Полное собрание стихотворений - Алексей Апухтин

Далекий от литературных споров, текущую литературу Апухтин оценивает очень критически. «Для меня, – писал он в уже упоминавшемся письме к П. И. Чайковскому, – в современной русской литературе есть только одно священное имя: Лев Толстой».[26] Как свое личное горе воспринял Апухтин отказ Толстого от литературного творчества, его «превращение из художника в проповедника». В 1891 году Апухтин написал Толстому письмо, в котором просил его вернуться к художественному творчеству. «Исчезнет проповедь, – писал Апухтин, – но останутся те великие бессмертные творения, от которых вы отрекаетесь. Вопреки вам они долго будут утешать и нравственно совершенствовать людей, будут помогать людям жить».[27] Но ответа нз Ясной Поляны Апухтин не получил.

В письме к А. В. Жиркевичу он писал о Толстом в январе 1891 года: «Без сомнения он во многом прав, обличая лживость современной жизни». И далее, имея в виду молчание Толстого-художника: «Мне плакать хочется, когда я подумаю, скольких великих произведений мы лишены…».[28]

За два года до смерти на Апухтина обрушился еще один тяжелый недуг: он заболел водянкой.

А. Ф. Кони написал в своих воспоминаниях: «Последний раз в жизни я видел Апухтина за год до его смерти, в жаркий и душный летний день у него на городской квартире. Он сидел с поджатыми под себя ногами, на обширной тахте, в легком шелковом китайском халате, широко вырезанном вокруг пухлой шеи, – сидел, напоминая собой традиционную фигуру Будды. Но на лице его не было созерцательного буддийского спокойствия. Оно было бледно, глаза смотрели печально. От всей обстановки веяло холодом одиночества, и, казалось, что смерть уже тронула концом крыла душу вдумчивого поэта».[29]

Судя по свидетельствам близких, последние дни его были мучительны. Лежать он не мог. День и ночь он сидел в кресле, почти не двигаясь. Дремал, а когда просыпался, то «немедленно, не говоря ни про что другое, начинал декламировать Пушкина, и только одного Пушкина».[30] Умер Апухтин 17 августа 1893 года. Через три дня в письме к В. Л. Давыдову из Клина П. И. Чайковский писал: «В ту минуту, как я пишу это, Лёлю (так в кругу близких называли поэта. – М. О.) Апухтина отпевают!!! Хоть и не неожиданна его смерть, а все жутко и больно».[31]

Наивысший успех Апухтина не случайно пришелся на 1880-е годы. Дело не только в том, что окреп и отшлифовался его талант. Апухтинское творчество оказалось созвучно настроениям читателей 1880-х годов. Многие его стихи, написанные ранее, были восприняты как «сегодняшние».

1880-е годы остались в нашей истории как эпоха «безвременья»: ретроградный правительственный курс Александра III, кризис народничества, разногласия в демократической среде и – как следствие – резкий спад общественной активности. При всех различиях в общественных позициях поэтов 1880-х годов (А. А. Фет, К. К. Случевский, П. Ф. Якубович, И. З. Суриков, С. Я. Надсон, Н. М. Минский, А. А. Голенищев-Кутузов, Д. Н. Цертелев, К. М. Фофанов) ощущение кризисности эпохи было свойственно им всем. Каждый из них, в том числе и Апухтин, создал свой образ эпохи «безвременья». Но общим было то, что сегодняшняя жизнь воспринималась как ущербная, «глухая», враждебная идеалу. «Духовной полночью» (Случевский), «ночью жизни» (Надсон) называли это десятилетие современники Апухтина. С. А. Андреевский писал о том времени:

Оглянись: эти ровные дни,Это время, бесцветное с виду, –Ведь тебя потребляют они,Над тобою поют панихиду!

Апухтин дал точный диагноз души героя времени, души, пораженной скепсисом, атрофией воли, тоской:

И нет в тебе теплого места для веры,И нет для безверия силы в тебе.

Такой душе не хватает сил («кто так устроил, что воля слаба»), чтобы достойно противостоять враждебному миру, чтобы это противостояние, столкновение с конкретно-историческими и «роковыми» силами могло обрести трагический смысл и высоту. Герой восьмидесятых заранее готов к поражению. Такой тип сознания, такую жизненную позицию очень точно раскрыл Апухтин. Александр Блок в предисловии к поэме «Возмездие» сказал о 80-х годах: «глухие… апухтинские годы».[32] Что-то в самом Апухтине, в его таланте было органически близко эпохе «безвременья».

Еще в молодости (1858 год) Апухтин написал письмо Тургеневу. Письмо не сохранилось. В своем ответе Тургенев назвал его «унылым». Оно было наполнено жалобами на жизнь: не уверен в своем таланте, окружающая среда тяготит. Тургенев советовал молодому поэту меньше думать «о своих страданиях и радостях» и «не предаваться мненью грусти».«…Если вы теперь, – говорилось в письме от 29 сентября (11 октября) 1858 года, – отчаиваетесь и грустите, что же бы Вы сделали, если б Вам было 18 лет в 1838-м году, когда впереди все было так темно – и так осталось темно? Вам теперь некогда и не для чего горевать…»[33] Но какие-то коренные свойства души Апухтина помешали ему последовать советам знаменитого писателя. Возникший еще в юношеских стихах мотив тоски, душевной усталости, разочарования не замолкал в его творчестве и особенно сильно зазвучал в 80-е годы.

В размышлениях об Апухтине как изначальном «восьмидесятнике» может помочь суждение, высказанное Владимиром Соловьевым в статье о другом поэте «безвременья» – А. А. Голенищеве-Кутузове. «У настоящего поэта, – читаем в этой статье, – окончательный характер и смысл его произведений зависит не от личных случайностей и не от его собственных желаний, а от общего невольного воздействия на него объективной реальности с той ее стороны, к которой он, по натуре своей, особенно восприимчив».[34]

«Выпав» из 60-х годов, Апухтин органично вошел в жизнь 80-х: настроения этих лет созрели в нем загодя, но именно в эпоху «безвременья» они стали актуальными, были восприняты многими как «свои».

Тематический репертуар поэзии Апухтина сравнительно невелик: «роковая» неразделенная любовь, ностальгия по прошлому, одиночество человека в мире «измен, страстей и зла», загадочность человеческой души.

Апухтин не боится привычных, даже банальных тем. То, что касается каждого, что повторяется почти в каждой судьбе, не может обесцениться и в эстетическом плане. Какой-то жизненный сюжет может показаться цитатой из знакомого стихотворения:

…не правда ль, всё этоДавно уже было другими воспетоИ нам уж знакомо давно.

Но в каждой жизни все происходит заново, и искусство должно уметь передать неповторимое в привычном и банальном, потому что это привычное живет вновь и тревожит:

Но я был взволнован мечтой невозможной,Чего-то в прошедшем искал я тревожно,Забытые спрашивал сны…

Можно говорить о нескольких типах поэтических произведений, характерных для Апухтина: стихотворениях элегического плана, романсах, стихотворениях, написанных с явной установкой на декламацию, и стихотворениях, тяготеющих к большой форме – психологической новелле и поэме.

При всем разнообразии и даже противоречивости черт, которыми отмечены апухтинские стихотворения элегического плана, в них можно увидеть особенность, которая объединяет эти произведения с глубинной традицией жанра. Оттолкнувшись от конкретных, порой «сиюминутных» переживаний и наблюдений (ночной шум моря, шелест осенних листьев, свет падающей звезды), поэтическая мысль взмывает и легко уходит на высоту общечеловеческих по своему смыслу мотивов: неизбежное угасание под давлением времени чувств, власть безжалостной судьбы, неотвратимость смерти. В лучших вещах Апухтину (в этом сказался опыт предшествующей поэзии, прежде всего – Пушкина) удавалось достичь не только органичного и сбалансированного сочетания «сиюминутного» и «вечного», но и точного раскрытия эмоционального мира, психологии героя.

Стихотворение «Ночь в Монплезире» построено на развертывании сравнения: «мятежное волнение» моря и таинственная жизнь человеческого сердца, то, что Фет назвал «темным бредом души». Как и Фет, Апухтин стремится передать не чувство, а его зарождение, когда еще не ясно – к горю оно ближе или к радости. У Фета в стихотворении «Ночь. Не слышно городского шума…» сказано:

…Вере и надеждеГрудь раскрыла, может быть, любовь?Что ж такое? Близкая утрата?Или радость? Нет не объяснишь…

То, что у Фета дано как вспыхивающие предчувствия, у Апухтина является результатом медитации:

…Громадою нестройнойКипит и пенится вода…Не так ли в сердце иногда…

Вдруг поднимается нежданное волненье:Зачем весь этот блеск, откуда этот шум?Что значит этих бурных думНеодолимое стремленье?Не вспыхнул ли любви заветный огонек,Предвестье ль это близкого ненастья,Воспоминание ль утраченного счастьяИль в сонной совести проснувшийся упрек?Кто может это знать?Но разум понимает,Что в сердце есть у нас такая глубина,Куда и мысль не проникает…

Апухтин охотно использует в своих стихотворениях поэтизмы, иногда он вводит в текст целые блоки освященных традицией образов. В этом смысле он не был исключением среди поэтов 80-х годов, таких, как: С. Андреевский, А. Голенищев-Кутузов, Д. Цертелев, Н. Минский. Названные поэты, как и Апухтин, «считали поэтический язык, систему поэтических тропов как бы полученными в наследство, не подлежащими пересмотру и обновлению».[35] Такой общепоэтический язык в стихотворениях, сюжет которых подразумевал индивидуализацию героя, психологическую или событийную конкретность, мог восприниматься излишне нейтральным, нивелированным. Так, в стихотворении «П. Чайковскому» («Ты помнишь, как, забившись в „музыкальной“…») Апухтин обращается к близкому человеку, с которым был дружен много лет, жизнь которого была ему известна в драматических подробностях и психологических деталях. Но Апухтин переводит свои мысли о жизни Чайковского на обобщенный язык поэтической традиции: