Прямой эфир: В кадре и за кадром - Нина Зверева

сить:

— Тетя Зина, что вы думаете по такому-то поводу?

Сразу после разговора она звонила мне, хохотала

в трубку и очень гордилась, что он помнит телефон

и называет ее точно так, как называли все мои дру-

зья: «тетя Зина».

Вместе с тетей Шурой они были на моей свадь-

бе. Подарили нам с Вовой чудесные белые чаш-

ки, как символ будущего процветания. Я помню, как сильно переживала, когда разбилась последняя

«тети-Зинина» чашка, и почти не удивилась, когда

в наследство от нее по завещанию получила прекрас-

ный кузнецовский сервиз, который не имеет цены.

Много лет я приходила в этот московский дом с па-

кетом вкусной еды и обязательным букетом цветов.

Мы с первой секунды начинали суматошно и радост-

но готовить застолье и с криком «У-у-у, как вкусно!»

поглощали все что угодно. И это было действительно

вкусно, хотя те же самые продукты в другом месте

и в другой компании показались бы вполне обыч-

ными.

Не только я, но и мои дети, а затем члены моей

команды частенько ночевали в этой двухкомнатной

квартире на улице Новоалексеевской на раскладуш-

ПРЯМОЙ ЭФИР 35

ках и матрасах, иногда просыпаясь ночью от болез-

ненного кашля Риты Александровны.

Я помню, как тетя Зина водила нас с моим юным

женихом Володей в настоящий ресторан. Она заста-

вила нас выбирать любую еду, закрыв ладошкой цену

в правом ряду. Я помню тот счет за обед. Он стоил

13 рублей. И помню наше с Вовой смущение, так

как это было в ту пору очень дорого.

Кем она была для меня? Другом? Нет, потому

что общение было не на равных. Наставником, учи-

телем? Тоже нет. Потому что у меня были другие

наставники и другие учителя. Она любила меня так

сильно, как может любить женщина, обделенная

материнством. И я любила ее. И нуждалась в ней.

Не знаю, существует ли на свете определение для та-

кой долгой дружбы и такого редкого по взаимному

интересу и доверию общения.

Мы были в Индии, где я выдавала старшую

дочь Нелю замуж, когда мне позвонили и сообщи-

ли, что тетя Зина умерла, не дожив трех месяцев

до своего 85-летия, к которому мы с ней готовились

заранее и даже купили красивый брючный костюм.

Она знала, что умирает, и последние ее слова перед

моим отъездом в Индию, которые я помню, были

такие:

— Я устала, Ниночек, но все равно так хочется

жить!

Я знаю, что, пока я буду жить, у меня в ушах будет

звенеть ее голос и имя, которым только она называла

меня в течение сорока лет нашей дружбы:

— Как дела, Ниночек? Тебя так долго нет в Мо-

скве…

НИНА ЗВЕРЕВА 36

Превратности судьбы таковы, что сейчас я в Мо-

скве нахожусь гораздо дольше, чем раньше. У меня

в Москве квартира. И много друзей.

Но я стараюсь не бывать в районе станции метро

«Алексеевская», где стоит ее дом и горит свет в ее

окнах.

«Факел»

Казалось бы, я так рано пришла на телевидение, что к моменту окончания университета уже имела

имя, узнаваемость и могла легко написать сценарий

и сюжета, и репортажа, и ток-шоу в прямом эфире.

Чему мне надо было учиться? Оказалось — всему.

До начала серьезной работы в качестве штатного со-

трудника телевидение было для меня кружком, заба-

вой, сказкой. Но как только я стала членом команды

молодежной редакции «Факел», жизнь круто изме-

нилась.

Мне стало казаться, что те же самые люди, которые

так любили меня еще вчера, вдруг в один прекрас ный

момент потеряли ко мне уважение и симпатию. Я на-

поминала себе того самого слоненка из сказки Кип-

линга, у которого еще не вырос хобот и на которого

с разных сторон ворчали взрослые жители джунглей, все время воспитывали и не давали передохнуть

ни на секунду.

Каждый день я делала что-нибудь не то. То не-

правильно одевалась, то слишком много говорила, НИНА ЗВЕРЕВА 38

то писала сценарий не по той теме, которую обсужда-

ли на редакционном совете. То теряла драгоценные

фотографии из архива замечательного режиссера

Мараша и потом искала их до потери сознания (даже

если они оказывались у кого-то другого, я все равно

чувствовала себя виноватой). Помню, как режиссер

Маргарита Гончарова безнадежно пыталась научить

меня красивой походке, так как в студии мне при-

ходилось переходить от столика к столику, и я часто

делала это весьма неловко. А редактор Наталья Ми-

хайловна Дроздова тыкала меня носом в очередные

неточности исторического, географического и проче-

го характера, так как сама обладала исключительной

памятью на даты, имена и была очень внимательной

к каждому слову. Когда я после прямого эфира бежа-

ла за комплиментами в режиссерскую рубку, где си-

дел главный редактор «Факела» Владимир Близнецов

(а рядом с ним почти вся редакция), то каждый раз по-

лучала весьма нелестный отзыв о прошедшем эфире.

Мне казалось, что я никогда не смогу угодить этим

чудесным, веселым и ярким личностям, которых со-

брала когда-то вокруг себя замечательный органи-

затор, позднее — руководитель Горьковской студии

телевидения Рогнеда Александровна Шабарова.

Даже такой момент. Когда редакция «Факел» за-

казала фотографа для съемок группового портрета, меня не было в студии. Наталья Скворцова уговори-

ла меня пойти в студенческую столовку пообедать

и отдохнуть от нашего плохого студийного буфета.

Она убедила меня, что мы успеем вернуться в студию

вовремя, но фотограф пришел раньше времени и от-

казался ждать. В результате во всех книгах о Горь-

ПРЯМОЙ ЭФИР 39

ковском телевидении редакция «Факел» существует

без меня, как будто меня там и не было. Но это, ко-

нечно, мелочи.

С высоты нынешних лет я точно знаю, что редак-

ция «Факел» Горьковского телевидения — огромная

удача в моей биографии. Я знаю, что меня там очень

любили, воспринимали как свою дочку, свою вос-

питанницу. А критиковали больше других именно

потому, что любили больше других. Помню, одна-

жды я в очередной раз сотворила опасную глупость, притащив в редакцию запрещенную книгу академи-

ка Сахарова о конвергенции «Размышления о про-

грессе, мирном сосуществовании и интеллектуаль-

ной свободе» и устроив публичное чтение. Это было

в 70-е годы, когда одно упоминание подобной книги

или любого другого самиздата приравнивалось к уго-

ловному преступлению и наказывалось реальными

сроками. Именно в то время возникли пермские

и мордовские лагеря для политических. Двое наших

земляков — студенты Сергей Пономарев и Влади-

мир Жильцов — попали в эти лагеря исключительно

за то, что переписывали от руки эту книгу Сахарова.

Меня слушали с интересом и в полном молча-

нии. Вдруг я что-то почувствовала, и подняла глаза

на Рогнеду Александровну Шабарову. Мне трудно

передать тот ужас, который застыл в ее глазах. Она

тихо встала и вышла из комнаты. Я поплелась следом.

За закрытой дверью своего кабинета она шепотом

сказала мне, что я только что подставила лично ее

и всю редакцию. Она сказала, что среди слушавших

меня вряд ли найдется человек, который доложит

о случившемся «кому следует», но все равно никто

НИНА ЗВЕРЕВА 40

не может поручиться полностью даже за себя самого.

Тогда все обошлось, но с того момента я стала более

осторожной в речах и поступках.

Навсегда со мной останутся воспоминания о Вла-

димире Сергеевиче Близнецове. Он собирал нас

всех после рабочего дня в своем маленьком каби-

нете для того, чтобы прочитать вслух какой-нибудь

рассказ или очерк из толстых журналов — «Нового

мира», «Дружбы народов» или «Иностранной литера-

туры». Он закончил сценарный факультет ВГИКа уже

после того, как пришел на телевидение. Вместе с Ми-

хаилом Марашом они составляли элитную телевизи-

онную бригаду. Близнецов писал точные слова, а Ма-

раш находил изумительные картинки и музыкальные

фразы, в результате чего получалось что-то абсолют-

но свежее, оригинальное и очень телевизионное.

Мы считали тогда нормальным, если сценарий воз-

вращался к нам на переделку пять-шесть раз (до того, как мы приступали к съемкам). Мы считали нормаль-

ным, если автор репортажа на рейсовых автобусах до-