Кап, иди сюда! - Юрий Хазанов

— Сейчас малый привал, — сказал другой. — А большой через два часа.

— Я тоже километров двадцать прошёл, — сказал я.

— Откуда?

Я назвал.

— Ну, это и девяти не будет, — сказала вторая девчонка. — У тебя тоже поход?

— Нет, — сказал я. — Важней. Я к матери иду. Ушёл от отца. Он меня бьёт…

И вдруг мне стало так скучно врать про злого отца, а другого ничего придумать не мог, и вообще очень хотелось есть. Котелок булькал всё сильней.

— Суп? — спросил я.

— Каша, — сказала первая девчонка. — Где твоя мать живёт? Не с отцом?

— В городе, — сказал я. — А какая каша?

— Значит, две квартиры. Здо́рово! — сказал кто-то.

— Чего «здо́рово»? — сказала девчонка. — Тебя бы лупили, узнал бы, где раки зимуют.

— А знаешь, где они зимуют?

Это он меня, что ли, спрашивает? Раков тоже едят. Ещё как! Мама покупала. Красные такие.

— Они себе норы роют и там спят.

«Кто спит? — подумал я. — Чего он мелет? Лучше бы в костре помешал. Вдруг палка обгорит и каша бух в огонь?»

Мальчишка, который сидел ближе всех, засмеялся.

— Колька и Стёпка знаешь что придумали? На спине друг друга нести. По очереди. Так, говорят, меньше устанешь. Хо, меньше! Через полкилометра выдохлись. — Он опять засмеялся.

— Митька-то!.. На ежа сел, — сказала девчонка.

— Ничего не сел! Я рукой об землю опёрся.

«Чего они смеются? — подумал я. — Ну, сел и сел. Что такого?».

Я подошёл к кусту, сорвал ягоду и сунул в рот. Хоть что-нибудь пожевать.

— Выплюнь! Ты что?! — закричал Митька. — Это волчья! От двух умрёшь!

— Я одну взял, — сказал я, после того как выплюнул.

Девчонки вынули из мешка хлеб и стали его разламывать.

— Интересно, — сказала одна из них, — кто изобрёл мороженое?

— Александр Македонский, — сказал я.

— Ври, — сказал мальчишка.

Но на этот раз я не врал. Я читал где-то, что после самых жарких боёв он любил смешивать снег с мёдом и с фруктами.

— Ребята, — сказал я, — есть очень хочется.

— Чего ж молчал? — сказал Петька. — Давай бери… Тонька, кинь ему ложку.

Ух, и наелся! Я бы с ними и в поход пошёл — они меня звали, — если у меня хотя бы одеяло или мешок был. А так что же — только им помешаю. Уж лучше домой пойду.

Теперь было не так скучно идти. Я даже подумал, что хорошо бы вернуться к Генке, но до станции ведь гораздо ближе.

Когда я поднялся на платформу, начало смеркаться. Минут через двадцать подошёл поезд, и я сел. Без билета, конечно. А на что я куплю? Да и контролёры вечером, наверно, не ходят. У них ведь тоже рабочий день.

Кто-то хлопнул меня по плечу… Что ещё надо? Я повернул голову.

— Ваши билеты, — сказал дяденька.

Я молчал.

— Ты что, немой? — спросил он.

— Да, — сказал я. — То есть нет. Билета нет.

— Сейчас на остановке выйдешь, — сказал контролёр.

— Мне домой надо, — сказал я.

— Стыдно, — сказал контролёр. — Большой уже… Ваши билеты.

Я думал, он забыл, но на первой станции он меня вывел из вагона. Электричка загудела, прямо как будто засмеялась, и ушла. Дурак, я не сообразил в другой вагон сесть. Теперь жди следующего поезда. Вечером они редко ходят.

Я прочёл всё пригородное расписание, узнал, почём билет на собаку, сосчитал, сколько шагов от одного конца платформы до другого, пропустил три товарных и два дальних поезда — и только тогда подошла электричка. В вагонах уже горел свет.

Я сел и стал глядеть в окно, но за ним было темно, и я видел только своё отражение.

«Зачем я еду? — подумал я. — Играл бы сейчас с Генкой в шашки или книгу читал — у него много интересных, хоть он на два класса младше. А папа-то беспокоится… Надо, как приеду, сразу телеграмму дать. Телеграф ночью работает. Только я уж не пойду, пусть мама…»

Я отвернулся от своего отражения и увидел, и говорят: стреляй, мол, если что… На то и ружьё дано. А то весь лес растащат. Долбят, долбят… А кто его тащит? Один-два, может, найдутся каких… Из-за них никому не верим. Ай, что делают!..

Он ни к кому не обращался и говорил как будто для себя. Потом совсем замолчал и молчал очень долго. Или так показалось ребятам.

— Мы за павлинами пришли. Вы их не видели? Нам Алиев разрешил. — Это Абдулла сказал.

И только сейчас Серёже стало очень страшно: он понял, что стреляли в него, и вспомнил, как просвистел заряд.

— Какое у вас ружьё? — спросил Омар.

— Сейчас совсем, темно будет, ребята, — сказал лесник. — Меня Даа́й зовут. Шари́пов фамилия… Ко мне пойдём. Здесь недалеко. Накормлю вас…

— Мы не хотим есть, — сказал Зульфукар. — Нас Алиев знаете как…

— Темно будет, — повторил лесник. — Всё равно дороги не найдёте. Зайдём ко мне, а потом вас провожу.

— Спасибо, — сказал Серёжа. — А как же павлины?

— Подумаем, — сказал лесник и поправил ружьё. — Пошли.

Уже в темноте подошли они к дому лесника.

— Назад! — крикнул Даай огромной овчарке и провёл ребят в дом.

…Зульфукар оказался неправ: когда на столе появился горячий хинкал — чесночный суп с томатами и огромными клёцками, — а рядом мясо, ребята быстро позабыли о щедром угощении у Алиева и стали усердно прихлёбывать суп, макая в него куски баранины.

Вдруг Омар чуть не подавился. Его друзьям грозило то же самое, если б и они в этот момент набрали полный рот хинкала. Потому что совсем рядом, чуть не под окном, раздался громкий противный павлиний крик.

— Они сюда пришли! — закричал Абдулла. — Ребята, бежим! Дядя Даай, помогите!

— Постойте, — сказал Даай и улыбнулся в бороду. — Никуда не торопитесь. Они не уйдут.

— Почему? — спросил Омар, когда проглотил, наконец, кусок.

— Они давно у меня живут, — сказал Даай. — Если бы я знал раньше про то, что вы рассказали…

— Значит, можно взять? — спросил Серёжа.

А Зульфукар просто сказал:

— В Африке гориллы, в Африке слоны.

— Да-а, — сказал Омар. — А как мы возьмём? Под мышку, что ли?

— Я вам пришлю, — сказал Даай.

— Нет уж, знаем! — сказал Абдулла.

— Слово горца — привезу! — сказал Даай. — И в аптеку жаловаться не придётся. А теперь вот что… — Он посмотрел на часы. — Я ухожу в аул: поговорю с председателем, чтоб машину завтра дал, и телеграмму пошлю в город. Срочную. Давайте чей-нибудь адрес… Какую? Такую: «Серёжа Омар Зульфукар Абдулла ночуют колхозе не беспокойтесь завтра приедут павлинами». Ясно? Можете пока приёмник включить.

И он ушёл.

— Дома не поймут, — сказал Омар, — какими павлинами.

— Ничего, — сказал Зульфукар. — Когда на машине приедем да привезём, сразу поймут. Хуннинга́мия ланцетная.

— Хулиганил, — сказал Омар.

— Чего смеётесь? — ответил Зульфукар. — Думаете, это так, чепуха какая-нибудь или ругательство? Это ёлка в Ботаническом саду, в Батуми. Мне отец рассказывал…

Когда лесник Даай вернулся из аула, по радио передавали концерт по заявкам моряков, а ребята спали.

Марсиёнок

Шла пятая репетиция сценки из жизни на Марсе. Марсианин Витька говорил марсианке Алле, что ему неправильно поставили двойку по марсианскому. Потом вбегал марсианин Калугин и сообщал, что к ним в гости прилетели земляне. Гости сразу же появлялись с песней: «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы», и все начинали знакомиться и танцевать. Марсиане рассказывали людям, что у них тут очень холодно, потому что они старше Земли и давно остыли, но они не унывают. Человек Петька спрашивал, растут ли на Марсе овощи, и показывал изумлённым марсианам картошку и морковь с лагерного огорода. И тогда все пели песню про картошку, которая объеденье.

Артисты играли уже в костюмах — в шлемах и в длинных, подпоясанных балахонах из матрацных мешков с буквами «М» и «3». И когда земляне поворачивались спиной, они были похожи на футболистов, выступающих под номером третьим.

— У нас тут очень много каналов, — говорила марсианка Алла, — мы по ним ездим в школу и в кино. Завтра мы устроим для вас прогулку по каналу на теплоходе «Марс».

Потом марсианин Калугин начал читать приветственные стихи:

Мы, ребята-марсиата,Рады видеть вас, друзья!Эта… эти… это…

— Памятная дата, — тихо подсказала вожатая Вера.

— Это памятная дата, — повторил марсианин Калугин. — Это памятная дата…

Но четвёртую строчку он всё равно забыл.

— Всё время так! — крикнул марсианин Витька. — Он нарочно, я знаю! Потому что стихи придумал я.

— Мы же условились, — сказала вожатая Вера, — что пьесу придумывали все вместе. Никаких «ты» и «я».

— А чего же он? — сказал Витька. — Я ведь не забываю, что другие придумали…

— В школе я хорошо запоминаю, — сказал Калугин. — А тут… Стихи такие — никак не запомнишь.