Тостуемый пьет до дна - Георгий Данелия
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ленин, а Ленин! Сюда смотри! Вот скажи народу, кто для тебя Мавзолей построил?! Кто?!
— Сталин? — неуверенно спросил Ленин.
А кто все твои заветы выполнил? Кто, Пушкин?
— Зачем Пушкин?! Товарищ Сталин Иосиф Виссарионович все выполнил, — сказал Ленин с грузинским акцентом.
— А теперь, когда его из Мавзолея выносят, почему ты молчишь?!
— Я? — растерялся Ленин.
— Ты на меня смотри, чего глазами бегаешь! Отвечай народу, почему?!
— Потому что он умер! — выручил Ленина Сталин.
— Правильный ответ! В этом все дело! Ленина нет, Сталина нет, и этим воспользовались ревизионисты и антимарксисты! Я предлагаю написать заявление и послать его в Китай товарищу Мао Цзэдуну…
— Товарищ полковник, — остановил его осторожный распорядитель, — не отклоняйтесь от темы.
В середине дня Сталин посмотрел на часы, кряхтя, слез с грузовика (ему было за семьдесят), подошел к распорядителю и сказал ему что-то на ухо.
— Товарищи, — обратился распорядитель к народу, — Сталин просит, чтобы мы его отпустили, у него вечером спектакль. Отпускаем?
— Нет! Не отпускаем!
Тогда Сталин взял микрофон и взмолился:
— Товарищи, у меня замены нет: спектакль сорвется! Разрешите отлучиться! Очень прошу!
— А Ленин?
— Ленин остается, Ленин будет с вами, — сказал Сталин. — Робик, скажи им! — обратился он к Ленину.
— Ребята, — закричал Ленин. — У меня на этой неделе спектаклей нет! Я все время буду здесь с вами стоять! Сколько скажете — столько и буду!
— Поклянись! — потребовали из толпы.
— Клянусь мамой! — закричал Ленин.
Кончилось все трагично. По приказу из центра в город вошли войска МВД. Были убитые.
ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ
Я решил снимать «Гекльберри Финна» Марка Твена.
В «Госкино» сказали:
— Валяй.
И мы с Викторией Токаревой сели писать сценарий. Но тут позвонил Калатозов и предложил быть сценаристом в совместном советско-итальянском фильме. Сценарист с итальянской стороны — отец итальянского неореализма Чезаре Дзаватини, в главной роли — звезда мировой величины Альберто Сорди, продюсер — киномагнат Дино де Лаурентиис, режиссер — он, Калатозов.
Сорди хотел сыграть простого рабочего. Лаурентиис просил, чтобы в фильме было обязательно путешествие на корабле по Волге. Калатозову же хотелось, чтобы в фильме был пожар. И это все, что он на данный момент может сообщить.
Я сказал, что это предложение — большая честь для меня, но принять его я не могу: осенью должен запуститься с «Гекльберри Финном».
Калатозов сказал, что съемки планируются этим летом, поэтому сценарий должен быть готов к июню. И у меня останется еще уйма времени на «Гекльберри». Подумайте и позвоните.
— И думать нечего, — сказала Вика. — Никуда твой Гекльберри не денется!
ФЕНОМЕНАЛЕ!
Дзаватини не прилетел ни через две недели, ни в мае, ни в июле. Прилетел он только в середине августа. Поехать по Волге на пароходе нам не удалось, потому что в Астрахани случилась холера, и был объявлен карантин.
Классика неореализма поселили в гостинице «Советская», и каждое утро я и два переводчика — Володя Вартанов и Валера Серовский — ездили к нему работать. Я рассказывал сюжеты, которые придумал, пока его ждал, а он говорил, что ему трудно судить, потому что он Россию видел мало.
Обычно мы с Валерой приезжали пораньше и внизу, в ресторане, угощали классика завтраком. Однажды за соседним столиком завтракали две женщины, судя по внешнему виду — руководящие работники из провинции: высокие прически, строгие кофточки, значки на лацканах темных пиджаков. Перед ними на столе лежали бумаги и стояли тарелки с едой, — они ели и одновременно работали. А еще стояли два фужера и бутылка водки. Дамы наполняли фужеры и выпивали. Не чокаясь, не морщась и не закусывая.
— Водка?! — удивился Дзаватини.
— Вода, — солгал я.
Но тут бутылка кончилась, дамы подозвали официанта, он принес еще бутылку — это уже была точно водка. Дамы так же, не чокаясь, ее выпили, расплатились, встали и ушли. Они даже не раскраснелись. Такое и мне было в диковинку.
— Феноменале! — воскликнул отец итальянского неореализма и записал что-то в свой блокнот.
Холера никак не кончалась. Через две недели мы, наконец, договорились, что итальянского героя будут звать Альберто, а русскую героиню Маша, и Дзаватини объявил, что ему пора домой:
— Напиши ты, Данела. А я потом поправлю.
Он подарил мне два своих рисунка (во время работы он все время рисовал цветными мелками). И улетел.
РУЖЬЕ, КОТОРОЕ ВЫСТРЕЛИЛО
Я попросил Токареву мне помочь. Мы с ней записали сюжет, который нравился Калатозову, и сдали в Госкино.
И тут вдруг со скандалом снимают директора «Мосфильма». Причина скандала — два года назад во время съемок фильма «Красная палатка» итальянцы подарили директору охотничье ружье. Все об этом знали (директор все время хвастался этим ружьем), но скандал почему-то понадобился сейчас.
Все наши начальники перепугались и на всякий случай заявили, что к новому итальянскому проекту режиссера Калатозова никакого отношения не имеют.
— Но вы же сами вызывали Дзаватини! — опешил Калатозов. — Устраивали встречи, банкеты! Зачем?!
— В порядке культурного обмена, — заявили они.
От такой наглости у Калатозова стало плохо с сердцем, и он попал в больницу.
Проект заглох. И мы с Токаревой продолжили работу над «Гекльберри Финном». Только взяли разгон — звонок, вызывают в Госкино: работа над совместным фильмом возобновляется, итальянцы хотят, чтобы режиссером этой картины был я.
— Я?! А Калатозов?
Михаил Константинович болен. Ну и возраст…
Я сказал, что снимать не буду.
— Почему?
— Потому что я стою в плане с «Гекльберри Финном». Его и буду снимать.
— План не Библия, — сказали мне. — И не конституция. Его можно корректировать. В мае прилетит Сонего, сценарист, который обычно пишет сюжеты для Сорди, напишешь с ним сценарий, быстренько снимешь фильм, а потом запустим тебя с твоим «Гекльберри».
И я поехал к мастеру советоваться.
ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ БРАМСА
— Я этот фильм ни за какие блага в мире снимать не буду! — сказал Калатозов.
— И я не буду!
— А вот вам, Гия, я не советую отказываться. Во-первых, для вас полезно поработать с западной группой. А во-вторых, с вас не слезут, пока не сделаете то, что они хотят.
Михаил Константинович прошелся по комнате, достал с полки пластинку и спросил:
— «Верное сердце» Брамса. Помните?
Помню.
Летом, когда мы работали с Дзаватини, я как-то поехал к мастеру советоваться. Михаил Константинович сидел за столом и рассматривал в лупу пластинку с собачкой и граммофоном на этикетке. Держал он пластинку особым способом, большим пальцем за кромку, мизинцем за дырочку, чтобы не прикасаться рукой к поверхности. (Калатозов был страстным коллекционером пластинок.) Он усадил меня рядом, дал мне лупу и повернул пластинку ко мне.