Полное собрание стихотворений - Алексей Апухтин

Апухтинскому герою ведомо эгоистическое, даже злое начало в любви – в любви, которая сродни ненависти, – но тем ценнее, что его любовь может подняться, возвыситься (через муки и страдание) до любви-поклонения, любви нравственно просветленной:

Порою злая мысль, подкравшись в тишине,Змеиным языком нашептывает мне:«Как ты смешон с твоим участием глубоким!Умрешь ты, как и жил, скитальцем одиноким,Ведь это счастие чужое, не твое!»Горька мне эта мысль, но я гоню ееИ радуюсь тому, что счастие чужоеМне счастья моего милей, дороже вдвое!

(«Два сердца любящих и чающих ответа…»)

Любовь – главная, ключевая тема апухтинских романсов. В сознании широкого читателя Апухтин живет прежде всего как автор романсов. П. И. Чайковский, Ц. А. Кюи, Р. М. Глиэр, Ф. А. Заикин, А. С. Аренский, А. А. Оленин, С. В. Рахманинов, А. В. Щербачев – десятки композиторов написали музыку на слова Апухтина.

Романс как особый литературный жанр был утвержден в нашей литературе Пушкиным и Баратынским. В середине прошлого века к нему особенно часто обращались А. А. Фет, Я. П. Полонский и А. К. Толстой. Романсная стихия очень заметна в поэзии Апухтина. Романс – жанр всем хорошо знакомый, но еще мало изученный. В его природе есть противоречие, загадка. Романс, в том числе и апухтинский, обычно наполнен традиционной поэтической лексикой, «поэтизмами», бывшими не раз в ходу оборотами. То, что в других стихах воспринималось бы как непозволительная банальность, как явная слабость, в романсе принимается как норма. В романсе слово не только несет свой лексический или образный смысл, но и является опорой для эмоции, музыки чувств, которая возникает как бы поверх слов. Романс использует «готовый, в своем роде общезначимый язык страстей и эмоций».[48] Легко узнаваемые образы, привычная романсная лексика моментально настраивают нас на определенный строй эмоций и переживаний.

В житейском холоде дрожа и изнывая,Я думал, что любви в усталом сердце нет,И вдруг в меня пахнул теплом и солнцем маяНежданный твой привет.

(«В житейском холоде дрожа и изнывая…»)

Романс всегда наивен, точнее – как бы наивен. «Наивность, – писал один из критиков апухтинской поры, – сама по себе уже есть поэзия».[49] Романс ждет от читателя готовности довериться его эмоции. Иначе романс может показаться «голым», иронически настроенное сознание «не слышит» музыки романса. Пример тому – мнение критика М. А. Протопопова, который писал, что ничего, кроме бессмыслицы, в знаменитом романсе Апухтина «Ночи безумные…» («в этом наборе созвучий») он не усматривает.[50]

Ночи безумные, ночи бессонные,Речи бессвязные, взоры усталые…Ночи, последним огнем озаренные,Осени мертвой цветы запоздалые.

Слабость стихотворения критик увидел в том, что в эти обобщенные формулы каждым читателем «вкладывался подходящий обстоятельствам смысл». [51] Критик почувствовал жанровую природу произведения, но не принял «условий игры», не признал эстетической значимости жанра.

А. Л. Волынский увидел достоинства этого апухтинского стихотворения именно в том, что вызвало насмешки Протопопова: «Тут живет каждая строчка… Ничего определенного, и, однако, все прошлое встает перед глазами в одном туманном, волнующемся и волнующем образе».[52]

Романс – это «музыка», возникающая над обыденностью, вопреки ей. Романс демократичен, потому что он подразумевает чувства всякого человека. Он оказывается «впору» каждому, кто его слышит.

Музыка в романсе для Апухтина – наиболее адекватное выражение этого чувства. Эмоциональный строй романса оказался очень близок ему. Об этом – с легким оттенком снисходительности профессионала к любителю – пишет М. И. Чайковский. Апухтин, по его словам, «как большинство дилетантов, с одинаковым удовольствием слушал истинно прекрасное и шаблонно-пошлое. Романсы Глинки и цыганские песни одинаково вызывали в нем умиление и восторг».[53]

Подтверждением тому, что мемуарист и биограф был точен, служит признание самого Апухтина, сделанное в письме к П. И. Чайковскому (1880-е годы): «Я… провожу ночи у цыган… когда Таня поет „Расставаясь, она говорила: „Не забудь ты меня на чужбине““, – я реву во всю глотку…».[54]

В отличие от стихотворений, построенных на разговорных интонациях, с легко ощутимым декламационным началом, в романсах преобладает напевный стих. Повторы, интонационная симметрия, кадансирование, эмфазы – разнообразнейшие средства использует Апухтин для того, чтобы музыка чувства стала легко слышимой и узнаваемой. «Я люблю, – говорил Апухтин, – чтобы музыка стиха была вполне выдержана, мелодия давала о себе знать».[55]

В романсе не только особая атмосфера, свой строй эмоций, но и своя система ценностей. Любовь имеет здесь абсолютный смысл и абсолютную ценность. Романс порой дает психологическое объяснение чувств и поступков или ссылается на роковую судьбу, но обычно не прибегает к социальным мотивировкам. Как точно выразился исследователь этого жанра, в романсе «не любят, потому что не любят».[56] «Философия» романса очень близка Апухтину.

Образ любви, попадая в романсную атмосферу, утрачивает часть своей индивидуальности как неповторимое чувство именно этого человека, но выигрывает в силе эмоции, интенсивности чувства:

Истомил меня жизни безрадостный сон,Ненавистна мне память былого,Я в прошедшем моем, как в тюрьме заключенПод надзором тюремщика злого…

…Но под взглядом твоим распадается цепь,И я весь освещаюсь тобою,Как цветами нежданно одетая степь,Как туман, серебримый луною.

(«Истомил меня жизни безрадостный сон…»)

Романсы Апухтина наполнены оборотами типа: «с безумною тоской», «слепая страсть», «изнывающая душа», «безумный пыл». Но, вставленные в подновленный контекст, иначе инструментованные, эти кочующие образы вновь оживают. Вот что писал Ю. Н. Тынянов о Блоке, который тоже не боялся таких банальностей: «Он предпочитает традиционные, даже стертые образы („ходячие истины“), так как в них хранится старая эмоциональность; слегка подновленная, она сильнее и глубже, чем эмоциональность нового образа, ибо новизна обычно отвлекает внимание от эмоциональности в сторону предметности».[57]

Романсный опыт Апухтина, как отметил Ю. Н. Тынянов, пригодился Блоку:

Была ты всех ярче, верней и прелестней,Не кляни же меня, не кляни!Мой поезд летит, как цыганская песня,Как те невозвратные дни.

(«Была ты всех ярче, верней и прелестней…»)

В этих блоковских строках и интонация, и характер эмоций – апухтинские. Романсное слово используется для простого, но не примитивного чувства. Скажем, когда Л. С. Мизиновой понадобилось сказать о своих чувствах А. П. Чехову, она воспользовалась строками апухтинского романса:

Будут ли дни мои ясны, унылы,Скоро ли сгину я, жизнь загубя, –Знаю одно: что до самой могилыПомыслы, чувства, и песни, и силы –Всё для тебя!  [58]

(«День ли царит, тишина ли ночная…»)

В стихотворении, посвященном памяти Апухтина, К. К. Случевский написал, имея в виду его романсы:

Что-то в вас есть бесконечно хорошее…В вас отлетевшее счастье поет…

(«„Пара гнедых“ или „Ночи безумные“…»)

Здесь уместно будет привести эпизод из воспоминаний литератора Б. А. Лазаревского. Герой этого эпизода – Лев Толстой, который в целом к поэзии Апухтина относился отрицательно. Дело происходит в 1903 году, в яснополянском доме Толстого, во время его болезни. Вечер. Дочери Толстого – Мария Львовна и Александра Львовна играют на гитарах и поют романс «Ночи безумные…». Лазаревский пишет: «Бесшумно отворилась дверь кабинета, и кто-то вывез на кресле Льва Николаевича. Он склонил голову и, видимо, заслушался…

Всё же лечу я к вамПамятью жадною…

Это было самое красивое место. Когда кончили пение, Лев Николаевич поднял голову и сказал: „Как хорошо, как хорошо!..“».[59] Случись этот эпизод при жизни Апухтина и узнай он о нем, думается, это была бы одна из самых счастливых минут в его жизни.

На целом ряде стихотворений Апухтина можно проследить, как использование развернутой фабулы, повествовательной интонации, включение бытовых и психологических подробностей переводят стихотворение с романсной темой в другой жанр. Так, стихотворение «Письмо» (1882) представляет из себя лирический монолог женщины, обращенный к человеку, которого она любит и с которым вынуждена была расстаться, – чисто романсная основа. Но «избыток» сюжетных деталей, обилие подробностей в передаче переживаний героини делают стихотворение близким и психологической новелле. Героиня Апухтина рассказывает в своем письме о встрече с бывшей соперницей, о беседе, во время которой они говорили «про разный вздор», а думали совсем о другом (чеховская психологическая ситуация):