплотную между двумя деревьями — к одному передом, к другому задом.

— Ты что, чмо деревенское, офигел? — функционер схватил туристский топорик.

— Заткнись лучше, урод — Заврик бросил имитировать сельского — Не то дам щелбан, и сдохнешь.

— Щелбан? Что еще за щелбан?

— Смотри.

Заврик с оттягом хлобыснул толстым как сарделька пальцем по крыше автомобиля. Раздалось громкое: «Дзан–н!», машина присела и закачалась, амортизаторы пискнули, крыша промялась, в воздух взлетело облачко охлопьев краски, по стеклам зазмеились трещины. Заврик с места перепрыгнул через машину, двумя пальцами выдернул из руки функционера топорик (тот вскрикнул и схватился за свернутую кисть руки), схватил обоих за шкирку и прошипел им в лицо:

— Если вы, ублюдки, еще где–нибудь хоть случайно меня увидите, бегите и прячьтесь, не то пожалеете, что на свет родились! Яйца оторву и съесть заставлю!

Швырнув их себе под ноги, ткнул им что–то под нос:

— Понятно, придурочки?

Оба функционера, явственно превозмогая боль, мгновенно вскочили на ноги, вытянулись в струнку и отрапортовали хором:

— Так точно, понятно, ваше превосходство!

— Вот так–то! И молчать намертво! — Заврик вскинул вверх сжатый кулак: — Века и века…

— Бунубадаму!!! — зашлись визгом функционеры, пожирая Шишку Ходячую, галактического сексуального разбойника, восторженными глазами. Повозки отправились дальше.

— Не дрейфь, дед — сказал Заврик — Они не настучат.

— А чего ты им в рожу совал? — поинтересовался Пейпиво.

— Удостоверение капитана спецназа. Сделал еще тогда, на всякий случай. Понимаешь, до них не могли не дойти слухи о том, что где–то в этом регионе спецвойска проводят секретную операцию.

В Бахпук прибыли вполне благополучно. На въезде, правда, оказалась застава — здесь была погранзона — но предъявленный ордер на размножение, звонок Жамопузу, свидетельство деда — возчика да парочка банкнот среднего достоинства, не астумских, местных, решила дело, и разведчики обзавелись трехдневным пропуском.

— Надо же, — удивился Заврик — натуральную ксиву заимели. Даже неудобно как–то.

Пошли к околоточному. Тот набросился было — мол, чего их сюда принесло, своя очередь большая, но привет от Жамопуза поубавил ему прыти, и он велел помочь с выгрузкой — погрузкой, а уж завтра с утра явиться к нему и решить все конкретно.

Здесь пришлось работать не для отмазки, и к ужину явились с отменным аппетитом. Заврик умял полведра каши, большую миску разных овощей и теперь кружками хлестал компот.

— А рыбки нашей не хочешь ли? — спросил кто–то из рыбаков; дело происходило в артельной столовой — Да и пивка домашнего?

— Он вегетарианец. И непьющий. Они все такие — пояснил Пейпиво, что, между прочим, было чистейшей правдой, и придвинул поближе к себе жбан — Возражений не будет, если его пайка мне достанется?

После ужина случилась неприятность — политинформация. В погранзоне уставная видимость соблюдалась строго, а в Сомагане и гражданские подчинялись своим уставам — общественному, домашнему, рабочему и еще каким–то.

По черно–белому плохонькому телевизору в клубе, единственному на весь поселок, показали растерянного респектабельного господина в наручниках, которого волокла куда–то орава полицейских с лицами, не предвещавшими ничего хорошего всему свету.

Далее диктор пояснил, что этот паршивый демократ — секретарь астумского посольства, взятый с поличным на шпионаже. Насколько можно было понять, шпионство его заключалось в том, что незадачливый дипломат разглядывал что–то на улице и при этом делал пометки в записной книжке, но был уличен бдительным гражданином, вызвавшим полицию. Показали и бдительного гражданина, при виде которого даже у Заврика и Кусаки в голове невесть откуда всплыли слова: «гороховое пальто». Затем местный агитатор долго читал по бумажке официальные комментарии этого события, но разведчики его не слушали, они встревоженно совещались по м–комам. Вывод был очевиден — валить отсюда чем быстрее, тем лучше, не дай космос — это повод для войны, так все очень усложнится. Кусака предлагал даже украсть лодку этой же ночью, но остальные решили, что это все же не тот из двух случаев, когда особенно нужна поспешность, и за завтрашний день нужно как следует осмотреться, чтобы действовать наверняка.