Труды дня - Редьярд Киплинг

— Судите же, — угрюмо сказала река. — Я рассказала о своём позоре. Вода все спадает. Я не могу ничего больше сделать.

— Что касается меня, — то был голос большой обезьяны, сидевшей в храме, — мне нравится наблюдать за этими людьми, вспоминая, что и я строила немало мостов во время юности мира.

— Говорят, — прорычал тигр, — что эти люди явились из остатков твоих армий, Гануман, и потому ты помогал им.

— Они трудятся, как трудились мои армии, и верят, что их труд прочен. Индра слишком высоко, но ты, Шива, знаешь, что земля покрыта их огненными колесницами.

— Да, я знаю, — ответил бык. — Их боги научили их этому.

Среди присутствующих раздался смех.

— Их боги! Что знают их боги? Они родились вчера, и те, кто создал их, вряд ли успели остыть, — сказал крокодил. — Завтра их боги умрут.

— Ого! — сказал Перу. — Матушка-Гунга говорит дельно. Я сказал это падре-сахибу, который проповедовал на «Момбассе», а он попросил Бурра Малума заковать меня за грубость.

— Наверно, они делают такие вещи, чтобы быть угоднее богам, — снова сказал бык.

— Не совсем, — выступил слон. — Они делают это для выгоды моих «магаджунс» — моих толстых ростовщиков, которые поклоняются мне каждый новый год, когда рисуют моё изображение на первых страницах своих счётных книг. Я смотрю через их плечи при свете ламп и вижу, что имена в этих книгах — имена людей из далёких мест, потому что все эти города соединены между собой огненными колесницами, и деньги быстро приходят и уходят, а конторские книги становятся толсты, как… как я. А я — Ганеса, приносящий счастье — благословляю мои народы.

— Они изменили лицо земли — моей земли. Они убивали и строили новые города на моих берегах, — сказал крокодил.

— Это только перемещение грязи. Пусть грязь копается в грязи, если это нравится грязи, — ответил слон.

— А потом? — сказала тигрица. — Впоследствии увидят, что матушка-Гунга не может отомстить за оскорбление, и отойдут сначала от неё, а потом постепенно и от всех нас. В конце концов, Ганеса, мы останемся с пустыми алтарями.

Пьяный человек, шатаясь, поднялся на ноги и громко икнул в лицо собравшимся богам.

— Кали лжёт. Моя сестра лжёт. И этот мой посох — котваль Каши, и он ведёт счёт моим пилигримам. Когда наступает время поклоняться Бхайрону — а это бывает всегда, — огненные колесницы двигаются одна за другой и каждая везёт тысячу пилигримов. Теперь они уже не ходят пешком, но ездят на колёсах, и моя слава все возрастает.

— Гунга, я видел твоё русло у Приага почерневшим от пилигримов, — сказала обезьяна, наклоняясь вперёд, — а не будь огненных колесниц, они приходили бы медленнее и в меньшем количестве. Помни это.

— Они всегда приходят ко мне, — с трудом выговаривая слова, продолжал Бхайрон. — И днём, и ночью молятся мне все простые люди в полях и на дорогах. Кто ныне подобен Бхайрону? Что это за разговор о перемене религий? Разве моя палка котваля Каши ничего не значит? Она ведёт счёт и говорит, что никогда не было так много алтарей, как теперь, и огненная колесница хорошо служит им. Бхайрон я — Бхайрон простого народа и главный из небожителей настоящего времени. И потому мой посох говорит…

— Смирно, ты! — прервал бык. — Мне оказывают поклонение в школах, и они говорят очень мудро, ставя вопрос, един я или множествен. Этим восхищается мой народ. И вы знаете, что я такое. Кали, жена моя, ты также знаешь.

— Да, я знаю, — сказала, понурив голову, тигрица.

— Я также выше Гунги. Потому что вы знаете, кто подействовал на умы людей так, что они стали считать Гунгу самой святой из всех рек. Кто умирает в этой воде, вы знаете, как говорят люди, приходит к нам, не понеся наказания, а Гунга знает, что огненная колесница привозила ей множество людей, желающих достигнуть этого; и Кали знает, что её главнейшие празднества происходили среди паломников, привозимых огненными колесницами. Кто поражал в Пури перед изображением божества тысяча в один день и в одну ночь и привязал болезнь к колёсам огненных колесниц так, что она пробежала с одного конца земли до другого? Кто, как не Кали? Прежде, когда не было огненной колесницы, это был тяжёлый труд. Огненные колесницы сослужили хорошую службу матушке-смерти. Но я говорю только о своих алтарях, я не Бхайрон простого народа, а Шива. Люди проходят мимо, произнося слова и рассказывая о чужих богах, а я слушаю. Вера сменяется верой в моих школах, а я не чувствую гнева, потому что когда сказаны все слова и окончены новые сказки, люди возвращаются к Шиве.

— Правда. Это правда, — пробормотал Гануман. — К Шиве и другим возвращаются они, мать. Я проникаю из храма в храм на севере, где поклоняются одному Богу и Его Пророку; и теперь в их храмах видно только моё изображение.

— Не за что тебя благодарить, — сказал олень, медленно поворачивая голову. — Я — этот единый и его пророк также.

— Вот именно, отец, — сказал Гануман. — А на юг еду я, старейший из всех богов, с тех пор как люди знают богов, и я проникаю в храмы новой религии, где изображают нашу двенадцатирукую женщину, которую они зовут Марией.

— Я знаю, — сказала тигрица. — Ведь эта женщина — я.

— Именно так, сестра. Я иду на запад между огненными колесницами, являюсь перед строителями мостов в различных видах, и ради меня они меняют свою веру и становятся очень мудрыми. Я сам строитель мостов — мостов между «Этим» и «Тем», и каждый мост, в конце концов, неизменно ведёт к Нам. Будь довольна, Гунга! Ни эти люди, ни те, которые последуют за ними, вовсе не насмехаются над тобой.

— Так я, значит, одна, небожители? Не успокоить ли разве мой поток, чтобы как-нибудь не снести их стен? Не иссушит ли Индра мои источники в горах и не заставит ли меня смиренно ползти вдоль их набережных? Не зарыться ли мне в пески, чтобы не сделать чего-нибудь неприятного для них?

— И все из-за небольшой полосы железа с огненной колесницей наверху? Право, матушка-Гунга вечно молода! — сказал слон. — Ребёнок не мог бы говорить глупее. Пусть прах копается в прахе, прежде чем обратится в прах. Я знаю только, что мой народ богатеет и возносит хвалы мне. Шива сказал, что люди в школах его не забывают; Бхайрон доволен своей толпой простого народа; а Гануман смеётся.

— Конечно, я смеюсь, — сказала обезьяна. — Мои алтари немногочисленны в сравнении с алтарями Ганесы или Бхайрона, но огненные колесницы привозят и мне новых поклонников из-за Чёрной Воды — людей, которые верят, что их бог — труд. Я бегу перед ними, призывая их, а они следуют за мной.

— Так дай им труд, которого они так желают. Устрой плотину поперёк моего течения и отбрось воду назад на мост. Некогда ты был искусен в этом, Гануман. Спустись и подними моё русло.

— Кто даёт жизнь, может и взять жизнь, — обезьяна поцарапала длинным указательным пальцем грязь. — Но кому будет польза от убийств? Очень многие хотели бы умереть.

С воды донёсся отрывок любовной песни, какую поют юноши, пасущие скот в жаркие полуденные часы поздней весны. Попугай радостно закричал и стал спускаться вниз головой по ветке все ниже и ниже, по мере того как песня становилась громче, и вдруг, освещённый лунным светом, предстал молодой пастух, любимец гопи[2], идол мечтательных девушек и матерей, ещё не родивших ребёнка, — Кришна, возлюбленный. Он остановился, чтобы подобрать свои длинные мокрые волосы, и попугай вспорхнул ему на плечо.

— Летаешь и поешь, поешь и летаешь, — икая, проговорил Бхайрон. — Оттого ты и опаздываешь на совет, брат.

— Ну так что же? — со смехом сказал Кришна, откидывая голову. — Вы мало что можете сделать без меня или Кармы. — Он погладил попугая и снова засмеялся. — Что означает это собрание, эта беседа? Я услышал рёв матушки-Гунги во тьме и быстро вышел из хижины, где лежал в тепле. А что вы сделали Карме, что он так мокр и молчалив? А что делает здесь матушка-Гунга? Разве небеса так переполнены, что вы приходите сюда расхаживать по грязи, как звери? Карма, что они делают?

— Гунга просила отомстить строителям моста, и Кали за неё. Теперь она просит Ганумана утопить мост, чтобы спасти её честь! — крикнул попугай. — Я ждал здесь, зная, что ты придёшь, о мой господин.

— А небожители ничего не сказали? Разве Гунга и Мать Печалей переговорили их? Разве никто не замолвил слово за мой народ?

— Ну, — сказал Ганеса, беспокойно переступая с ноги на ногу, — я говорил, что это забавляет прах и нам незачем губить его.

— Я был доволен, что дал им возможность трудиться, — очень доволен, — сказал Гануман.

— Что мне за дело до гнева Гунги? — сказал бык.

— Я Бхайрон простого народа и этот мой посох — котваль Каши. И я защищал простой народ.

— Ты?

Глаза молодого бога засверкали.

— Разве теперь я не первый из богов на их устах? — возразил, не смутившись, Бхайрон. — В защиту простого народа говорил я; много мудрых вещей сказал я, которые уже позабыл теперь. Но этот мой посох…